A.М. Мандельштам
Происхождение и ранняя история кушан
в свете археологических данных.
Крайняя ограниченность данных, которыми мы располагаем о Кушанском государстве, общеизвестна. Именно это является основным препятствием, затрудняющим понимание целого периода в истории значительной части Азиатского материка. Особенно сложными являются вопросы о происхождении кочевых племён, уничтоживших Греко-бактрийское царство, и их конкретной роли в создании нового государства, оказавшегося способным к быстрой и успешной внешней экспансии.
Письменные источники содержат лишь упоминания нескольких (вероятно, не всех) племён, участвовавших в этих событиях, и очень краткие сведения о передвижениях некоторых из них. Хорошо известно, что даже отождествление племенных названий, фигурирующих в западных и восточных источниках, до сих пор остаётся неразрешённой задачей: все предложенные варианты могут считаться только гипотетическими ввиду отсутствия дополнительных независимых данных. Поскольку ни эпиграфические памятники, ни нумизматика не могут дать необходимые дополнения, единственным реальным путём получения таких данных следует считать археологию, которая приобретает всё большее значение для решения и ряда других вопросов кушанской проблемы. В рассматриваемом случае основное внимание должно быть уделено систематическому исследованию кочевнических памятников античного времени на всей территории Кушанского государства.
Первые шаги в этом направлении пока сделаны лишь в пределах южной части Средней Азии, результаты их, естественно, ещё ограниченны, но важны для принципиальной оценки возможностей использования археологических материалов в указанном выше плане.
На территории Северной Бактрии в настоящее время известен целый ряд курганных могильников, относящихся к кушанскому периоду, причём четыре наиболее крупных из них подверглись систематическому исследованию. Три таких могильника (Тулхарский, Аруктауский и Коккумский) находятся в пустынной Бишкентской долине (Южный Таджикистан, между низовьями рек Сурхандарья и Кафирниган), четвёртый (Бабашовский) — на правом берегу Амударьи, между станциями Ташрабат и Мукры. Лишь в этих памятниках раскопано более 500 погребений, что даёт возможность объективного суждения относительно устройства могил, обряда погребения, состава сопровождающего инвентаря и т.д.
Ключевым памятником является Тулхарский могильник — самый крупный и наиболее полно изученный. В нём насчитывается 348 курганов, образующих 18 обособленных групп. Раскопкам подверглось более половины их (219), остальные все разграблены. Все курганы здесь небольшие (диаметром 3-4 м). Расположенные под ними могилы, однако, не одинаковы. Имеются: 1) подбойные могилы с подбоем вдоль восточной стенки ямы, 2) подбойные могилы с подбоем вдоль западной стенки, 3) грунтовые ямы и 4) ямы с подобием каменного ящика на дне. Преобладают могилы первого типа (77%).
Обряд погребения во всех могилах фактически одинаков: скелеты лежат в вытянутом положении на спине, головой на север (северо-восток или северо-запад). Единообразным по составу является и сопро-
(190/191)
вождающий инвентарь, состоящий из глиняных сосудов (чаще всего их два), оружия, предметов бытового назначения и украшений. Почти во всех погребениях найдены кости барана. Большинство вещей имеет определённое местонахождение: посуда всегда стоит в северной части могилы, мечи находятся неизменно слева от скелета, кинжалы — у правого бедра.
Наиболее многочисленной частью находок является керамика. Это сравнительно высококачественные сосуды, изготовленные, за одним исключением, на гончарном круге специалистами-ремесленниками. Чаще всего встречаются кувшины и бокалы, причем они составляют наиболее типичное сочетание. Оба вида сосудов представлены несколькими вариантами; есть основания считать, что эти варианты отражают их эволюцию. В ограниченном числе имеются другие виды сосудов: двуручные кувшины, горшки, миски, вазы, фляги. Весь ассортимент относится к категории «столовой» посуды, кухонная представлена только одним обломком горшка с огнеупорным дном.
Предметы вооружения (все из железа) сравнительно редки: найдены 2 меча, 27 кинжалов и 13 наконечников стрел. Оба меча — длинные, двухлезвийные с прямым перекрестием, но без металлического навершия. Все кинжалы сравнительно короткие и узкие, с прямым перекрестием и металлическим навершием. Форма последнего не одинакова. Имеется: 1) серповидная, 2) сердцевидная и 3) сложная — состоящая из двух противолежащих волют. Преобладающей является вторая из них.
