В.А. Лившиц
О происхождении древнетюркской рунической письменности.
Скачать скан статьи: .pdf, 9.10 Мб
Проблема генезиса древнетюркских руноподобных графем, привлекшая внимание исследователей ещё в конце прошлого века, до сих пор не может считаться разрешённой. Существует несколько гипотез о происхождении древнетюркской руники [1]: из родовых тамг; пиктографическое или идеографическое происхождение; финикийская алфавитная основа; арамейская гипотеза с рядом вариантов: собственно арамейская, парфянская, пехлевийская (среднеперсидская), согдийская, согдийско-хорезмийская, согдийско-пехлевийско-бактрийская [2]; наконец, гипотезы, объединяющие элементы различного происхождения — арамейско-тамговые и арамейско-идеографические.
В последние годы интерес к проблеме происхождения древнетюркской руники обострился в связи с открытием на серебряной чаше из иссыкского кургана (50 км к востоку от Алма-Аты, раскопки К.А. Акишева) надписи, относящейся, по археологическим данным, к периоду не позднее VI-IV вв. до н.э. Письмо этой кратко« надписи — 2 горизонтальных строки, всего 25 или 26 знаков, из них разных не более 16, — до сих пор не может считаться расшифрованным, остаётся неясным и его происхождение. Направление письма — справа налево. В трёх знаках этой надписи, отделённой более чем тысячелетним периодом от старейших из известных до сих пор памятников древнетюркской руники, можно, вслед за О. Сулейменовым и А.С. Аманжоловым, [3] найти сходство с ру-
(3/4)
пическими графемами, однако это обстоятельство не позволяет делать каких-либо выводов о взаимоотношениях рассматриваемых письменностей, поскольку сходство может быть чисто случайным. Формы остальных 12 или 13 знаков иссыкской надписи не имеют, насколько я могу судить, аналогий в рунических памятниках. Заслуживает особого внимания структура ряда иссыкских знаков, в которых графемообразующую роль играют короткие диагональные штрихи, отходящие от нижней части вертикальной хасты, [4] — признак, не характерный для структуры древнетюркских рунических графем. Отдельные знаки надписи могут быть с равным успехом сопоставлены с буквами малоазиатских и некоторых других алфавитов греческого происхождения, с индийским письмом кхарошти и некоторыми другими письменностями, но на таких сопоставлениях нельзя основывать дешифровку или строить выводы о генетических связях иссыкской письменности.
В настоящее время известно ещё несколько надписей, письмо которых либо близко родственно иссыкскому, либо является прямым его продолжением. Это: одна из версий трилингвы, обнаруженной в Дашт-е Навур на Газнийском плато (Центральный Афганистан, около 100 км к юго-западу от Кабула) и относящейся к раннекушанской эпохе, вероятно, к I в. н.э. (две другие версии этой надписи — бактрийская и пракритская — начертаны, соответственно, бактрийским письмом греческого происхождения и индийским кхарошти); [5] надпись из Сурх-Котала (Северный Афганистан, II в. н.э.); [6] фрагмент надписи на керамике из Халчаяна (Южный Узбекистан, I-III вв.); [7] надписи на глиняных сосудах из Фаяз-тепе (район Термеза, слои I-III вв.) и фрагмент надписи из Кафирниган-тепе (40 км к югу от Душанбе, памятник VII в. н.э.). [8] Таким образом, перед нами серия памятников неизвестной письменности, обнаруженных на огромной территории — от района Алма-Аты (Иссыкский курган) до Центрального Афганистана — и охватывающих более чем тысячелетний период. Следует отметить, что формы знаков этой письменности (в перечисленных памятниках насчитывается в общей сложности около 50 разных знаков), в том числе представленных на иссыкской чаше, и в наиболее поздних из указанных надписей не обнаруживают системного сходства с древнетюркской руникой, поэтому генетически связать эти письменности не удаётся.
