Н.Я. Марр, Я.И. Смирнов

Вишапы.

/ Труды ГАИМК. Т. I. Л.: ОГИЗ. 1931. 108 с.+ 24 табл.

Вишапы.
Извлечение из доклада, читанного
в Московском археологическом обществе. (Я.И. Смирнов)

(57/58/59)

В этой части своего сообщения я намерен представить вашему вниманию те археологические результаты, которые добыты были работами экспедиции Русского археологического общества летом прошлого года, сверх главной её задачи, т.е. вне Гарни.

Для экономии времени и чтобы не повторяться, буду держаться хронологического, по возможности, порядка тех памятников, которые я могу здесь показать. Первые в их ряду лишь гипотетически относимы Н.Я. Марром и мною к древнейшему периоду истории Армении, но языческое происхождение их, однако, едва ли возбудит чьи-либо сомнения.

Собирая во время раскопок в Гарни сведения от местных жителей о различных окрестных памятниках древностей, Н.Я. Марр неоднократно и в разных более или менее невероятных редакциях слышал упоминания о каких-то камнях с изображениями змей или драконов или просто о каменных драконах, находящихся где-то на горах на летних кочёвках. Расспросы его увенчались наконец отысканием человека, рассказавшего о них, как очевидец, знавший к ним дорогу и бравшийся нас туда проводить; его прежняя должность лесного объездчика внушала в связи с иными его свойствами достаточно доверия, чтобы в одно из воскресений, 19 июля

(59/60)

1909 г., когда раскопок не производилось, принять его предложение и отправиться на целый день в горы; поездка эта заняла чуть ли не круглые сутки: выехав в половине третьего часа ночи, мы вернулись около полуночи. Путь наш шёл вверх по Гарни-чаю по северной его стороне, местами по старой дороге, идущей отсюда через Гехамские горы к озеру Севан. Мы поднялись в этом с.-в. направлении столь высоко, что объехали через 2½ часа пути ущелье верховьев Гарни-чая, не видав стоящего там знаменитого пещерного на половину Гехартского монастыря. Обогнув вершину этого ущелья, мы остановились пить чай в летней кочёвке, называемой по имени первого владельца развалин Тиридатова Трона — Гаспар-кенд. Кочёвка эта совместная армян и татар, и палатки их стоят одни против других. Отсюда нужно было подниматься ещё более часу по общему направлению на ю.-в. к горным вершинам, на которых местами лежал ещё снег, чтобы достичь так называемой курдско-турецкой кочёвки Аждага-юрта или, по-армянски, Вишап-нер, где обещанные изваяния, действительно, оказались. Своим именем кочёвка эта обязана именно этим изваяниям, носящим у турок имя аждагак’ов, а у армян вишап’ов, т.е., по теперешнему значению этих равнозначащих слов, — имя драконов. Не мало было поэтому наше удивление, когда вместо ожидаемых змей или драконов мы увидели перед собою каменных рыб. Хотя между двумя изваяниями их и есть значительная разница, но иначе как рыбами назвать то и другое невозможно: на то ясно указывают, помимо общей формы, такие характерные особенности, как хвосты и плавники, обозначенные на обоих изваяниях.

Материалом обоих является твёрдая чёрная пористая лава, т.е. тот материал, на котором вырезано большинство так называемых ванских клинообразных надписей.

Большее изваяние, которое мы видели, достигает 4,75 метра в длину по прямой линии и около 0,55 метра шириною. Хвост

(60/61)

Вишап №1. Аждага-юрт.