Все мечи и кинжалы найдены с остатками деревянных ножен, окрашенных в красный цвет и расписанных чёрным геометрическим и зооморфным узором. Некоторые ножны, кроме того, были украшены продольными рядами мелких бронзовых или латунных гвоздей. Наконечники стрел имеются трёхгранные с опущенными жальцами и трёхлопастные (как мелкие, так и крупные).
Среди предметов бытового назначения многочисленны железные ножи, обычно сильно сточенные, железные, бронзовые и латунные пряжки различных типов, шилья, точильные камни и т.д. Сравнительно редкими находками являются бронзовые зеркала, весьма близкие к сарматским. Наряду с целыми экземплярами имеются также обломки различных размеров.
Большую группу находок составляют украшения. Это бусы из цветного стекла, полудрагоценных камней и известняка, железные и латунные браслеты, перстни и кольца, латунные и бронзовые серьги и др. Немногочисленны, но весьма интересны украшения из золота. В числе их имеется набор бляшек, составлявший украшение головного убора, сходного с диадемой, фибула с двумя дисками, снабжёнными цветными вставками, пряжка с рельефными изображениями головы кабарги, серьги в форме птицы с распростёртыми крыльями, снабжённые цветными вставками, подвески серёг амфоровидной формы.
Очень важной категорией находок являются монеты: это четыре серебряных обола, из которых три — наиболее ранние из известных сейчас подражаний чекану Евкратида, а один принадлежит выпуску Герая. Они составляют одну из основ датировки памятников. Следует отметить, что для установления последней были произведены раскопки на двух небольших поселениях (Актепе и Хангаза), расположенных вблизи курганных могильников. Эти раскопки показали, что курганы здесь относятся ко времени, предшествующему освоению части Бишкентской долины под земледелие, что, судя по составу находок, имело место в I в. н.э. Опираясь на этот факт, а также на время обращения упомянутых монет и результаты анализа керамики, Тулхарский могильник можно с уверен-
(191/192)
ностью датировать в пределах последней трети II в. до н.э.— начала I в. н.э.
Раскопки на поселениях дали ответ и на вопрос о принадлежности рассматриваемого памятника. Разновременность с поселениями и наличие у каждого из последних своего, синхронного ему кладбища с погребальными сооружениями иного типа свидетельствует о кочевнической принадлежности курганных могильников. Какие-либо признаки оседания кочевников археологически тут не прослеживаются.
Два других больших курганных могильника Бишкентской долины сильно разграблены, вследствие чего раскопкам могло быть подвергнуто лишь значительно меньшее число погребений.
Аруктауский могильник насчитывает 283 кургана античного времени, образующих 20 обособленных групп. Раскопано 125 погребений, в том числе некоторое число разграбленных. Курганы здесь также небольшие, но все каменные, могилы не одинаковы. Имеются: 1) подбойные могилы с подбоем в западной стенке входной ямы; 2) грунтовые ямы и 3) ямы со ступеньками вдоль длинных стенок. Количественно преобладают могилы первого типа (58%). Обряд погребения здесь практически тот же, как и в Тулхарском могильнике, близок по составу и сопровождающий инвентарь. Последний несколько беднее, в частности содержит лишь единичные предметы вооружения. Мечей и кинжалов не найдено, что, однако, может быть объяснено большей степенью ограбленности памятника. Значительное сходство находок, иногда приобретающее характер совпадения, позволяет считать этот могильник относящимся к тому же времени, что и Тулхарский. Коккумский могильник почти полностью разграблен. Все раскопанные здесь курганы каменные; под ними имеются подбойные могилы с подбоем вдоль западной стенки входной ямы, который всегда длинее последней. Особенностью является наличие в одном случае под курганом двух могил — погребений мужчины и женщины. Ограниченные по числу находки повторяют инвентарь других двух могильников, что позволяет говорить об их одновременности.