(4/5)
Естественно, что, пока иссыкская надпись и примыкающие к ней по письму памятники не расшифрованы, любые заключения о языке этих памятников будут гипотетическими. Поскольку в надписи из Дашт-е-Навур две версии — бактрийская и пракритская — отражают официальные языки и письменности Кушанского царства, мы вправе предположить, что и письмо третьей версии употреблялось достаточно широко в этом государстве и принадлежало какой-то части его пёстрого в этническом отношении населения. Так как бактрийские язык и письмо принадлежали коренному населению северных областей Кушанского царства (лево- и правобережная Бактрия), а пракрит с письмом кхарошти — населению Северо-Западной Индии, находившейся под властью Кушан, то можно далее предположить, что неизвестная письменность скрывает язык пришельцев, из среды которых вышли династии кушанских правителей. Судя по сообщениям письменных источников и памятникам кушанского искусства, этими пришельцами были скорее всего саки, так что неизвестную письменность можно было бы предположительно связать с сакской средой. [9] Сходную гипотезу сформулировал К.А. Акишев, рассматривающий иссыкскую надпись как свидетельство высокого уровня социальной организации саков Семиречья в середине I тыс. до н.э. [10]
С методической точки зрения целесообразно ограничиться лишь рассмотрением происхождения графической системы центральноазиатских рунических памятников, не привлекая рунических надписей, происходящих с территории Юго-Восточной Европы (секельские руны, «руны западных тюрок», «печенежские», «хазарские рунические письмена»). В надписях этой группы, представляющих, очевидно, несколько вариантов рунической письменности, обнаружены несомненные аналогии орхоно-енисейским рунам, однако нынешнее состояние изучения восточноевропейских рунических памятников (все они, вероятно, не старше VIII-IX вв.) и значительные отличия в формах ряда графем сравнительно с орхоно-енисейскими надписями (ср., например, графемы для гласных) не позволяют уверенно возводить центральноазиатскую и восточноевропейские рунические письменности к одному источнику. [11] Попытки, предпринимавшиеся в этом направлении, не увенчались пока успехом (например, гипотеза Ф. Альтхейма о сложении древнетюркской руники в гуннской среде на основе согдийского и хорезмийского алфавитов и последующем её разделении на региональные ветви [12]).
Старейшими памятниками центральноазиатской руники в настоящее время считаются орхонские надписи. Енисейские и таласские над-
(5/6)
писи по палеографическим признакам И.В. Кормушин относит к периоду не ранее IX в.; [13] Л.Р. Кызласов датирует большинство енисейских надписей IX-X вв. [14] Более ранние датировки предлагает С.Г. Кляшторный: он относит несколько енисейских памятников к первой половине VIII в. (две надписи — к 711 г.), а в таласских рунических эпитафиях видит памятники, составленные в 40-60 гг. VIII в. [15] Старейшие из точно датированных орхонских надписей относятся к 30-м гг. VIII в. — это памятники Кюль-тегину (732) и Бильге-кагану (735). Более ранними, вероятно, являются надписи в честь Тоньюкука (между 712 и 716?) и Кули-чура (721?), а также Онгинский памятник (около 731?). [16] К концу VII в. относится, возможно, надпись на каменном балбале из Восточного Гоби. [17] В любом случае, рунических надписей старше второй половины VII в. до сих пор не обнаружено, а сложение древнетюркской центральноазиатской руники на территории Монголии кажется наиболее вероятным.
Уже в самых ранних памятниках орхонская руника выступает как вполне сложившаяся система, базирующаяся на принципах алфавитно-слогового письма: 4 знака для гласных (V), 27 для согласных (С) и сочетаний VC/CV, 3 для сочетаний VC/CV, 1 для сочетания VC и 3 для сочетаний С1C2. Поэтому естественно, что из гипотез, выдвигавшихся для объяснения генезиса этой письменности, наиболее вероятной уже давно признается версия о создании рунических графем на основе одного из алфавитов арамейского происхождения. Большинство тюркологов ныне допускает возможность идеографического происхождения лишь для единичных графем, в первую очередь для oq(qo)/uq(qu), которую убедительно интерпретировал как «знак стрелы» Е.Д. Поливанов. [18]
Среди алфавитных письменностей, выдвигавшихся на роль источника древнетюркской руники, наибольшее внимание уже давно привлекает согдийская. «Согдийская гипотеза» основывается прежде всего на близости форм ряда рунических и согдийских графем, имеющих тождественные или сходные фонетические референты. При этом учитываются также многовековые контакты согдийцев и тюрок в Центральной Азии, в частности, на территории Монголии. Достаточно указать, напри-
(6/7)
мер, на Бугутскую согдийскую надпись, представляющую собой каганскую эпитафию, близкую по структуре и стилю к орхонским монументальным памятникам. Эта надпись, относящаяся к последней четверти VI в. (не позднее 587 г.), является единственным письменным памятником, дошедшим до нас от I Тюркского каганата, она ясно указывает на роль согдийской письменности в каганской ставке на Орхоне. [19] Хорошо известна эстафета согдийской письменности, которую заимствовали уйгуры, передали её через несколько столетий монголам, а последние — маньчжурам. Однако при всей важности этих фактов для оценки историко-культурного фона возникновения центральноазиатской руники решающее значение для нашей проблемы имеет сопоставление систем письма, причём не только форм графем, но и их фонетических значений.
