 Г.С. Лебедев
История отечественной археологии. 1700-1917 гг.
// СПб: Изд-во СПбГУ. 1992. 464 с. ISBN 5-288-00500-1
(в выходных данных на с. 2 опечатка: 1971 вместо 1917)
Скачать полностью: .djvu, 19 Мб
Часть III.
Развитие историко-археологических концепций
в мировой и отечественной науке в начале XX в. (1899-1918).
Глава I.
Методологические поиски в зарубежной археологии
конца XIX — первой половины XX в.
От Густава Коссинны к Гордону Чайльду.
1. Кризис типологии. ^
Один из ведущих европейских археологов, шведский учёный Нильс Оберг (1888-1957), открывал разработанное им монументальное хронологическое построение древностей эпохи бронзы и раннего железа, охватившее всю Европу обобщённой и гордой характеристикой главного археологического метода, разработанного «скандинавской школой Монтелиуса»: «Типологический метод есть применение дарвинизма к продуктам человеческого труда. Он основан на предпосылке, что человеческая воля связана определёнными законами, близкими к тем, которые имеют значение для органического мира. Древности развиваются так, как будто они являются живыми организмами: отдельные предметы — это индивиды, типологическая серия представляет развитие вида (рода), а группа типологических серий — развитие разветвлённых видов, составляющих семью». [1] К концу 1920-х годов скандинавские археологи реализовали типологический метод уже во множестве конкретных схем, охвативших самые различные категории вещей от каменного века до средневековья. И в значительной мере они осознали его «несводимость» к строгим и точным формулам и законам: осуществлённые типологии основывались скорее на интуиции, почти художественном «вчувствовании». Тот же Оберг писал: «Типолог работает не столько своим интеллектом, сколько инстинктом. Он наслаждается ритмическим в развитии, как музыкант наслаждается музыкой, и он реагирует на фальшивую типологию, как музыкант — на фальшивый звук. Это не метод науки, и обучить этому нельзя». [2]
Опасность превращения типологии в разновидность «игры в бисер», отрешённой от исторической реальности, осознана была ранее и полнее всего в рамках самой скандинавской
(329/330)
школы. Норвежский исследователь, раскопщик знаменитого «королевского кургана» с погребением в корабле IX в. в Усеберге, Антон Вильгельм Брёггер (1884-1951) в 1926 г. заявлял: «Гордое хронологическое здание на основе типологии есть опасный мираж, который угрожает направить исследование по ошибочному пути, потому что он основан на ходе мыслей соответственно закону развития, не вытекающему из учёта меняющихся условий жизни в разных, друг от друга весьма отличающихся районах». [3] Не просто «саморазвитие вещей», а внимание к локальным различиям, к факторам местных условий, воздействовавшим на исторические судьбы народов, осознавалась как главная задача археологии.
Ограниченность и таившуюся в ней опасность субъективности типологических построений в определённой мере представляли и сами создатели типологического метода. [4] Современник Монтелиуса и во многом — его оппонент, датчанин Софус Мюллер предпочитал определять последовательность типов не по формальным видоизменениям вещей, а прежде всего по изменению сочетаемости типов в комплексах, строил не эволюционные типологические ряды, а хронологические цепочки взаимосвязанных комплексов. Пауль Рейнеке развил этот принцип в самостоятельный хронологический метод, и шкала гибких датировок эпохи бронзы — раннего железа, построенная им, позволяла за изменениями культур угадывать определённые исторические процессы. Сам О. Монтелиус подчёркивал, что развитие типов и вещей, культурно-исторический процесс может и должен быть основой для исследования процесса этнического, истории народа. В работе, посвящённой этногенезу скандинавов, он писал: «Мы должны исходить из наиболее ранних данных, когда, по свидетельству истории, наши предки фактически здесь жили, и, идя отсюда, ретроспективным путём исследовать нижеследующие периоды до тех пор, пока археологические памятники не дадут нам опору, чтобы сделать вывод о вторжении другой народности. Если подобные данные могут быть обнаружены, к примеру, в каменном веке, то наиболее вероятно, что население здесь с этого времени оставалось неизменно и что, следовательно, наши германские предки переселились сюда ещё в каменном веке». [5] В этой работе (1888 г.) по существу уже наличествует и применяемый до наших дней «ретроспективный метод» изучения генетических связей культур (от известных, определённых в этническом отношении, — к более ранним, не определённым, но генетически с ними связанным); и тождество «культура = этнос», и представления о миграциях (переселениях), — т.е. практически все составляющие грядущей «этнологической парадигмы». Пока, правда, только в виде предположения, некоторой серии допущений. Типологический метод Монтелиуса не давал ещё необходимого набора взаимосвязанных понятий, научного аппарата новой парадигмы: он оперировал
(330/331)
исключительно эволюционными «типологическими рядами», создавая условия для формирования также эволюционной, или хронологической, версии понятия «археологическая культура». Для современников и единомышленников Монтелиуса культура — это «эпоха» прежде всего.