(Открыть в новом окне)

отломан, но лежит тут же; вся фигура рыбы плоская, с вогнутою нижнею плоской стороной, т.е. брюхом; на верхней стороне обозначены плавники, жабры и глаза; последние в виде выпуклых кругов с огибающей их рельефной полоской, конец которой завивается в особую спираль, напоминая тем глаза известной Vettersfeld’ской золотой рыбы, изданной некогда Футвенглером ¹). [1] Камень этой рыбы довольно пористый, поэтому детали разбираются плохо. На плоском брюхе рыбы вырублено несколько крестов и под ними несколько армянских букв, которые, если читать их как дату, определяют XIII столетие после р.хр. Характер этих обозначенных углублёнными линиями крестов и букв резко отличается от прочих деталей рыбы и производит впечатление позднейшей её переработки. Помимо изумления громадным размером этой каменной рыбы, при первом же взгляде на неё является недоумённый вопрос о её ближайшем назначении, т.е. о том, какое положение она некогда занимала: вертикальное, обычное для разного рода менгирообразных мегалитических памятников положение исключается, во-первых, как несвойственное рыбе, а, во-вторых, тем, что хвост её не имеет дальнейшего необходимого при таком положении продолжения. При более естественном горизонтальном положении рыбы надо предполагать наличность или сплошного базиса, или же двух по меньшей мере подставок. Эта рыба до позднейшей вырубки на брюхе её крестов такое положение, конечно, иметь могла, если только её нижняя сторона не была сплошь занята каким-либо рельефным изображением, каковое оказывается на второй, меньшей рыбе.

(61/62)

Фигура этой рыбы, имеющей в длину 3,40 метра, значительно отличается от первой. Туловище её гораздо у́же и толще; профиль головы имеет вид высокой тупой морды, какая бывает,

Вишап. Аджага-юрт.

(Открыть в новом окне)

как мне говорили ихтиологи, у некоторых пород дельфинов. Нижняя поверхность этой рыбы почти совершенно прямая и плоская и занята почти вся странным рельефным изображением более двух с половиной метров длины (2,53 м). Таким образом, поставить эту каменную рыбу на какой бы то ни было пьедестал было бы нецелесообразно, так как последний непременно закрыл бы часть характерного изображения на брюхе этой рыбы.

На брюхе меньшей рыбы представлена странная фигура в виде длинной полосы, один конец которой, приходящийся на нижней челюсти рыбы, кончается двойною волютой, которая опять-таки напоминает мне золотую Феттерсфельдскую рыбу, хвост которой имеет форму двойной волюты, но с бараньими головами на концах. Другой конец полосы оканчивается бычьей головой, представленной en face, таким образом, что длинные изогнутые рога свисают вниз по сторонам морды; показаны и уши, торчащие в стороны; от полосы между головою и волютами, заменяющими хвосты, отходят в стороны две пары направленных к голове придатков, которые мы должны назвать, конечно, ногами, по крайней мере переднюю пару; форма задней пары такова, что производит на меня впечатление не ног, а скорее безжизненно висящей содранной с ног кожи; впрочем, ещё более эта пара походит на какие-либо ремни, прикреплённые к длинному стержню под волютой. Всю фигуру можно было, пожалуй, кроме волюты,

(62/63)

назвать изображением не быка, а лишь содранной с него шкуры, с оставленной при ней головой, тогда стала бы понятна и необычайная вытянутость всей фигуры. Впрочем, ещё вероятнее видеть тут изображение какого-то особого чудовища.

На том же Аждага-юрте лежит ещё камень такой же чёрной лавы, но весьма ноздреватой, и потому изображение на нём разбирается не легко. Представьте себе вертикально стоящую

Стела. Аджага-юрт.

(Открыть в новом окне)

плиту, на верхнем ребре которой по середине выступает округлое возвышение, соответствующее шее бычьей шкуры, перекинутой через камень, ниже её изображена самая шея и бычья голова, почти такая же, как на брюхе второй рыбы, а по сторонам её висят с верхнего края камня два таких же, как там, подобия ног, передающих скорее как бы содранную с передних ног кожу. Вся стела представляется мне, таким образом, как бы покрытой перекинутой через неё шкурою, снятою с быка, вероятно, принесённого в жертву божеству. Не на Аджага-юрте, а через полчаса, примерно, нашего дальнейшего пути наехали мы на раскиданную груду камней, среди которой лежал опять-таки подобный же чёрный, но более округлый и длинный камень с грубым изображением, аналогичным находящемуся на только что описанной стеле; только вместо бычьей головы между двумя передними лапами жертвенной шкуры здесь изображена была голова барана со спирально завитыми рогами.