Четвёртый большой могильник — Бабашовский — насчитывает 345 погребальных сооружений, представляющих собой каменные ограды круглой и овальной формы. Раскопано их 150, все остальные разграблены. Внутри ограды всегда расположена небольшая каменная выкладка, под которой находится могила. При одинаковом характере оград могилы различны. Здесь имеются: 1) подбойные могилы с подбоем в западной стенке ямы; 2) подбойные могилы с подбоем в восточной стенке; 3) грунтовые ямы и 4) ямы со ступеньками вдоль боковых стенок. Обряд погребения в большинстве случаев единообразен: скелет лежит на спине в вытянутом положении головой на север (северо-восток или северо-запад). Сопровождающий инвентарь сравнительно беден и в целом по составу однороден. Значительную часть его составляет керамика — изготовленные на гончарном круге сосуды, набор форм которых свидетельствует о том, что это изделия ремесленников коренного населения. Преобладают бокалы и миски, причём тех вариантов, которые почти не представлены в могильниках Бишкентской группы и, судя по материалам с исследованных поселений, характерны для первых веков н.э. К этому же времени относятся и некоторые другие, более редкие формы, например кубки.
Весьма малочисленны в этом памятнике предметы вооружения: имеются только один меч, три кинжала и два наконечника стрел. Меч длинный, двулезвийный, но без перекрестия и навершия. Кинжалы различны. Один имеет прямое перекрестие и своеобразное навершие, два — без перекрестия и навершия.
(192/193)
Предметы, связанные с одеждой, представлены железными, бронзовыми и латунными пряжками, часть из которых повторяет найденные в Тулхарском могильнике. Интересны железные и латунные булавки; одна из них украшена изображением фантастического животного.
Из предметов бытового назначения следует отметить зеркала, представленные несколькими вариантами. Наряду с целыми экземплярами имеются и обломки их. Довольно многочисленны украшения: стеклянные бусы, бронзовые и латунные браслеты, перстни, кольца и серьги. Некоторые из них своеобразны, но большинство сходно с найденными в могильниках Бишкентской группы. Изделия из золота очень малочисленны: специального упоминания заслуживает лишь фибула, очень близкая к найденной в Тулхарском могильнике.
Сопоставление находок из этого памятника и могильников Бишкентской группы показывает наличие как сходных, так и различных вещей. Анализ последних даёт возможность считать их относящимися к первым векам н.э. Таким образом, датировка Бабашовского могильника лежит в пределах конца II в. до н.э. — II в. н.э., хотя возможно, что часть погребений относится даже к III в. н.э. О принадлежности его кочевому населению свидетельствует специфика местоположения (в пустынной, непригодной для земледелия местности) и значительная удалённость от ближайших поселений античного времени.
Основным результатом исследований курганных могильников античного времени на территории Северной Бактрии является то, что теперь в нашем распоряжении имеются археологические материалы, непосредственно связанные с кочевниками, которые участвовали в уничтожении Греко-бактрийского царства и создании Кушанского государства. За глухими перечнями племенных названий начинает вырисовываться конкретный облик тех, кого античные авторы, видимо, реально не знали, поскольку до них доходили лишь запоздалые отголоски событий, разыгрывавшихся в далёкой Средней Азии.
Для решения вопроса о происхождении создателей Кушанского государства, и в частности той этнической группы, из которой вышла правящая династия его, весьма существенным является облик материальной культуры, характерный для исследованных памятников. В нем довольно отчётливо прослеживаются черты, близкие к культуре племён сарматского круга. Преобладание подбойных могил и господство вытянутого положения погребённых с северной их ориентировкой сочетается с конкретным сходством некоторых видов предметов сопровождающего инвентаря. Это кинжалы с прямым перекрестием и серповидным навершием, бронзовые зеркала, некоторые типы пряжек и украшений. Особого внимания заслуживает наличие не только целых зеркал, но также обломков их: эта черта, как известно, характерна и для сарматских погребений.
Однако сходство является далеко не полным и черты различий достаточно отчётливы. Поэтому нет оснований отождествлять обосновавшихся в Северной Бактрии кочевников с собственно сарматами и предполагать какие-то передвижения или военные походы последних с далёкого северо-запада на юг Средней Азии. Следует отметить, что за последние годы сарматские черты выявляются в кочевнических памятниках многих областей Средней Азии от Закаспия до Семиречья, причём они сочетаются здесь с весьма различными типами погребальных сооружений и разными обрядами погребения. Кроме того, эти черты начинают вырисовываться также в восточной части евразийского степного пояса. Учитывая все имеющиеся сейчас данные, следует различать комплекс явлений и предметов, специфических для собственно сарматских племён, и те сходные
(193/194)
с ними явления и вещи, которые имели в это же время распространение на значительно более обширной территории. Ареал культур сарматского и близкого к ним облика ещё недостаточно ясен, и есть основания предполагать, что дальнейшие исследования заметно расширят его в восточном направлении.