Эволюционисты, как проследил один из ведущих советских специалистов по теории археологии Л.С. Клейн, создали две разновидности этого понятия. [6] Для Мортилье культуры, или «индустрии», характеризовались «руководящими древностями», распределяющимися по стратиграфическим слоям; это — «стратиграфическая версия», исходная для выделения культур-эпох. Ворсё, Монтелиус, Мюллер определяли свои «ступени» («эпохи») по наборам типов в «замкнутых комплексах»; соотнесённая со стратиграфией, это — более строгая и надёжная «корреляционно-хронологическая версия» понятия «археологическая культура».
Расширение объёма и обособление понятия были связаны с формированием «территориальной версии» археологической культуры. Исследователи палеолита А. Брейль, Г. Обермайер подходили к нему по мере нарастающих констатаций локальных различий археологических памятников. С противоположного, «раннеисторического» конца хронологической шкалы это понятие входило с открытиями «цивилизаций» («археологических культур») Средиземноморья, осуществляемыми Г. Шлиманом, А. Эвансом: микенской, минойской, кикладской. Однако обобщающее утверждение, универсализация понятия становилась возможной только при введении нового, универсального метода, дополнявшего типологический.
Кризис типологии выражался не только в её неспособности описать локальные, территориальные общности. По мере расширения фактического материала, создания всё более подробных и надёжных хронологических схем, вплотную подходивших к начальной истории реальных народов древности и средневековья, изменялась и содержательная нагрузка понятия, которое позднее определили как «археологическая культура». Возрастало внимание к её этническому аспекту.
Когда в 1868 г. Рудольф Вирхов в памятниках о. Рюген впервые выделил керамику с линейно-волнистым орнаментом как славянскую (отделив её от более ранней, лужицкой), он, собственно, впервые «связал горшки с народами». Это отождествление позднейшая литература приписывала Густаву Коссинне, но фактически задолго до него, с выделения славянских древностей на германской территории (Вирхов) и поисков корней «германских предков» на Севере Европы (Монтелиус), в археологию вторгалась этническая проблематика. В 1881 г. норвежский археолог Ингвальд Ундсет (1853-1890), исследователь бронзового и раннего железного веков Европы, опубликовал «Исследования бронзового века Венгрии». Распространение
(331/332)
в Подунавье вещей «латенского стиля» Ундсет связал с расселением кельтов. Итак, не только за «горшками», но и за «стилем вещей» стало возможным видеть народ. Археология и лингвистика смыкались в этнической проблематике.
Мощный толчок этому взаимодействию дала пятитомная публикация крупнейшего германиста Карла Мюлленгофа («Немецкое древневедение»), осуществлённая в 1870-1900 гг. Фундаментальная по объёму, классически последовательная по методу, эта сводка археологических, языковедческих и письменных данных по проблеме происхождения германцев стала необходимой базой дальнейшего развития всех направлений германистики. Мюлленгоф обосновал концепцию формирования «индоевропейского пранарода» в Средней Европе. Роль этой общности и дальнейшее развитие на той же территории этногенеза германцев, исторические судьбы немцев рассматривались с подчёркнуто националистических позиций.