Уже вскоре после открытия и идентификации первых согдийских памятников из Восточного Туркестана В. Томсен отметил сходство ряда рунических знаков с буквами согдийского алфавита. Позднее В. Томсен более решительно писал, что между руническим и согдийским письмом «существуют ясные и неоспоримые соответствия». [20] Исследования в этой области начал пионер согдологии Р. Готьо, консультировавшийся с Томсеном. Согласно Готьо, основой для создания древнетюркской руники послужил ранний вариант согдийского алфавита, представленный в так называемых «Старых письмах», которые относятся скорее всего к началу IV в. н.э. (Готьо датировал их I в. н.э.) и отделены, таким образом, от старейших рунических надписей более чем тремя столетиями. Согдийский алфавит «Старых писем» насчитывает 19 букв, из которых 17 — ’, β, γ, w, z, x, у, k, δ, m, n, s, p, č, r, š, t — имеют фонетические референты, ‘ (соответствует арамейской букве ‘айин) выступает только в арамейских идеограммах, a h (арам, xē) употребляется в качестве чисто графической приметы конца слова и, подобно ‘, не имеет соответствия среди согдийских фонем.
Р. Готьо подчёркивал, что в отличие от уйгурского письма, непосредственно продолжающего согдийское, древнетюркская руника была создана на базе согдийского алфавита, причём формы согдийских графем подверглись значительным преобразованиям. Согласно Готьо, согдийские прототипы можно достаточно уверенно предположить для 12 рунических знаков: a/ä<с. (согдийский) ’ (’алеф); ï/i<с. y; o/u<с. w; b/v1<c. β; d1<c. δ; l1<c. δ; k(k2)<c. k; m<c. m; n1<c. n; p< c. p; r1<c. r, t2<c. t. Готьо допускал также сближения рун γ (g1) — с. h; η — с. γ; z — с. z; s1— с. s; š — с. š. [21]
Поиски согдийских прототипов для других рунических знаков за-
(7/8)
труднены прежде всего вследствие различий в количестве графем. Некоторые знаки, очевидно, вообще не имели согдийских прототипов и были изобретены в процессе создания руники. Это кажется наиболее вероятным для 7 орхонских знаков — ltl, nč, nl, ïč/ič, iq/qi, oq(qo)/uq(qu), ök(kö)/ük(kü), которые можно отнести к «периферийным», поскольку они обозначают только сочетания фонем. Однако возведение к согдийским прототипам только 12 (или 17) из 31 графемы, составляющих «ядро» рунического алфавита, ставило под сомнение согдийскую гипотезу.
Дж. Клосон предложил искать прототипы рунических знаков в трёх алфавитах — согдийском, пехлевийском и бактрийском. [22] При этом для согдийского Клосон, как и ранее Томсен и Готьо, привлёк алфавит «Старых писем»; для пехлевийского письма была избрана разновидность, засвидетельствованная в рукописи среднеперсидского перевода Псалтири (рукопись VII или VIII в., воспроизводящая, очевидно, тип письма V в.); для бактрийского письма (греческого происхождения) выбор пал на рукописный фрагмент из Лоуляна (III-IV вв.?) и надписи на эфталитских монетах (V-VIII вв.). Согласно выводам Клосона, из согдийского и пехлевийского алфавитов происходят в общей сложности 16 рунических знаков: из согдийского 12 — а/ä, о/u, b/v1, g (k1, у Клосона — x/kl) [м.б., надо: «g/k1, (у Клосона — x/kl)»], l1, n1, r1, s1 (для последнего знака допускается и пехлевийское происхождение), k(k2), m, č, p; из пехлевийского 4 — ï/i, предположительно d1, t1 (последний, возможно, изобретён), š. К бактрийским, т.е. греческим по происхождению, буквам Клосон возводит 11 рунических знаков: ö/ü, b2, d2 (из бактрийско-греческой каппы!), g (g2), y2, l2, n2, r2, s2, t2, z. Из бактрийского предлагается объяснять и знак é енисейских памятников (греческая альфа). Знаки γ (g1), ~j(ñ), η, согласно Клосону, изобретены; знак у1 восходит к пиктограмме. Возникновение рунической письменности Клосон относит к середине VI в., к правлению Истеми-кагана, причём создание руники было связано в первую очередь с потребностями дипломатической переписки, для которой руника могла выступать в качестве тайнописи («cryptography»).