Вот те странные мегалитические памятники, которые пришлось нам увидеть на высоких горных лугах Гехамских гор и

(63/64)

аналогий к которым мне отыскать доселе не удалось, если не считать один большой чёрный же камень, лежащий близ г. Ахалциха, на неясном рисунке которого в последнем выпуске «Материалов по археологи и Кавказа» ¹) [2] я усматриваю, в верхней по крайней мере части камня, бычью голову и лапы, подобные стеле Аждага-юрта. К сожалению, Е.С. Такайшвили, видевший камень в натуре, объясняет изображение совсем иначе. Немалочисленные упоминания о громадных камнях так называемых могил огузов на Алагезе и вообще на Армянском плоскогорье, которые мне приходилось читать, не говорят, однако, ничего о каких-либо на камнях этих изображениях. Раскопки могил этого рода показали, что они относятся к древнейшему периоду: в них находимы, например, чёрные с белою в углублённых рисунках инкрустациею глиняные сосуды, бронзовые вещи и т.п. Эти самые каменные насыпи на древнейших могилах имел в виду, очевидно, и Фауст Византийский в рассказе о поражении северных варваров, дошедших до Вагаршапата (кн. III, гл. 7) при царе Хосрое (316-325), говоря, что над трупами варваров, чтобы предохранить страну от заразы, навалили груды больших камней. Если камни с изображениями как бы накинутых на них бычьих и бараньих шкур могли служить какими-либо стелами, надгробными, или храмовыми, или пограничными (решить это мы не имеем пока оснований), то смысл и назначение каменных рыб, валяющихся теперь на высоких горных пастбищах, остаётся гораздо более темным, точнее — даже вовсе загадочным.

Обе виденные нами рыбы лежат теперь недалеко одна от другой по сторонам небольшого текущего между ними ручейка, но вовсе не у истоков ключей, находящихся недалеко отсюда в лощине, а у ручейка, проведённого сюда по искусственной канавке с соседних возвышенностей. Никаких сле-

(64/65)

дов каких-либо построек, плотины или чего-либо подобного около рыб не заметно; невдалеке от них лежит лишь описанная выше стела с изображением бычьей шкуры, да в скале соседнего ската гор выбита как бы каменная ступка — не знаю, природой или людьми.

Между тем громадные размеры, значительный вес, пустынность места, обитаемого лишь летом, всё это не позволяет думать о привозе сюда этих каменных рыб откуда-либо издалека. Скалы вулканических пород выступают из склона горы тут же вблизи, рыбы здесь же, вероятно, и были высечены. Теперь они валяются, повидимому, без всякого со стороны летних обитателей внимания: на стеле с изображением бычьей шкуры куртинки сушили кизяк; около рыб, полувросших в землю, видны следы любопытных, которые, как и мы, но раньше нас, их откапывали и ворочали. Около одной из рыб живущим летом за горой в нескольких верстах от Аждага-юрта курдом найдена была в земле медная чашка с изображением рыбы же. Н.Я. Марр просил прислать ему чашку эту в Гарни, где H.H. Тихонов её и фотографировал; чашка оказалась обычной медной лужёной персидского типа чашкой XVII-XVIII, может быть, века, но не старше; случайно ли она нашлась здесь, или некогда рыбам этим приносили род жертвоприношения, я не знаю; теперь во всяком случае около них ничто не напоминает тех священных, с различными жертвоприношениями, лампочками и т.п. мест, столь обычных в этих местах, куда приходят молиться равно и армяне, и курды, и турки.

Словом, каменные рыбы лежат, как им и подобает, немыми на высотах, где лежать им, казалось бы, вовсе не место.

В заседании нашего Русского археологического общества акад. Н.Я. Марр в особом экскурсе разрешил в значительной мере вторую загадку.

(65/66)

Исходя из современного названия этих каменных рыб «драконами», т.е. аждагак’ами у тюрок и вишап’ами у армян, он дал сопоставление разного рода литературных и лингвистических данных о последнем слове и о соединённых с ним народных представлениях.

