Р.С. Липец
Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе.
// М.: 1984. 264 с.
Часть II. Конь.
Угон табунов.
Бедствием, происходящим от людей, а не от стихий природы, был для кочевников-коневодов угон их табунов. В эпосе это особый вид молодечества, им не брезгуют и батыры. Эпизоды такого рода представлялись сказителям и их слушателям особо «драматическими». В исторической действительности угон, конечно, организовывали в основном из корысти, но иногда и из озорства. Обычный угон тоже мог носить название «барымта», или в русском произношении «баранта», но в более узком смысле барымтой назывался особый, ответный угон, как допустимая по обычному праву месть, иногда даже в исполнение приговора родовых и племенных старейшин, биев, причём в обоих случаях она осуществлялась самими потерпевшими. В особенности жестока была барымта, во главе которой стояли феодалы со своими слугами-теленгутами и сподвижниками из приближённой молодёжи. Казахская старинная пословица: «Кобыла [проклята] — жеребёнка скинет; бай [проклят] — барынтовать начнет» (Диваев, 120). А. Янушкевич в своих письмах о путешествии по казахским степям в середине прошлого века описывает сцену сложения песенной хвалы хану Бараку талантливым, но беспринципным уленши (певцом-импровизатором) Орынбаем на тое. Среди достоинств родовитого султана — мужества, физической силы, мудрости на совете биев, охотничьих под-
(167/168)
вигов и пр. — он называет и его удачи как барантача: «кто в баранте так себя покажет, как Барак? (Барак не рад последней похвале, он морщит брови и потирает лоб)». Но в конце исполнения хан всё-таки кидает певцу, сбросив с себя, дорогой халат, примолвив: «Должен тебе верблюда и скакуна!» (Янушкевич, 67).
Угон табунов в эпосе дан по-разному, смотря по тому, кто и чей табун угоняет. Тема угона табунов то в различных чужих странах, то у самого героя движет сюжет «Кобланды-батыра». Кони смятенно мечутся, когда их угоняют, их вожак прорывается и мчится в город, известив владельца табунов — Кобикты. В погоне за захватчиками их берут в плен, или в схватке с ними гибнет владелец табунов. Число коней гиперболизировано: семь тысяч угнанных коней батыры связали попарно поводьями, чтобы взять с собой
Три тысячи коней у одного рва,
Четыре тысячи коней у другого рва
Оставил [богатырь],
Решив прихватить их на обратном пути.
(Кобланды, 283)
В другом месте текста дана яркая картина: «табун серо-пегих коней», у которых «уши с меткой навострились, как у волков», захватчики — Кобланды и Караман — начинают свистом и криком сгонять в одно место (Там же, 287). Самого Кобланды восхваляют не только за завоевательскую деятельность, но и за угон табунов:
Никогда не слезающий с коня
И объездивший вдоль и вширь
Все четыре стороны света,
Знаменитый проезжал батыр,
Тот, пред кем трепетала степь...
Табунов угонявший не счесть,
В десять лет разивший врагов.
(Орлов, 83)
Он похищает табуны разных владельцев один за другим, а на родине в это время угнали не только табуны и стада его рода, но и весь народ.
Жизненно передана отповедь угонщикам потерпевшего — кизилбашского хана Кобикты:
Вы думали, без правителя наша страна?
...Думали, нет хозяина над нашим скотом?
Думали, что у народа защитника нет?
...На пастбище были мои табуны,
Кто ты — разогнавший моих коней?
На выпасе были мои табуны,
Кто ты — истоптавший выгон их?
(168/169)
Кони мои спокойно паслись,
Кто ты, — стрелявший по ним?
(Кобланды, 289)
Отнятый табун — не только угнанный — в эпосе должен вернуться к прежнему владельцу; если пострадали свои — это как бы восстановление справедливости, которой не хватало в жизни. Слишком страдала степь от барымтачей. Так, все повествование о казахском батыре Шурè пронизывает мотив присвоения и возврата табунов. Отец будущего батыра Наринбай был вынужден отдать свои табуны тавинцам, но всё же успел угнать в степь драгоценного чубарого тулпара, из-за которого и разгорелась вражда. Родившийся позднее и возмужавший сын на этом тулпаре сумел вернуть табуны отца (Орлов, 81 и др.).
В тувинском эпосе похищением коней занимаются не только люди, но и чудесная птица Хан-Херети (в других эпосах — Кан-Кереде и пр.). В мировом фольклоре распространён сюжет о такой птице — ночном похитителе (типа русской сказки о Жар-птице, но там она похищает яблоки). Благодарная птица (герой спас её птенцов) возвращает похищенных жеребят (Когутэй, 142).
Особенно подробно разработан мотив угона табунов в эпосе монгольских народов. В ойратском эпосе после стычки похитителей и преследователей начинаются, наконец, переговоры, сопровождаемые отчаянной руганью. На слова Дайни-Кюрюля: «Ты зачем три раза угонял мои табуны?» — следует несколько неожиданный, но зато откровенный ответ похитителя. Ему было предназначено попытаться одолеть Дайни-Кюрюля, но уже до срока, говорит он, у меня «начало внутри подпрыгивать, невозможно мне стало жить». И угоном табунов Дайни-Кюрюля он решил ускорить события (Владимирцов, 1923, 131-135).