В связи с затронутым вопросом немаловажное значение имеют также результаты исследования краниологических материалов из тех же памятников Северной Бактрии. Анализ самой многочисленной серии черепов, происходящей из Тулхарского могильника, позволил установить, что все они принадлежат к европеоидному типу при небольшой примеси монголоидности и характеризуются чертами, позволяющими говорить о генетической связи с племенами андроновской культуры. В то же время сходство наблюдается с черепами из различных памятников близкого времени от Поволжья до Тянь-Шаня. Особенно большая близость — правда, по средним величинам измерений — устанавливается с черепами из памятников Приаралья, предположительно относимых к апасиакам. Черепа из других могильников более различны: здесь представлено несколько типов, в том числе и монголоидный.
Интересным фактом является наличие в серии из Тулхарского могильника черепов с искусственной лобно-затылочной деформацией. Но интерпретация его и использование в интересующем нас плане затруднительны ввиду отсутствия сопоставимых серий материалов.
Если суммировать все имеющиеся сейчас археологические и палеоантропологические данные, то можно прийти к заключению, что кочевники, появившиеся в последней трети II в. до н.э. на территории Северной Бактрии, были пришельцами из азиатской части евразийского степного пояса. Какая-то, видимо значительная, часть их (но далеко не все) — потомки носителей андроновской культуры. Этот момент заслуживает особого внимания, поскольку последние были одной из основ формирования раннесарматских племён. Отмеченное выше сходство с сарматами по ряду черт культуры и антропологического типа, а также совпадение направления генетических связей дают право предполагать, что определённая часть интересующих нас кочевников принадлежала к иранцам. Конкретно речь в данном случае может идти о той группе их, которой принадлежит Тулхарский могильник.
Однако сразу же надо напомнить, что наличие в других памятниках разных антропологических типов указывает на неоднородность пришельцев. Об этом же свидетельствуют и различия между могильниками по чисто археологическим признакам. Но до появления новых материалов интерпретация этих отличий затруднительна, поскольку генетические связи здесь неясны.
В связи с проблемой происхождения вполне естественно возникает ряд частных вопросов — прежде всего о возможности установить первоначальные места обитания археологически выявленных групп кочевников. К сожалению, тут имеются ещё почти непреодолимые трудности. Для группы, которой принадлежит Тулхарский могильник, можно было бы опираться на близость по физическому типу к населению Приаралья. Но эта близость не сочетается с каким-либо сходством в материальной культуре (включая тип погребальных сооружений и обряд погребения). Кроме того, использование результатов сопоставления средних измерительных данных оставляет место для сомнений в возможности брать их за основу для далеко идущих выводов. Логично было бы предполагать, что упомянутый могильник принадлежит кочевникам, ранее обитавшим где-то вблизи Аральского моря, судя по наличию монголоидной примеси — восточнее его. Однако на близлежащей территории сходных памят-
(194/195)
ников нет; неизвестны они и в Семиречье. То же самое следует сказать и о других исследованных могильниках: в пределах Средней Азии и Казахстана: они не находят достаточно близких аналогий. Сходство по отдельным чертам, например наличию подбойной могилы, которому по традиции пытаются придать особое значение, не меняет положения.
Второй вопрос носит ещё более сложный характер: речь идёт о возможности археологического «опознания» юечжей китайских источников и тохар античных авторов. В обоих случаях нет оснований сомневаться в наличии принадлежащих им памятников в пределах Северной Бактрии. О том, что юечжи не только подчинили себе Дася, но и обосновались в ней севернее Амударьи, имеются прямые указания источников. О наличии же здесь тохар кроме сведений античных авторов свидетельствует изменение самого названия Бактрии на Тохаристан. Однако при всём этом у нас пока нет критериев для атрибуции известных сейчас памятников.
Так как территория, откуда пришли юечжи, исследована весьма слабо, данных относительно культуры их не имеется. Теоретически можно было бы предполагать, что для неё должны быть характерны определённые элементы дальневосточного происхождения. Кроме того, в физическом типе логично было бы ожидать сравнительно большую примесь монголоидных черт.