Я не буду, конечно, подробно излагать здесь читанное Н.Я. Марром в заседании Общества исследование, ограничусь лишь важнейшими пунктами его, с незначительными своими дополнениями.

В современных армянском и грузинском языках слово вишап на первом и вешап на втором обозначают чудовищное существо, дракона, которое часто является в народных сказках как похититель красавицы, как чудовище, побеждаемое героями, как страж богатств или источников и т.п., иногда и как небесный обитатель, роняющий изо рта драгоценный камень, падающую звезду и т.п. У армян драконы эти нередко являются в роли грозовых туч: грозу объясняют тем, что вишапы на небесах хотят проглотить весь мир, но ангелы удерживают их на железных, лязгающих цепях; смерч толкуют как восходящего на небо вишапа; вишап всё время растёт, и когда он достигнет тысячи лет, то может проглотить весь мир; живущие же в воде, где есть у вишапов дворцы, могут выпить всю воду озера; но в такие опасные для нас сроки являются ангелы, сковывают вишапа и тащат его поближе к солнцу, которое и обращает его в пепел; извивающийся хвост дракона падает при этом иногда на землю, или же валится на гору и весь вишап; затмение объясняется вишапом, глотающим солнце, и т.д., и т.д. ¹). [3] Манук Абегиан, у которого я заимствую часть этих данных, сообщает ещё, что иногда даже обыкновенные змеи больших размеров называются вишапами. Н.Я. Марр отметил, что у грузин в этих случаях является ещё двойное слово гвель-вешап, т.е. «змея-вешап».

(66/67)

Отсюда ясно, что вишапы, к которым теперь, как вы видели, прилагается множество повсюду ходящих сказочных и космологических сюжетов, обычно связываемых со змеями, первоначально обозначали вовсе не змея, а чудовища иного вида. Вида этого точно не разъяснят нам, конечно, случаи применения имени вишапов в географической номенклатуре; так, один армянский монастырь учеников свв. Сагака и Месропа Вишападзор (Viшapaďor) стоял в ущелье драконов в округе Габегеан (Gabeğean) в провинции Айрарата ¹), [4] которое, однако, в других случаях является под именем Газаначак (Gazanaṭak), т.е. пещеры диких зверей. Город по имени «Дракона» — Viшap, в провинции Тарон, на верховьях Евфрата, место действия легендарного повествования Зеноба Глагского о борьбе св. Григория Просветителя с тамошними богами Gisané и Demeter ²), [5] едва ли можно вводить в рассуждение, так как сообразно всему характеру памятника этот «дракон» есть, конечно, только тот «древний змий», борьбою с которым заняты христианские учители и отдельные христиане. В таком же условном христианском значении имя вишапа является и в различных полемических (против остатков народной веры) и душеспасительных сочинениях армянских духовных авторов; соответственный пассаж о вишапах из вопросов и ответов Вардана XIII в. издан и переведён был Н.Я. Марром ещё десять лет тому назад ³). [6] Заключающиеся в нём конкретные данные о народных представлениях о вишапах носят, однако, уже отчасти характер книжный, так как он повторяет по большей части древнеармянского церковного писателя Езника; сам же автор относит вишапов и каджев, с которыми он их ставит рядом, к злым духам, называя тех персидским словом девов. Реальная сущность этого показания о вишапах заклю-

(67/68)

чается поэтому для нас не в ответах автора, а лишь в вопросах его воображаемого собеседника (привожу по новому переводу Н.Я. Марра): «Почему, как то говорят многие, злые духи [каджи] ведут войну, охотятся за дичью, носят хлеб с гумна, приносят и уносят вино из давилен, а драконы [вишапы] высасывают плодоносность пашен, и многие видели, как драконы [вишапы] возносились с земли в небеса».

«Почему же говорят люди, что некоторые видели дворцы и жилища злых духов [каджев] и драконов [вишапов] на высоких горах и что эти каджи — вишапы держат в узах Александра в Риме и Артавазда, царя армян, в Масисе [т.е. на Арарате] и Ерванда в реках и тёмных местах?»