Глубокая древность и непрерывность этнического процесса, появление индоевропейцев в Средней Европе ещё в эпоху неолита обосновывались и материалами «Энциклопедического словаря индогерманского древневедения, сравнительного языкознания и доистории» Отто Шрадера, изданного в 1901 г. Ведущим археологом, осуществлявшим разработку первобытной археологии Германии на основе «индогерманской концепции», стал Карл фон Шуххардт (1859-1943), с 1908 г. — директор преистори ческого отделения Берлинского этнографического музея.
В поисках критерия для объединения групп древностей Шуххардт наметил самостоятельный подход, основанный на выявлении «стиля в культурах и типах» (по мнению Л.С. Клейна, здесь обозначилась особая «стилистическая версия» понятия «археологическая культура»). Принципы тектоники форм, основные черты орнаментации и т.п. позволяли проследить внутренние связи элементов культуры, более глубокие, чем механическое объединение в «замкнутых комплексах». Первобытная археология в этом случае приближалась к критериям, успешно применявшимся в археологии классической. Однако распространения «художественно-исторического подхода», который намечался с появлением «стилистической версии» археологической культуры, на основные разделы первобытности не произошло; первичное выделение археологических общностей удалось осуществить более простыми и доступными средствами.
2. Картографический метод. ^
Одним из первых эти средства использовал предшественник Шуххардта на посту директора преисторического отделения Берлинского этнографического музея Альберт Фосс (1837-1906), длительное время работавший с Вирховым. В 1900 г. Фосс, занимаясь изучением стилистических особенностей керамики,
(332/333)
предложил построить «карты типов». Так, намеченный Шуххардтом стилистический подход получил новую, территориальную проекцию, а для её осуществления в археологии начали применять новый метод — картографический.
Карты, впрочем, в археологии применяли и раньше; первоначально на них точками обозначали отдельные памятники. Накопление материала и развитие типологии к началу XX в. позволяло ввести в обращение обширные серии археологических карт, а на их основе — выделить «культурные провинции». Принцип был позаимствован в этнографии, но предпосылки для его применения в археологии создали Вирхов и Фосс, Мюлленгоф и Шуххардт. В их работах определилось новое отношение к древностям — не как к чисто хронологическим, а как к территориально-этническим общностям. Картография была наилучшим методом для выделения таких общностей.
Картографический метод в большом объёме для изучения конкретных групп древностей практически одновременно начали применять: в Германии — А. Лиссауэр, в Британии — Г. Аберкромби (с 1904 г.). В первом десятилетии XX в. археологические карты становятся одним из основных средств исследования. Не лишне отметить, что в России фактическим обоснованием этого метода стала работа А.А. Спицына 1899 г. «Расселение древнерусских племён» (в том же 1899 г. В.А. Городцов сформулировал и новый подход к другому важнейшему методу археологии — типологическому).
Теоретическим обоснованием картографического метода как средства изучения этнокультурных процессов стали разработки этнографов «венской культурно-исторической школы». Крупнейший из них, О. Менгин — профессор Венского университета, опубликовал свой главный, итоговый труд «Всемирная история каменного века» в 1931 г. Археологические культуры, выделенные на основе типологической классификации, были объединены в «культурные круги», согласно этнографической теории, устойчиво связанные с определёнными этносами, психическими и расовыми комплексами, выражавшимися понятием «народный дух»; развитие «всемирной истории» обрисовывалось как миграционное перемещение нескольких «культурных кругов» в масштабах всего земного шара.
В 1934 г., незадолго до гитлеровского аншлюсса Австрии, вышла книга Менгина «Дух и кровь. Основное в расе, культуре, языке, народности». Концепция исчерпывающим образом выражена в заглавии: Менгин был одним из активных создателей «расовой теории» в культурной антропологии. Методологическая основа идеологии фашизма в культурно-историческом аспекте создавалась именно этой школой.