Но ни один из кочевнических могильников Бактрии указанными особенностями не отличается: предметы, находящие себе аналогии в восточной части степного пояса, немногочисленны и имеются в разных могильниках, монголоидный тип представлен лишь единичным черепом в одном из них (Аруктауском). Такое положение объяснимо либо тем, что соответствующие памятники не обнаружены, либо тем, что указанное выше предположение не соответствует действительности. Первое следует считать маловероятным, так как поиски курганных могильников в Северной Бактрии ведутся сравнительно длительное время и охватили значительную часть её территории. Но если правильно второе, то приходится допустить, что культуре юечжей присущи черты, сближающие их с сарматами. Хотя это выглядит несколько неожиданно, результаты последних исследований в Центральной Азии говорят в пользу вероятности такого явления.
Всё вышеизложенное свидетельствует о чрезвычайной сложности вопроса об этнической принадлежности кушан и о необходимости рассматривать его в нескольких аспектах, разделяя при этом династию и подвластные ей группы кочевников. Археологические данные говорят о том, что у истоков Кушанского государства стояли племена со сходной культурой, но различные по происхождению и неоднородные по составу. Формирование этого государства шло в условиях постоянного контакта пришельцев с коренным населением среднеазиатских областей, оказавшим на них заметное влияние. При учёте всего этого установление этнической принадлежности правящей династии вряд ли можно считать окончательным решением вопроса, так как в полной мере приходится считаться с вероятностью переживаний и заимствований.
Второй круг вопросов, на котором следует здесь вкратце остановиться, связан с ранней историей кушан. Здесь археологические материалы также оказываются важным источником новых данных.
Прежде всего мы имеем возможность составить себе более полное представление о последствиях событий последней трети II в. до н.э. Наличие больших могильников, так же как и многочисленных небольших курганных групп, свидетельствует о том, что падение Греко-бактрийского царства повлекло за собой не только политические изменения. В Се-
(195/196)
верной Бактрии (а также в соседнем Согде) обосновались большие группы кочевников, сохранявших на новой территории свой традиционный вид хозяйства и образ жизни. Таким образом, имело место вполне реальное завоевание. Последствием этого, учитывая ограниченность пригодных для возделывания и содержания скота земель, можно было бы предполагать упадок земледелия, почти целиком зависящего от искусственного орошения. Однако археологические данные не подтверждают этого. Кроме того, наблюдения над особенностями расположения кочевнических могильников показывают, что все они находятся либо в полупустынных, удалённых от оазисов местах, либо на дальних окраинах последних. В этом можно видеть свидетельство того, что завоеватели стремились сохранить хозяйственную основу своих новых подданных — естественно, с целью извлечения из этого максимальных выгод для себя.
Постоянный контакт с коренным населением должен был оказывать заметное влияние на культуру кочевников, и мы действительно имеем убедительные свидетельства этого в археологических материалах. Вся керамика, составляющая значительную часть сопровождающего инвентаря в исследованных могильниках, изготовлена на круге и по формам несомненно принадлежит к изделиям осёдлого населения. Изделиями бактрийских ремесленников являются также многие предметы различного назначения и украшения, изготовленные из латуни, причём значительная часть из них явно воспроизводит вещи, характерные для культуры кочевников. Это свидетельствует о воздействии вкусов и потребностей последних на местное производство.
Специфика взаимоотношений кочевников с коренным населением Бактрии, вырисовывающаяся по археологическим данным, указывает на то, что завоевание не преследовало цели простого захвата земель для освоения их под скотоводство. Можно предположить, что намерения завоевателей были иными: создать на новой территории основу для государства, в котором господствующая кочевническая часть населения имела бы постоянный источник продуктов земледелия и ремесла, обеспечиваемый прочностью хозяйственной основы подвластного осёдлого населения. Именно в осуществлении этого можно видеть базу, на которой смогло возникнуть Кушанское государство. Политическая консолидация была закономерной, необходимой для сохранения и укрепления сложившихся взаимоотношений.
Второй вопрос, который получает дополнительное освещение в данных археологии, относится к области хронологии: это определение времени начала экспансии молодого Кушанского государства. Письменные источники не дают нам точных дат, и лишь по сумме различных свидетельств устанавливается, что оно падает примерно на начало I в. н.э. Это находит теперь подтверждение в том, что именно в это время прекращается «функционирование» курганных могильников Бишкентской долины, свидетельствующее об уходе с территории Бактрии соответствующих групп кочевников.