В ответ на второй вопрос Вардан сказал прямо, что (по злостной выдумке, конечно, жрецов) Артавазда заключили живым в горе Масис именно «вишапы», а не «каджи», как то сообщается в отрывке древнеармянской песни у Моисея Хоренского: «Ты отправишься вверх на свободный Масис, каджи схватят тебя, увлекут внутрь в свободный Масис. Там пребудешь и света более не увидишь». Впрочем, у того же Моисея Хоренского и в той же главе приводится стих также народной песни: «Об этом же самом [т.е. о смерти младенца Артавазда] поют певцы так: вишапы украли младенца Артавазда и дева положили на его место». Вишапы же похищают Артавазда у Езника. Смешение вишапов и каджев в христианскую эпоху таким образом устанавливается несомненно, но смешения такого рода обычны: христианским авторам важно было установить тождество всего, чему верил народ помимо христианства, с бесами, и входить в разбор народной мифологии, разбор, непосильный подчас современной науке, было, конечно, делом ни их, ни их времени. Самоё же слово кадж, как говорит Н.Я. Марр, значит ‘сильный’, ‘прекрасный’, ‘превосходный’ или переводилось греческое слово σεβαστός = лат. augustus. Оно, следовательно, может быть, вовсе и не было

(68/69)

первоначально обозначением каких-либо определённых мифологических существ, какими были вишапы.

Из Езника Н.Я. Марр привёл следующие цитаты, где Езник опровергает народные представления о вишапах:

«Вишапы никогда не охотились подобно людям, и не могут охотиться, у них нет вовсе дворцов для жилья, как у людей; и никого они не держат у себя в узах ни из цареродных, ни из богородных, так как из телесных существ живыми остаются лишь Енох и Илия».

«Вишапы не уносят урожая с пашен, и нет у них вьючных животных, чтобы таскать зёрна с какого-либо гумна, и напрасно некоторые говорят на гумне: „прими, прими”, или: „возьми, возьми”».

У Абегиана (стр. 80) приводится ещё одно тёмное, по его словам, место у Езника (I, 10): «если бы такой дракон (вишап) поднимался, то не на каких-либо быках, а какой-нибудь магической силой или волей божьей, чтобы его пар [дух] не вредил людям и скоту».

В последнем заключается, очевидно, намёк на ядовитое дыхание дракона: и на далёком западе оказывается сказочный рассказ о двух драконах, лежавших в горах Армении и губивших путников своим дыханием ¹). [7]

Из выше приведённых свидетельств можно заключить только, что уже в V в. после р.хр., к каковому относятся сочинения Езника, народные представления о вишапах, насколько можно судить о них по иронизирующему изложению Езника, были довольно смутны: какие-то живущие в сказочных чертогах на горах чудовища могут, если не бросить им несколько зёрен по доброй воле, принести не мало вреда земледельцу и его скоту, а при случае могут и ребёнка или даже взрослого человека куда-то похитить.

(69/70)

Вот, как мне кажется, всё, что можно вычитать из приведённых текстов Езника; а между тем Абегиан, не замечая, видимо, иронии в полемике Езника с мужицкою верою, уверяет ¹) [8]: «Как облачное и грозовое существо вишап меняет часто свой вид. У Езника, например, он является то как змея, то как человек, то как мул или верблюд ²) [9] или как всадник на коне, преследующий дичь ³) [10]; он нагружает иногда зерно в корзины на вьючных животных и увозит ⁴) [11]».

При нежелании вычитать из текстов более, чем в них есть, ничего подобного заключить из показаний Езника нельзя. Н.Я. Марр указывал, однако, другое место Езника ⁵), [12] где вишапы являются в виде рыбы. Определённое показание приводимых Моисеем Хоренским народных песен о том, что вишапы «живут на свободном Масисе», повторяется у Хоренского неоднократно ⁶); [13] мне не известно, как понимают и толкуют арменисты эпитет «свободный»; слово это azat тождественно с древнем именем Гарни-чая. Около Масиса-Арарата, не только на нём самом, но и на равнине Аракса, Моисей Хоренский поселяет ⁷) [14] и потомков вишапов («вишапазунки»), «занимающих всё [пространство] у подошвы Масиса».