Введение картографического метода в археологию 1900-1910-х годов, и особенно — его теоретическое обоснование в 1920-1930-х годах, проходило в обстановке резкого обостре-
(333/334)
ния глубоких идеологических противоречий в мировой культуре. Основанные на картографическом методе, археологические и культурно-исторические теории, представлявшие собой системы понятий, необходимые для исторической интерпретации данных археологических карт, быстро и активно включались в идеологический арсенал в качестве исторического обоснования определённой политики, прежде всего — политики сил, господствовавших в империалистическом мире Запада как перед первой мировой войной (1914-1918), так и после неё, накануне второй мировой войны (1939-1945). И миграционизм, объяснявший изменения карт древних культур переселениями народов, и диффузионизм, связывавший распространение элементов и типов с воздействием более развитых, «высших» культур древности на остальные, «низшие», охотно брались на вооружение господствующими классами западноевропейских колониальных империй в эпоху, когда не только уже завершился раздел, но и разворачивалась борьба за империалистический «передел мира». В этой борьбе идеологическим оружием становилась основанная на миграционизме теория «исторического права», особенно актуальная для «обделённой» при первом разделе и требовавшей реванша после неудачной попытки «передела мира» кайзеровской, а затем гитлеровской Германии. Миграционная теория, с её «походами индогерманцев» из Средней Европы во все стороны Старого Света, вполне соответствовала претензиям немецких империалистов; диффузионизм, с влияниями «высшей расы», создававшей устойчивые и развитые империи древности, — интересам империалистов британских или французских.
3. «Культура = этнос». ^
В то же время, безотносительно к своей идейно-политической реализации, все эти концепции, основанные на понятии «археологическая культура» и картографическом методе, раскрывали объективные стороны археологической действительности; абсолютизируя, как и любая классово ограниченная методология, какую-либо одну сторону исторического процесса, они при этом впервые позволяли выявить именно эту сторону, расширить и дополнить представления об историческом процессе новым содержанием. И развитие представлений об этом содержании к политически реакционным положениям и выводам «расовой теории» зависело не от реального исторического процесса древности и даже не от теоретического аппарата выявления миграций и влияний, а прежде всего от политических целей, «социального заказа», адресованного археологам Запада буржуазным обществом эпохи империализма, социальных революций и мировых войн.
Густав Коссинна (1858-1931) был самым ярким выразителем этих тенденций в развитии западноевропейской археологии
(334/335)
начала XX в. [7] Ученик К. Мюлленгофа, а как археолог — последователь одного из лучших знатоков и систематизаторов германских древностей «эпохи металла» О. Тышлера, с 1892 г. Коссинна работал в Берлине; в 1902 г. началась его деятельность в Берлинском университете, профессором которого он оставался до конца своих дней.
Коссинна вошел в науку как создатель концепции, в немецкой литературе получившей наименование «Siedlungsarchäologie»: это название в данном случае точнее всего было бы перевести, как «археология расселения» (в отличие от «археологии поселений», англо-американской settlement archaeology, передаваемой тем же немецким термином). Первый доклад с изложением основ «археологии расселения» был сделан Коссинной на заседании научного общества в Касселе в 1895 г. Суть его заключалась в следующем положении: замкнутый «культурный круг» соответствует народу или племени. Этнологическая парадигма получила свою ключевую формулу.
Летописные «племена», т.е. те же замкнутые культурные комплексы украшений и черт обряда, через несколько лет на древнерусском материале выделил и А.А. Спицын. Дальнейшее развитие метода Коссинны определялось националистическими целями доисторических исследований, которые сам он сформулировал в заглавии работы 1912 г. «Die Deutsche Vorgeschichteeine hervorragende Nationalwissenschaft». («Немецкая доистория — выдающаяся национальная наука»). Изданная перед первой мировой войной, она выдержала затем 8 изданий, последнее из них — в 1941 г. Книга Коссинны в качестве учебного пособия распространялась среди солдат фашистского вермахта перед нападением гитлеровской Германии на Советский Союз.