История письма знает немало случаев, когда при создании новой письменности были использованы графемы, почёрпнутые из различных источников, [23] однако гипотеза Клосона о гетерогенном характере графических прототипов древнетюркской руники не кажется убедительной. Сомнения вызывает прежде всего постулируемый принцип дифференцированного отбора графических прототипов: твердорядные знаки преимущественно из согдийского, мягкорядные — из бактрийского. Следует заметить, что ни согдийская и пехлевийская, ни бактрийская письменности не имели каких-либо аналогий для «раздельнорядных» графем. [24] Привлечение Клосоном материалов трех письменностей имело единст-
(8/9)
венной целью расширение базы для графических сопоставлений. Выбор прототипов для рунических твердо- и мягкорядных знаков предстаёт в его схеме случайным, а многие из предложенных им сопоставлений не выдерживают палеографической проверки или кажутся неоправданными с точки зрения фонетической соотнесенности (см. особенно постулируемые Клосоном прототипы для рунических ö/ü; b/v2; d2; g; r2; y2; t1; t2).
Недостаточно обоснованными представляются дата создания руники, принятая Клосоном, — середина VI в., а также объяснение целей её создания. Древнетюркская руника, как об этом можно судить по многочисленным памятникам, употреблялась прежде всего для надписей на камне и других твёрдых материалах. Геометризованные формы знаков указывают, что это письмо — лапидарное. Находка нескольких рунических рукописных фрагментов в Восточном Туркестане не противоречит сказанному, поскольку и в этих сравнительно поздних текстах (X в.) сохраняются основные особенности лапидарного письма. Можно поэтому полагать, что руника с самого начала была предназначена для надписей на камне. Но в любом случае отсутствие древнетюркской версии на бугутской стеле логичнее всего объяснить тем, что в последней четверти VI в. рунического письма ещё не существовало.
Представляется вероятным, что руника возникла в результате единовременной сознательной обработки согдийского алфавита, а не как следствие его длительно« стихийной трансформации. Согдийские графемы служили для творцов руники всего лишь исходными прототипами, формы которых были существенно изменены, причём основные изменения были продиктованы задачей создания лапидарного письма. Количество и состав рунических графем определялись в первую очередь избранными принципами обозначения гласных и отражения в системе письма тюркского сингармонизма.
Исходными прототипами для подавляющего большинства рун послужили скорее всего буквы согдийского курсивного письма, известного по памятникам уже с V-VI вв.; именно такое письмо выступает в бугутской надписи. Согдийский алфавит, использованный при создании руники, содержал 22 буквы — 19 букв, известных по «Старым письмам» и другим памятникам (см. выше), и ещё 3, впервые представленные в согдийской азбуке, которая обнаружена при раскопках городища Пенджикент, [25] — d, t, q. Эти буквы могли употребляться в согдийском письме только в арамейских идеограммах, однако ничто не препятствовало их использованию, наряду с другими согдийскими буквами, в качестве прототипов для создания рунических знаков. [26] Творцы руники могли использовать и зеркальные отображения графических прототипов, а также изменять направление составляющих их линий; в нескольких случаях
(9/10)
Сопоставительная таблица согдийского и рунического алфавитов.
(10/11)
разные рунические знаки могли быть созданы из позиционных вариантов одних и тех же согдийских букв.
Предлагаемые графические соответствия для 29 рунических знаков показаны в таблице. В графе 2 цифры соответствуют нумерации рунических знаков у Клосона. В графе 3 даны транслитерационные обозначения согдийских букв, в графе 4 приведены их фонетические референты. В графе 5 представлены начертания согдийских букв в «Старых письмах»; 6 — соответствующие формы в буддийско-согдийских текстах (каллиграфический курсив). В графе 7 даны начертания нескольких букв в пенджикентской азбуке (d, t, которые отсутствуют в согдийских памятниках; γ, x, s, несколько отличные по формам от большинства памятников). В графе 8 сделана попытка представить — только предположительно — трансформацию исходных прототипов и пути их превращения в рунические знаки. В графе 9 даны транслитерационные обозначения рун; в 10-й воспроизведены из таблицы Дж. Клосона основные варианты начертаний рун в орхонских памятниках, при этом первый вариант воспроизводит форму в Тон., второй (после запятой) — в КТ и БК, третий (после точки с запятой) — в памятниках уйгурского периода (КБ и др.). В последней, 11 графе даны начертания нескольких знаков в рукописных рунических фрагментах (также по Клосону).