На горах видели или воображали какие-то «дворцы вишапов», упоминаемые, например, в приводимом Моисеем Хоренским отрывке народной песни: «Аргаван устроил пир в честь Арташеса, вероломно поступил с ним во дворце вишапов».

Никакой, конечно, ценности не имеют для нашей цели выводы Моисея Хоренского, его обращение мифических су-

(70/71)

ществ в древнейших армянских царей — «вишапидов» от рода Аждагака (= Астиога): важно лишь утверждение его: «аждагак на нашем языке значит вишап» ¹). [15] И в его время, следовательно, как и теперь, в окрестностях Гарни, персидский аждагак соответствовал армянскому «вишапу». Однако древние армянские и грузинские переводы дали возможность Н.Я. Марру найти для слова вишап некоторый реальный образ, и образ этот оказался рыбьим, т.е. таким, о котором упоминает и Езник. Вишап соответствует в древних переводах библейскому слову ‘кит’. В древнегрузинском переводе доселе сохраняется, например, в книге Бытия (I, 21) слово вешап = кит; в книге пророка Ионы также остаётся перевод ‘кита’ вешапом, несмотря на позднейшие исправления писания по греческому тексту. Грузинская Библия переведена была первоначально с армянского, но в армянской Библии слово вишап вытеснено теперь в большинстве случаев позднейшею поправкою по греческому тексту и заменено поэтому словом keyt = ‘кит’; однако в книге Ионы, гл. II, 11, читается ещё ‘рыба-вишап’.

То же самое словоупотребление находим и в древнем армянском Физиологе ²) [16] — греческое слово ‘кит’ заменено двумя словами ‘рыба-вишап’. Грузинская Библия позволяет восстановить в армянском переводе обозначение кита одним словом вишап без прибавки пояснительного ‘рыба’: армянская Библия переведена с сирийского, а в этом тексте, как и в еврейском оригинале, ‘кит’ заменяется словами ‘большая рыба’, в еврейском даже просто ‘рыба’.

Эти наблюдения Н.Я. Марра в связи с указанным им же свидетельством Езника ³) [17] приводят его к заключению, что «вишапов» древние армяне в эпоху первых переводчиков на

(71/72)

армянский священного писания, т.е. не позднее V века, представляли себе в виде больших рыб. А, следовательно, и каменных рыб, которых мы видели, можно с полной уверенностью называть этим именем, т.е. так, как называют их местные жители и теперь. Таким образом, на высотах Гехамских гор оказались уцелевшими изображения существ армянского язычества.

Мы не можем, конечно, назвать их богами, так как в тех сведениях об языческих божествах, чтившихся армянами, какими мы обладаем ¹), [18] среди армянских богов вишапов не упоминается, наоборот, один из этих богов, Вахагн, носит прозвище «вишапахаг», т.е. ‘драконобойца’, что предполагает существование мифов о победоносной борьбе его с вишапами. Матерью вишапов у Моисея Хоренского является некая Ануйш ²), [19] обращённая, однако, им в мать «драконидов»: впрочем, так как она является женой Ашдагака (= Астиоги), она была известна лишь персам, вовсе не армянам. Таким образом, нам остаются лишь намёки на существование у древних армян мифических сказаний о вишапах, рождённых некоей Ануйш, побеждённых богом Вахагном, но похитивших в свой черед Артавазда. Как Вахагн, так и Артавазд были, однако, не исконным достоянием армянской религии, а, несомненно, лишь позднейшими относительно иранскими пришельцами на древней яфетической, по терминологии Н.Я. Марра, почве Армении. Весьма правильно поэтому его замечание, что в обычае кузнецов ударами молота по наковальне скреплять цепи, в которых держат Артавазда вишапы и каджи, сказывается как бы то, что армянский народ держит не его сторону, а своих вишапов; равным образом и победоносная борьба иранского Вахагна с вишапами опять-таки является как бы борьбою новых,

(72/73)

усвоенных высшими классами Армении иранских верований с исконными местными народными верованиями в божества ещё доиранские. Этому предположению об исконности в армянской религии вишапов соответствует отчасти и то, что народ помнит имя их и поныне, память же заносных иранских и иных божеств сохраняется лишь в литературе.