Германцы и их индогерманские предшественники — вот главная тема Коссинны. «Доисторическое прошлое» для него прежде всего — «происхождение и распространение германцев» (так названа ещё одна из его крупных работ 1926 г.), 14 походов мегалитических индогерманских племён с Севера через Среднюю Европу и до Чёрного моря. Распространение мегалитов, воронковидных кубков, шнуровой керамики рассматривалось как свидетельство этих походов, намечающих пути военного движения немецких армий новейшего времени.
Принципы и методы, положенные в основу этого построения, заслуживают, однако, далеко не однозначной оценки. Выдвигаемые в определённой последовательности, они не сразу из средства систематизации и интерпретации археологического материала становятся орудием идеологического обоснования германской агрессии.
Первый из этих принципов: этническое значение археологической культуры — «культурная группа = народ». До Коссинны этот же принцип обосновывали Р. Вирхов, О. Тышлер; ареалы, выступающие на археологических картах, в ряде случаев дей-
(335/336)
ствительно могут быть интерпретированы как этнические (на славянском материале это показал А.А. Спицын).
Второй принцип: этническое значение культурного континуитета, непрерывность развития культуры — свидетельство её единой этнической принадлежности. Положение, обоснованное О. Монтелиусом, легло в основу «ретроспективного метода», который и сейчас широко применяется в этнокультурной проблематике.
Третий принцип: этническое значение типологических связей; близость культур свидетельствует об этнической близости оставивших эти культуры древних народов. Выделение этнически родственных культур, хотя нередко и недостаточно строгое по обоснованию, после работ Коссинны стало одной из тривиальных научных задач археологов.
Четвёртый принцип: миграционное значение распространения культуры, прослеживаемой по археологическим картам. Изменение культурного ареала действительно свидетельствует прежде всего о расселении; сложнее обстоит дело, когда распространяется не весь комплекс культуры, а отдельные его элементы. В постановке проблемы Коссинна не был первопроходцем, миграционные построения для археологии палеолита предлагал в эти годы и А. Брейль. Правда, миграционизм Брейля был «полицентрическим», движение могло развиваться из разных центров. Миграционизм же Коссинны — строго моноцентричен: с германской «прародины». Практически этнокультурную миграцию прослеживали, картографируя эволюционные типологические ряды: ранние типы ложились в исходный ареал «прародины», более поздние — на вновь заселяемые территории. В этой проекции типологического ряда на археологическую карту — своего рода «родимое пятно» эволюционизма.
Пятый принцип: этническое содержание типа — логически вытекал из предшествующего. Именно он позволял в исследовательской практике рассматривать вместо карт культур — карты типов, отождествить «горшки с народами» (скажем, воронковидные кубки — с германцами).
Первые пять принципов непосредственно касались группировки и этнического истолкования археологических данных. Миграционное объяснение в ряде случаев позволяло понять резкую смену культур, разрывы в развитии, остававшиеся необъяснимыми для эволюционистов. Оно, правда, не было и не могло быть исчерпывающим: чем меньше набор элементов и типов, тем менее надёжной становится «миграционная версия» культурных связей. А разрывы в развитии, резкие скачки могут иметь и немиграционное объяснение. Элементы одной культуры могли постепенно накапливаться в недрах предшествующей, под воздействием внутренних факторов культурного развития они способны сгруппироваться в принципиально новую культурную структуру, и при этом никакой смены населения не происходило. С подоб-
(336/337)
ных позиций выступил против «индогерманского миграционизма» Коссинны в изучении неолитических культур Средней Европы молодой советский археолог Е.Ю. Кричевский, но уже в 1933 г. он уловил главное в методологическом обосновании коссинновских принципов: «Метафизичность в самой постановке вопроса. Современные этнические группировки считаются извечно существовавшими, превращаются в категорию биологического порядка. Что в самом деле вкладывалось упомянутыми нами авторами в понятие „индогерманцы”? Если для лингвистов понятие это означало прежде всего определённый строй языка, для антропологов — известную сумму физических признаков, то для археологов оно сводилось к тому или иному комплексу вещественных памятников, имманентно связанных именно с индогерманской народностью. Приведём пример. Для Менгина боевые секиры, а равно прочие компоненты „северного круга” так же присущи „индогерманцам”, как присущи им в буржуазной лингвистике известные суффиксы и префиксы или известные цефалические признаки в буржуазной антропологии». [8] С присущей советским археологам-стадиалистам социальной заострённостью (буржуазной антропологии, лингвистике, археологии противопоставлялась в качестве нового достижения марксистской методологии «теория стадиальности») здесь точно и полно выявлена связь между миграционизмом Коссинны и расовой теорией Менгина.