Создатели рунического письма хорошо знали фонетические значения согдийских графем и, как правило, стремились использовать их для выражения соответствующих или близких древнетюркских звукотипов. К таким руническим знакам можно отнести:
№1 а/ä — из с. ’алефа, передающего в согдийском в начальной позиции наиболее часто гласный |а|, в середине слова — |ā| или |а|. [27] Путь графического изменения этой буквы в рунический знак не вызывает сомнений.
№2 ï/i — из с. |y|, обозначающей согласный |y| (ср. №3, 4) и — в середине и конце слова — гласные |ï|, |i|, |е|.
№3 y1, №4 y2 — из вариантов начертаний с. y.
№5 o/u — из с. w, обозначающей согласный |w| и — в середине и в конце слова — гласные |ū|, |u|, |o|. Форма этой буквы в «Старых письмах» ближе к руническому знаку, чем в позднейшем курсивном письме (здесь буква обычно «закрыта»), однако кажется более вероятным, что при создании рунической графемы за основу был взят курсивный вариант, подвергшийся сильному преобразованию.
№7 b/vl — из с. β, с упрощением верхней части буквы. В согдийском эта буква выражала фонемы |p| и |f|, в передачах иноязычной лексики иногда также b (в согдийском [b] — аллофон фонемы |p|; в древнетюркском смычная |b| имела щелевой аллофон [v] или [β]).
№8 b/v2 — из с. p, обозначающей в согдийском фонемы |p| и |f|, а также аллофон [b]. Кажется вероятным, что прототипом для рунического знака послужил вариант, выступавший в согдийском в середине и конце слова.
(11/12)
№8+ p — из варианта с. p, обычного для начала слова.
№9 č — из с. č, обозначавшей фонему |č| и аллофон [ˇj]. Наиболее близка к руническому знаку форма č в согдийском вертикальном письме, однако не исключён и поворот буквы на 90° при создании руники.
№11 d2 — из с. δ. В согдийском эта буква обозначала звонкую щелевую фонему |δ| и соответствующую глухую |θ| (ср. ниже об употреблении этой буквы для передачи иноязычного l). В уйгурском письме соответствующая буква выражает |d|, что, возможно, указывает на существование согдийских диалектов, в которых |δ| переходила в |d|. [28]
№12 l1, №13 l2 — также из с. δ, передававшей иногда иноязычное д (например, βyδk’’ = тюрк. Bilgä; в идеограммах δ соответствует арамейскому l). Можно полагать, что для создания рунических d2, l1, l2 были использованы различные варианты начертаний с. δ.
№15 q (kl) —из с. x. Ср. в уйгурской азбуке из Кочо соответствия уйг. γ (q) — с. γ и уйг. γ (q) — с. x (в согдийском письме в неконечной позиции γ и x совпали по начертаниям уже к V в.). [29]
№16 k (k2) — из с. k, с преобразованием верхней части буквы.
№18 m — из с. m; наличие вариантов рунического знака уже в ранних орхонских памятниках (Тон., КТ, БК) может объясняться разными путями графических преобразований прототипа.
№19 n1 — из с. n в позиции начала слова.
№20 n2 — из с. n в позиции середины слова; №21 z — из с. z в той же позиции. Преобразования обеих букв очень значительны, но шли аналогичным путём; примечательно, что -n- и -z- в согдийском письме часто совпадали по форме.
№22 r1 — из с. r, с простой геометризацией буквы.
№24 s1 — из с. s; как и в случае с руническим знаком m, наличие ранних вариантов может отражать различные пути преобразования прототипа (две «рабочие праформы»?).
№26 š — из с. š; графическая трансформация могла быть и не такой, как это показано в таблице.
№28 t2 — из с. t, с простой геометризацией начертаний (ср. сходные по типу трансформации, легко объяснимые при создании лапидарного письма, в №1, 2, 8+, 12, 15, 16, 22).