На основании всего этого, те каменные изваяния рыб, которые мы видели на высотах Гехамских гор, могут быть относимы не только ко временам до утверждения в Армении христианства, но даже к эпохе, предшествующей иранизации высших классов Армении, — иначе говоря, не исключена возможность принадлежности их даже и к той древнейшей эпохе, которую мы обозначаем эпохой Ванской, или же к тем, пожалуй, ещё более тёмным векам, которые отделяют эту эпоху от эпохи парфянской. Пытаться проникнуть в мифологическое значение памятников столь тёмных времён было бы, конечно, для меня по крайней мере, задачей безнадёжной.

Не могу я, к сожалению, указать пока достаточно близких аналогий и среди археологических памятников разных стран.

Н.Я. Марр упоминал об одном встреченном им указании на кусках каких-то найденных в Вавилоне, если я не ошибаюсь, изваяний, в которых один из ориенталистов (Haupt в статье его об ассирийском кашалоте) полагал возможным предполагать изображения этих китообразных животных, на которых охотились ассирийские цари. Но фрагменты эти, кажется, ещё не изданы. Возможно, что были тому и иные аналогии; так, Hans Schmidt ¹) [20] довольно убедительно доказывает, что в борьбе Мардука с Тиамот последнее чудовище проглотило Мардука, как кит Иону, или как во множестве подобных параллелей, которые собрал в своей книге Шмидт. При чтении этих рассказов о героях, проглоченных рыбами или драконами, невольно является предположение, не было ли тёмное место,

(73/74)

где вишапы держали Артавазда по первоначальной версии мифа, их собственным чревом.

В обширной литературе о религиозном и символическом значении рыбы у разных народов и в разных культах, возникшей в связи с надгробной надписью св. Аверкия Иеропольского, мне не пришлось найти указаний на какие-либо монументальные изображения рыбы, подобные рассматриваемым. Давно собраны известия о культе рыбы у сирийцев и иных семитов, но каменных больших рыб и тут не оказывается.

Упоминание о таковых, однако, в конце концов отыскалось на почве армянской и притом, по вероятному месту написания его, весьма близко от Аждага-юртских и (не найденных пока) имирзекских каменных рыб.

Свидетельство это издано и переведено было здешним арменистом проф. Г.А. Халатьянцем ещё в 1896 г. ¹), [21] а автором его является тот Григорий Магистр, который в XI в. построил монастырь, носящий имя Хавуц-тар (т.е. ‘птичий шесток’) или Аменапркич и находящийся на горе над Гарничаем, между Гарни и Гехардом, т.е. на тех же горах, где лежат и виденные нами каменные рыбы. В одном из писем его (по новому изданию Костанианца письмо 75-е, как любезно сообщил мне И.А. Орбели), адресованном какому-то князю из рода Мамиконьянов, который прислал Григорию свежих форелей, учёным писателем, кроме благодарности, обсуждения достоинств этих форелей, заключается ещё рассказ о том, как одна плакавшая на берегу реки Фисона жена Хосроя утешена была «рыбою, называемой Аждахак», которая принесла ей жемчужину столь ценную, что «богоданная» жемчужина стала красою царского венца, а женщина, принёсшая её царю, старшею его женою. После чего царь велел, как пишет Григорий: «возблагодарить богов богатыми дарами, изображе-

(74/75)

иие же рыбы, называемой Аджахаком, велел он рисовать на идолах [вероятно, сделать как идол] и выставить на берегу реки Фисона на том самом месте, чтобы приносить [ему] жертву» [“eine Abbildung jedoch des Ajdahak gennanten Fisches (h[l?]iess er) auf die Götzenbilder zeichnen und am Ufer des Flusses Phison an derselben Stelle (wo der Fisch erschienen war) aufstellen, um Opfer darzubringen”...].