Интерпретационные принципы коссинновской археологии основывались именно на положениях «венской культурно-исторической школы». Они по отношению к первым пяти принципам (методическому ряду) составляют второй ряд: теоретическое обоснование.
Шестой принцип коссинновской концепции: отождествление народов, культур и рас — прямое заимствование тождества «духа и крови» Менгина.
Седьмой принцип: признание «исторического права» на всё, когда-либо занимавшиеся народами «высшей расы» земли.
Восьмой принцип: археологический прецедент как обоснование агрессии в последующие, включая новейшие времена.
Девятый: доктрина «первородности», расовой и культурной исключительности индоевропейцев, и прежде всего германцев Северной и Средней Европы.
Теоретическое обоснование получило проекцию в «третий ряд» принципов Коссинны, представлявших собой практические рекомендации для текущей политики германского рейха: утверждение культуртрегерской миссии германцев-немцев; проекция прошлого — на настоящее («мы здесь жили — мы здесь будем жить»); биологический детерминизм, обосновывавший право на агрессию врождёнными качествами «высшей расы»; идеологическое обоснование археологическими фактами текущей политики агрессивного, националистического тоталитарного государства —
(337/338)
вот чем в законченном виде была коссинновская «выдающаяся национальная наука» предвоенных и межвоенных десятилетий.
Агрессивная направленность этой концепции диктовала глубокую тенденциозность, а в конечном счёте и произвол в отборе археологических фактов, что объективно приводило к противоречиям с уже достигнутыми результатами систематизации материала в самой немецкой науке. Критика Коссинны развернулась в германской археологии ещё в 1910-х годах. Прямолинейность «этнологической парадигмы» вызывала альтернативные поиски.
Германская археология раскололась на два течения: сторонников Коссинны, объединившихся вокруг основанного им в 1909 г. журнала «Маннус» (по имени древнегерманского божества), и сторонников Шуххардта, издававшего с того же года «Прехисторише Цайтшрифт».
К. Шуххардт считал определяющим признаком этноса только язык. Совпадение языка с культурой было возможным, но не обязательным. Возможности ретроспективного метода он оценивал критически (и действительно, случаи последовательного развития культур, генетически родственных, оказались достаточно немногочисленными). Считая допустимым принципиальное совпадение культур с народами, он категорически отказывался распространить его и на расовые, антропологические общности: этому также противоречил реальный материал. Шуххардт, однако, придерживался деления рас на «высшие» и «низшие», противопоставления «германского Запада и Севера» «славянскому Востоку». Методическая критика Коссинны велась по существу с тех же идейных позиций.
Только после поражения гитлеровского рейха в послевоенной западногерманской науке был осуществлён последовательный пересмотр догматов коссинновской археологии. Учёные других стран критиковали построения Коссинны, но нередко с тех же методических позиций. Так, польский археолог Юзеф Костржевский (1885-1968), выдвигая «висло-одерскую гипотезу» развития славянских культур (от лужицкой к поморской, пшеворской, прапольской), по существу пользовался коссинновскими принципами установления генетических связей археологических культур, но придавал этим культурам, по сравнению с Коссинной, прямо противоположное этническое содержание: не германское, а славянское. Сама возможность столь диаметрально противоположного истолкования культурно-генетических связей подрывала доверие и вызывала критику «этнологической парадигмы».