Руны, не имеющие прямых соответствий в согдийском алфавите, могли быть созданы различными путями. Знак №17 g2 скорее всего возник как зеркальное изображение с. k (ср. №16); при этом следует учитывать, что в согдийском буква обозначала не только фонему |k|, но и её аллофон [g]. №6 ö/ü может быть понят как происходящий из диграммы — сочетания с. w+y (ср. аналогичное выражение ö, ü в уйгурском письме посредством wy). №10 dl можно связать с d пенджикентской азбуки; предложенный в таблице путь преобразования этой
(12/13)
буквы — один из многих возможных. Для №27 t1 ясного прототипа не видно, наиболее вероятной кажется связь с с. t пенджикентской азбуки. Возведение №25 s2 к с. h весьма сомнительно, более вероятно считать этот знак изобретённым, равно как и №14 γ (или из с. γ?) и №23 r2 (или модификация с. r? Ср. №22). Знаки η, ~j (ñ), не включённые в таблицу, как и 7 «периферийных» знаков, также могут рассматриваться как изобретённые.
Создание двух серий графем — твердорядных и мягкорядных (10 пар знаков в ранних орхонских памятниках) — было, несомненно, наиболее оригинальной идеей творцов рунической письменности. Осуществление её обусловило своеобразное, экономное и весьма точное отражение на письме древнетюркской фонологической и морфонологической структуры. Принципы обозначения гласных, во многом определяющие орфографию рунических памятников, основаны на глубоком понимании тюркского сингармонизма и связанной с ним «предсказуемости» фонетической структуры неначальных слогов. Состав группы «обоюдорядных» (амбивалентных) графем свидетельствует о том, что создатели руники тонко понимали особенности структуры древнетюркских начальных слогов; ср., например, отсутствие собственно древнетюркских слов с начальными č-, p-, š-, z-, почти полное отсутствие (по крайней мере, в некоторых древнетюркских диалектах) слов с начальным m- и соответственно наличие только «обоюдорядных» графем č, p, š, z, m в орхонской рунике. [30] Избранные принципы обозначения гласных привели к усилению в письме силлабического начала. Примечательно, что согдийской письменности была присуща противоположная тенденция — обозначение, хотя и нерегулярное, с помощью ’, у, w (и сочетаний ’’, ’y, ’w) всех гласных и соответственно усиление звукового начала по сравнению с арамейским прототипом. Своеобразие выражения гласных в древнетюркской рунике выступает особенно ясно при сопоставлении её с уйгурской письменностью, в которой способы обозначения гласных первоначально лишь в некоторых деталях отличались от согдийской. [31]
Мы сознаём, что предложенные графические сопоставления и комментарий могут лишь несколько уточнить и дополнить согдийскую версию происхождения руники, разработанную уже Р. Готьо; эта версия и ныне остаётся только гипотезой, хотя и наиболее правдоподобной.
[2] Clauson G. The origin of the Turkish «runic» alphabet. Acta Orientalia, XXXII, 1970, p. 51-76.
[3] Аманжолов А.С. Руноподобная надпись из сакского захоронения близ Алма-Аты. Вестник АН КазССР, 1971, №2, с. 64-66.
[4] Фотография надписи, опубликованная в «Истории Казахской ССР» (Т. 1. Алма-Ата, 1977, с. 220), показывает, что прорисовки надписи, публиковавшиеся ранее в газетах и популярных журналах, были весьма неточными. На прорисовке, изданной в статье А.С. Аманжолова, знаки надписи воспроизведены довольно точно, однако сама прорисовка перевёрнута.
[5] Надпись опубликована в кн.: Fussman G. Documents éprigraphiques Kouchansa. «Bulletin de l’Ecole Française d’Extrême-Orient», t. 61, 1974, p. 1-66. Издатель пытался расшифровать неизвестную письменность, исходя из предположения, что это модифицированное кхарошти, однако попытка не увенчалась успехом.
[6] Maricq A. Inscriptions de Surkh-Kotal (Baghlan). Journal Asiatique, t. 246, 1958, p. 417, pl. IV; Fussman G. Op. cit., p. 30-31, pl. VII, et. XXVIII.
[7] Пугаченкова Г.А. Халчаян. Ташкент, 1966, с. 59 (рис. 35) и 91-92; Fussman G. Op. cit., p. 27.
[8] Надписи из Фаяз-тепе и Кафирниган-тепе ещё не опубликованы.