Описаниями всевозможных угонов табунов изобилуют сказания о Гесере. Пятнадцатилетний Нанцон после вооружённых схваток угоняет чужие табуны. Но его настигает Турген-Бироа, сын владельца табуна, и требует свой табун обратно. Они договариваются о возврате табуна, если при стрельбе в летящих гусей победит Турген-Бироа. Очевидно, целятся оба, так как у Нанцона остаётся на виду незащищённое место — под мышки.
Воспользовавшись этим, Турген-Бироа ранит Нанцона, который обращается к нему: «Возвратись, скажи им, что стрелял я вот так, полумёртвый, пронзённый большою стрелой через обе подмышки». С этими словами Нанцон пронзает его насмерть «по самой середине». В конце концов Нан-
(169/170)
цон спасён благодаря помощи своего коня и коня самого Гесера (Гесериада, 157-158). Узнав о ранении Нанцона, «гесеров вещий гнедой конь» «прибежал и согнал вокруг Нанцона многочисленный его табун так, как будто это были люди, собравшиеся на сходе в круг», а буро-саврасый конь Нанцона встретил прибывших на помощь «со слезами на глазах» (Там же, 159).
Угоном табунов пользуются и как хитростью. Дважды это применяет при сложных взаимоотношениях со своими сородичами Гесер. Узнав о кознях дяди по отцу — Цотона, Гесер нарочно угнал табун дяди по матери, чтобы владелец настиг его и Гесер смог бы получить от него нужные сведения (Там же, 179). Сам Цотон-изменник по уговору с врагами берёт у них косяк «худеньких коней», который он будто бы подобрал, так как ханы, якобы отходя, бросили этот косяк (Там же, 162). Гесер в другом тексте притворно гадает, куда ему идти: «на грабёж» табунов или верблюдов (Там же, 125).
Действия угонщиков табуна поражают своей азартностью. Когда богатыри Гесера не в состоянии продолжить отгон табунов Шиманбироцзы в свои кочевья, они предпочитают погубить всех коней. Когда табун «прянул в испуге», батыры, не в силах его остановить, «с гиканьем погнали его с крутого яра вниз и сгубили весь в Хатунь-реке» (Там же, 148-149).
Угоняют табун и для того, чтобы соблюсти престиж. Сегельтей (комический персонаж), спутник Гесера, предлагает ему по пути захватить в каком-нибудь улусе табун, чтобы не возвращаться «с пустыми руками» (Там же, 176). Владелец табуна Рунса едет отбивать свой табун. В стычке он смертельно ранен, но противник Сегельтей коварно говорит ему, что настоящего воина «одною стрелой не возьмёшь, он всё ещё будет стрелять на скаку!.. — Буду стрелять на скаку!.. — промолвил Рунса и тронулся, падая полумёртвый от раны». Его доспехи надевает Сегельтей, а собственными нагружает своего коня. Затем по уговору Сегельтей и Гесер по разу пугают друг друга. И приступают к дележу добычи: «Поделив затем между собой весь табун, они поехали по домам» (Там же, 176-178). В другом эпизоде взятых лошадей батыры отдают двум ханшам — Рогмо-гоа и Ачжу-Мерген, по одной лошади — тридцати батырам; «остальных они роздали всем безлошадным великого войска. Цотону же не дали ничего» (Там же, 152) — со своим коварным дядюшкой у Гесера затяжной династийный конфликт. Другой табун, угнанный Нанцоном, распределён по-прежнему тщательно, а Цотону опять не дали ничего (Там же, 137-139, 161).
(170/171)
Развит этот мотив и в калмыцком эпосе. В одном из эпизодов при угоне табуна в чужом краю ранен богатырь Джангара Санал. Его «отчаянный конь» уносит раненого хозяина от врагов, и сам гонит угнанный тем табун, тысячи коней. Санал — без сознания, конь мчит его восемь дней, думая: «Всех до единого уберегу!» — и защищает Санала, пока тот не пришёл в себя и не стал действовать против врагов своим страшным десятилезвийным бердышом (Джангар, 111-112).
В то время как для угонщиков в случае удачи содеянное — предмет гордости, для тех, у кого табун похищен, — это удар по авторитету, а для табунщиков страшная кара, если они не умерщвлены при набеге. Батыры хана Замбала угнали драгоценный табун Джангара, пишет С.А. Козин, и этим они, «по кочевым понятиям, обесчестили Джангара». Когда был угнан девятитысячный табун Джангара, табунщик Аксахал-Бадай, «боясь славного богдо, взял... твёрдый таволжник и пронзил себе сердце» (Джангариада, 160).
Таким образом, характеристика акта угона табунов в эпосе бывает резко противоположной: для своих джигитов это молодечество, для чужих — разбой, недопустимая дерзость. Во всяком случае, такое предприятие и в действительности было чрезвычайно опасным: если барымтачей настигали, их ждала беспощадная расправа.
|