Определённой альтернативой коссинновскому миграционизму были концепции археологов-диффузионистов, главным образом британской школы. Методологической основой диффузионизма, впрочем, оставались те же менгиновские идеи тождества культуры и «народного духа», выражавшегося через «стиль куль-
(338/339)
туры». Главным положением диффузионизма была принципиальная единичность «великих открытий». Осуществлённые однажды достижения культуры в дальнейшей истории лишь распространялись при посредстве сложной системы «культурных кругов». В работах Эллиота Смита (1871-1937) развивался «египтоцентрический» вариант диффузионизма, конкретные его положения оспаривались с позиций «шумероцентризма» (сторонником его в раннюю пору своей деятельности был Г. Чайльд, в русской литературе ярким представителем «шумероцентрической» концепции был В.А. Городцов).
4. Альтернатива. ^
Ни миграции, ни влияния не могли исчерпывающим образом объяснить культурно-исторический процесс. Уже в 1920-х годах ограниченность «этнологической парадигмы» была достаточно глубоко осознана. Этому способствовали и фундаментальные новые сводки материалов, в континентальных масштабах осуществлённые Максом Эбертом (1879-1929), издателем 15-томного «Энциклопедического словаря доистории» Reallexicon der Vorgeschichte. 1921-1932), и дополненные региональными работами. Наряду с «Энциклопедическим словарём» Дешелетта для Франции, появились сводки И. Брендстеда (1890-1967), М. Стенбергера (1898-1973) — для Скандинавии, П. Бош-Гимпера (1891-1967) — для Пиренейского полуострова, Г. Чайльда — для Британских островов, Ю. Костржевского — для Польши, В. Пырвана — для Румынии. В немецкой серии «Энциклопедия германской доистории» публиковались как пронизанные националистическим духом обобщения фашистских учеников Коссинны, так и вполне добротные сводки материалов по первобытным культурам Германии, концентрировавшие обширные новые данные.
Поиск альтернативы коссинновской «археологии расселения» вёл к формированию «археологии поселений», settlement archaeology. Отличительной её особенностью стало расширение возможностей картографического анализа, дополнение и сопряжение археологических данных с картографированными ландшафтно-географическими, топонимическими, этнографическими характеристиками. В 1920-х годах норвежские археологи Ян Петерсен, А. Брёггер, А. Хаген совместно с историками, лингвистами, географами осуществили крупномасштабную программу изучения древних поселений от бронзового века до эпохи викингов и средневековья. [9] Она основывалась на комплексном объединении данных археологии, топонимики, географии, письменных источников. Не только последовательность освоения, но и тип хозяйства, структура поселения, зафиксированные ею общественные отношения стали дополнительными и принципиально важными характеристиками понятия «археологическая культура».
(339/340)
Развитие направления «археологии поселений» закономерно потребовало расширения арсенала исследовательских методов. В 1920-е годы началось применение аэрофотосъёмки, других приемов локационного анализа, заимствуемых у географов. Связь археологических объектов с древним ландшафтом, почвенными и другими природными условиями обобщённо оценивалась с позиций концепции «геодетерминизма», последовательным сторонником которой был британский археолог Сюрил Фокс. По мере расширения исследовательских средств, уже во второй половине XX столетия «археология поселений» шла к формированию «экологической парадигмы».
При всей значимости экологических условий, их воздействие на культуру, однако, носило внешний характер, опосредованный типом хозяйства и общественными отношениями. Системное изучение всех этих взаимодействий, наряду с «экологией поселения», требовало, во-первых, методов и средств реконструкции общественного строя и, во-вторых, не меньшее значение имело выявление внутренних характеристик структуры понятия «археологическая культура».
К решению этих задач археология двигалась от «этнологической парадигмы», развиваясь уже в новых исторических условиях, осмысливая опыт общественных потрясений и катастроф, мировых войн и социальных революций. Преемственность с предреволюционным периодом развития, естественно, в западноевропейской археологии выступает более чётко: она ярко проявилась в развитии взглядов Гордона Чайльда (1892-1957). Не рассматривая пока факторов воздействия на это развитие, формировавшихся в марксистской, советской науке, к которой Чайльд относился весьма внимательно, отметим основные этапы его собственного движения в разработке определения понятия «археологическая культура».