Следует отметить, что выше были рассмотрены далеко не все исторические данные, которые могут быть извлечены из археологических материалов кушанского времени. Изложенное является прежде всего иллюстрацией того, насколько существенные результаты могут дать исследования кочевнических памятников на всей территории Кушанского государства. Необходимость в них безусловно назрела.
(196/197)
Summary.
1. The origin of the nomad tribes which destroyed the Graeco-Bactrian Kingdom, and the history of their consolidation, culminating in the formation of the Kushan Empire, is a question that has received far too little attention. The difficulties its solution encounters are due to the great scarcity of the sources, while those available are only fragmentary and more often contradictory. Thus, the names of the tribes given in-Western and Eastern sources do not correspond, and the proposed identification is therefore no more than a hypothesis.
2. A logical way for compensating the lack of factual data is the information furnished by archaeological research, notably the systematic study of the nomad burials on the territory of the Kushan Empire. First steps in this direction have until now been taken only in Northern Bactria, where four large burial sites were excavated in Tulkhar, Aruk-tau and Kok-kum in the Bishkent valley (South Tajikistan), the Babashov site on the right bank of the Amu Darya (East Turkmenistan). Over 500 kurgans have been investigated.
3. The Tulkhar burial site is the most important. The burials unearthed here were almost exclusively simple graves under a relatively thin layer of rubble and earth. All skeletons are lying on their back, stretched out, the head pointing S.-SW. and SE. Pottery (cups, jugs made on the potter’s wheel, etc.), weapons (daggers, swords, arrowheads), various objects of clothing and implements (buckles, knives, mirrors, etc.) and also ornaments were found there. According to the coins found in it (obols, imitating the coins of Eucratides) and the types of ceramics, the date of the burial site may be established as the last third of the 2nd century B.C. — the beginning of the 1st century A.D.
Similar objects were found in the two burial sites of the Bishkent group, relating to the same period.
4. The Babashov burial site differs as regards the upper structure (it has an enclosure and not a mound), and pits rather than “shaft”-type graves predominate. Here, too, most skeletons were lying in a stretched-out position on their backs, the head pointing S., SW and SE. The objects found resemble those in the Bishkent group burial sites, but include also other types of vessels, weapons, etc. There being no coins, the burial site was dated less accurately as relating to the period between the end of the 2nd century B.C. and the 2nd-3rd centuries A.D.
5. The dating of the investigated relics (which is substantiated by the results of recent excavations of town sites) enables us to state with certainty that they belonged to the nomads, who in the last third of the 2nd century B.C. destroyed the Graeco-Bactrian Kingdom. Archaeological research reveals four groups of nomads, which probably relate to four different tribes. The culture of all of them exhibits traits resembling the culture of the Sarmatian tribes, but this is mainly a “temporal” resemblance, which is observed over a vast area. A more concrete comparison points to links with areas to the N. and NE. of Central Asia. The invasion of the nomads, which took place in the 2nd century B.C., was apparently linked with a considerable migration of tribes in the steppe zone.
6. Archaeological material shows that after the fall of the Graeco-Bactrian Kingdom large groups of nomads firmly settled on Bactrian territory. Similar phenomena can be observed in Central Asia further to the north (the borderlands of Sogd, etc.). Apparently the invasion did not lead to the decline of the conquered agricultural region: indicative of this is the fact that all large burial sites are far from oases, while small kurgan groups are always on lands unsuitable for agriculture, situated outside but near the oases. The newcomers apparently used their dominant position to obtain products produced by the indigenous population, but did not destroy the basis of their productive activity. This may be one of the reasons responsible for the rapid upsurge of the Kushan Empire and its successful expansion.
7. At the present stage of research it is important to solve the question of attributing the known monuments to the various tribes mentioned in the sources. There are some prerequisites for the solution of this question; but to be able to do this, it is essential to carry out more purposive archaeological excavations in other parts of the Kushan Empire — in Afghanistan, India and Pakistan. Available information makes it more than likely that nomad burial sites will be found there. Such excavations may furnish important results, which will help to concretise our views on the relations of the various ethnic elements in the Kushan Empire.
|