В заседании Восточной комиссии Московского археологического общества проф. В.Ф. Миллер по поводу издания этого отрывка «предполагал [видеть в нём] отголоски халдейско-иранского сказания о божестве рыбы, особенно распространённого в Месопотамии, где много лет пробыл учёный армянский князь Григорий Мансур» ¹). [22]

Теперь, когда каменные рыбы-аждагаки нашлись в ближайшем соседстве с монастырём, построенным Григорием Магистром на берегу реки Азата, едва ли нужно предполагать в рассказе древне-месопотамские элементы: конечно, самый рассказ о драгоценности, которую выплюнула рыба, можно сравнивать и с рассказом книги Товита, но можно сравнивать и с армянскими и грузинскими сказками о драконе вишапе, роняющем из пасти драгоценный, приносящий счастье владельцам его, камень.

Главный вопрос, существенно для нас интересный, где писано послание Григорием Магистром, как сообщил мне И.А. Орбели, из содержания его ясно не решается; но естественным является предположение, что оно писано где-то около наших каменных рыб, которые, правда, не стоят на берегу реки: форелями своими славилось и славится Севанское озеро. Остаётся вопрос: какую реку разумел под Фисоном автор — не Аракс ли? Хосрой этого рассказа есть ли полусказочный Хосрой сасанидов, или же, что менее вероятно, Хосрой армянский? На эти вопросы я дать ответа не могу, — может

(75/76)

быть, их решат когда-нибудь специалисты. Во всяком случае, предположение о зависимости рассказа Григория Магистра от каменных изваяний рыб, находящихся на горах на верховьях Азата, а в VI в. лежавших ещё, может быть, и на берегах Аракса или иных рек, представляется вполне вероятным.

Этот несколько длинный экскурс о каменных рыбах-вишапах, найденных экскурсией Русского археологического общества, извиняется, надеюсь, интересом темы: едва ли где в другом месте можно увидеть несомненный памятник армянского язычества.

[1] ¹) Der Goldfisch von Vettersfelde (Dreiundvierzigtes Programm zum Winckelmannsfeste der Achäologischen Gesellschaft zu Berlin). Berlin, 1883.

[2] ¹) Материалы по археологии Кавказа, вып. XII, стр. 28, рис. 13.

[3] ¹) Manuk Abeghian, Der armenische Volksglaube, Leipzig, 1899, стр. 43, 74, 79, 83.

[4] ¹) L. Martin, гл. II, стр. 457.

[5] ²) Langlois, Collection des historiens d’Arménie, I, стр. 350.

[6] ³) Записки Восточного Отделения, т. V, стр. 217-221.

[7] ¹) Gesta Romanorum, ed. H. Oesterley, Berlin, 1872, стр. 505-506, гл. 145 (137).

[8] ¹) I, стр. 79.

[9] ²) I, стр. 106.

[10] ³) I, стр. 107.

[11] ⁴) I, стр. 103, 106.

[12] ⁵) I, стр. 104.

[13] ⁶) I, стр. 45; II, стр. 61.

[14] ⁷) II, стр. 49; I, стр. 30.

[15] ¹) I, стр. 30.

[16] ²) Тексты и разыскания по армяно-грузинской филологии, т. VI, стр. 92, гл. XX.

[17] ³) I, стр. 104.

[18] ¹) Geizer, Zur armenischen Götterlehre, Ber. u. Verh. d. Kais. Sächsischen Gesellschaft der Wissenschaft zu Leipzig, Ph.-Hist. Kl., XLVIII, 1896, стр. 99 -148.

[19] ²)  I, стр. 40.

[20] ¹) В его исследовании о находках 1907 г., стр. 78-87.

[21] ¹) Wiener Zeitschrift für die Kunde des Morgenlandes, Bd. X, 1896, стр. 216-224.

[22] ¹) Древности Восточные, т. II, вып. 2, прот., стр. 134.

наверх