1929 г. «Дунай в доистории»: «Мы находим определённые типы останков — ямы, орудия, украшения, погребальные обряды, формы домов — постоянно встречающимися вместе. Такой комплекс регулярно соединяющихся остатков мы называем „культурной группой”, или просто „культурой”. Мы предполагаем, что такой комплекс является материальным выражением того, что мы сегодня называем народом».
Эта версия, хотя и смыкалась с этнологической в отождествлении культуры и этноса, значительно глубже коссинновской: на первый план выдвинут «комплекс регулярно соединяющихся остатков», состав и структура связей элементов археологической культуры. Вскоре «этническая нагрузка» понятия стала для Чайльда необязательной.
1936 г. — «Меняющиеся методы и взгляды доистории»: археологические культуры — это «объединения специфических типов орудий, оружия и украшений, повторяющиеся в могилах и поселениях одного рода, и отличающиеся от находок, обнаружи-
(340/341)
ваемых в могилах и поселениях другого рода». Здесь за основу выделения культуры приняты не её хронологические рамки, не территориальная ограниченность и не этническая принадлежность, а внутренняя связь элементов культуры (естественно, ограниченная и во времени, и в пространстве). Новая, корреляционно-типологическая или «комплексная версия» понятия «археологическая культура» Чайльда близка пониманию «культурного комплекса», как его в 1930 г. формулировал крупнейший советский археолог В.И. Равдоникас. Правда, в отличие от советских археологов-стадиалистов, Чайльд выделяет в качестве определяющего характеристику культуры структурную позицию другого ключевого понятия археологии — «тип».
Методологические поиски зарубежной археологии конца XIX — первых десятилетий XX в. реализовались в широком спектре разносторонних представлений о содержании понятия «археологическая культура». Следует иметь в виду, что в науке этих десятилетий не просто сосуществовали, но и активно противоборствовали все выделившиеся версии и основанные на них концепции. «Стратиграфическая версия» классического эволюционизма и «корреляционно-хронологическая», разработанная эволюционистами-типологами, лишь частично пересматривались в связи с появлением «территориальной версии», в которой выделились две разновидности трактовки археологической культуры — «этнологическая» и «эколого-поселенческая», которая несла уже в себе элементы новой парадигмы. «Стилистическая версия» художественно-исторического склада в перспективе могла сомкнуться с «корреляционно-типологической», выделявшей устойчивые сочетания типов и черт. В этом столкновении определений и концепций решающие сдвиги были возможны только после резкого расширения методологического и методического арсенала исследователей. До формирования развёрнутых представлений о структуре культуры, закономерностях общественного развития и широкого внедрения естественнонаучных методов изучения взаимодействий общества и природы зарубежная археология, как и дореволюционная археология России, должна была пройти ещё напряжённый и трудный отрезок пути.
(/458)
[1] Åberg N. Die bronzezeitliche und eisenzeitliche Chronologie. Bd. I. Jtalien. St., 1930. S. 5.
[2] Åberg N. Typologie // Reallexicon der Vorgeschichte. Hrsg. M. Ebert. Bd. XIII. Brl., 1929. S. 512.
[3] Brøgger A. Kulturgeschichte des Norwegischen Altertums. Oslo, 1926. S. 21.
[4] Клeйн Л.С. Проблема объективности исследований в скандинавской археологии // ВЛУ. 1978. 8. С. 48-54.
[5] Montelius О. Ueber die Einwanderung unserer Vorfäter in den Norden // Archiv für Anthropologie. 17. 1888.
[6] Клeйн Л.С. Проблема определения археологической культуры // СА. 1970. 2. С. 37-51.
[7] Кlejn L.S. Kossinna im Abstand von vierzig Jahren // Jahrbuch mitteldeutschen Vorgeschichte, 58, Halle/Saale, 1974. S. 7-55.
[8] Кричевский E.Ю. Индогерманский вопрос, археологически разрешённый // ИГАИМК. 100. 1933. С. 165.
[9] Гуревич А.Я. Некоторые вопросы социально-экономического развития Норвегии в I тыс. н.э. в свете данных археологии и топонимики // СА. 1960. 4. С. 218-233.
|