[9] См.: Лившиц В.А. Надписи из Дильберджина. В кн.: Древняя Бактрия. М., 1976, с. 165-166, прим. 14.
[10] История Казахской ССР, т. 1, с. 219-221.
[11] Оценку современного состояния изучения восточноевропейских рунических памятников см.: Щербак А.М. О рунической письменности в Юго-Восточной Европе. Советская тюркология, 1971, №4, с. 76-82.
[12] Altheim F. Hunnische Runen. Halle, 1948; Idem. Geschichte der Hunnen. Bd. I. Berlin, 1959, S. 268-289. См. критику этой гипотезы: Maenchen-Helfen O.F. Altheim. Geschichte der Hunnen. Journal of American Oriental Society, vol. 79, 1959, N4, p. 295-298.
[13] Кормушин И.В. К основным понятиям тюркской рунической палеографии. Советская тюркология, 1975, №2, с. 38, 41-42 и 45-47.
[16] Кормушин И.В. К основным понятиям тюркской рунической палеографии, с. 37; Древнетюркский словарь. Л., 1969, с. XXVII и XXIX-XXX.
[17] Кляшторный С.Г. Руническая надпись из Восточного Гоби. In: Studia Turcica. Budapest, 1971. Ср.: Clauson G. Studia Turcica. Asia Major, NS., XVIII, pt. 2, 1973, p. 212.
[18] Поливанов Е.Д. Идеографический мотив в формации орхонского алфавита. Бюллетень САГУ, 1929, №9, с. 177-181.
[19] Кляшторный С.Г., Лившиц В.А. Согдийская надпись из Бугута. Страны и народы Востока. М., 1971, X, с. 121-146; Klyastornyi S.G., Livshits V.A. The Sogdian inscription of Bugut revised. Acta Orientalia Hungarica, t. 26, fasc. 1, 1972, p. 69-108. Об историко-культурном значении надписи см. также: Bazin L. Turcs et Sogdiens: les enseignements de l'inscription de Bugut (Mongolie). — In: Mélanges linguistiques offerts à E. Benveniste. Paris, 1975, p. 37-46.
[20] См.: Gauthiot R. Essai de Grammaire Sogdienne. Première partie: Phonétique. Paris, 1914-1923, p. 5 (о письме В. Томсена от 27 июня 1911 г.); Thomsen V. Samlede Afhandlinger, vol. 3. Köbenhavn, 1922, p. 76.
[21] Gauthiot R. Essai..., p. 7-10.
[22] Clauson G. The origin...
[23] Ср., например, заимствование из греческого алфавита прототипов для некоторых графем, обозначающих гласные, при создании армянского алфавита, который в основе своей восходит к арамейскому. (См.: Периханян А.Г. К вопросу о происхождении армянской письменности. В кн.: Переднеазиатский сборник, т. II. М., 1966, с. 177).
[24] Таких аналогий нет и в известных нам письменностях других народов, с которыми контактировали древние тюрки (индийское брахми и родственное ему тибетское письмо; китайская иероглифика и связанная с ней тангутская письменность).
[25] Livshitz V.A. A Sogdian alphabet from Panjikant. In: W.B. Henning Memorial Volume. London, 1970, p. 256-263.
[26] Буквы d, t, q пенджикентской азбуки, как и ‘, h, не имели в согдийском фонетических референтов, однако можно полагать, что писцы-согдийцы заучивали не только написание, но и примерное произношение арамейских идеограмм (так поступали и персидские писцы сасанидского времени).
[27] В согдийском имелись краткие и долгие фонемы a, ā, i, ī, u, ū, а также o и e, .для которых количественный признак, очевидно, не был фонематичным.
[28] Ср. δ<d в ягнобском языке, продолжающем один из согдийских диалектов.
[29] См.: Von Le Coq A. Türkische Manichaica aus Chotscho, III. Abhandlungen der Preussischen Akademie der Wissenschaften. Phil.-hist. Kl., 1922, N2, S. 22; Henning W.B. Sogdian loan-words in New Persian, Bulletin of the School of Oriental Studies, X, pt. 1, 1939, p. 97.
[30] Труднее объяснить наличие знаков n1 и n-, поскольку фонема |n| в начальной позиции в собственно древнетюркской лексике также не засвидетельствована.
[31] См.: Von Gabain A. Alt-türkische in sogdischer. Schrift. In: Hungaro-Turcica Studies in Honour of J. Németh. Budapest, 1976, p. 69-77.
|