 Г.С. Лебедев
История отечественной археологии. 1700-1917 гг.
// СПб: Изд-во СПбГУ. 1992. 464 с. ISBN 5-288-00500-1
(в выходных данных на с. 2 опечатка: 1971 вместо 1917)
Скачать полностью: .djvu, 19 Мб
Часть I.
Становление научных центров археологии в России (1700-1871).
Глава IV. Становление системы научных центров (1846-1871).
1. Историческая наука в пореформенной России. ^
Николай I умер в августе 1855 г., незадолго до падения Севастополя. Царская Россия проигрывала Крымскую войну, которая, как писал историк С.М. Соловьёв, была для правительства расплатой «за тридцатилетнюю ложь, тридцатилетнее давление всего живого, духовного, подавление народных сил». [43-44] В преддверии буржуазных реформ нарастало общественное движение, дискуссии «западников» и «славянофилов», революционных демократов. Манифест 19 февраля 1861 г. об отмене крепостного права подвёл черту под кризисом феодально-крепостнического самодержавия, его идеологией. Вместе с николаевской эпохой уходила в прошлое «официальная народность». На арену выступили новые общественные силы, жизненно заинтересованные в дальнейших реформах общественного строя и государственного управления, в промышленном и техническом развитии страны, в прогрессе естественнонаучных и политических знаний. Перед исторической наукой встают новые
(86/87)
требования и задачи: на обширном, доброкачественно переработанном (без тенденциозного отбора, тем более, фальсификаций) материале источников, по возможности, во всей их полноте, следовало раскрыть процесс развития русского общества, обнажить истоки и корни сложившейся социально-политической ситуации и определить её возможные перспективы, т.е. вместо доказательств извечности и неизменности российского «самодержавия, православия и народности» необходимо было предложить обществу концепцию, приближающую общественное сознание к освоению «естественно-исторических» представлений. Философия истории, прилагавшаяся к российской действительности, настоящей и прошлой, впервые освобождаясь от жесткого идейно-политического диктата, могла стать основой самостоятельной научной парадигмы, а, реализуясь в исторической науке, эта парадигма не могла не воздействовать и на дальнейшее развитие отечественной археологии.
Сергей Михайлович Соловьёв (1820-1879), ведущий русский историк этого времени, деятельность которого наиболее полным образом отвечала решению всей этой сложной суммы научных и общественных задач. Ученик крупнейшего отечественного медиевиста Т.Н. Грановского, античника-гегельянца Д.Л. Крюкова, основателя «скептической школы» исторического источниковедения М.Т. Каченовского, Соловьёв испытал глубокое воздействие славянофилов, виднейшие из которых — М.П. Погодин и С.П. Шевырёв — были его университетскими преподавателями. Преодоление этого воздействия, особенно под влиянием «Философии истории» Гегеля, привело Соловьёва к созданию собственной концепции исторического развития России, которое он осознавал как поступательный, глубоко закономерный, «органический» процесс.
В 1851 г. вышел в свет первый том его «Истории России с древнейших времён», в 15 книгах (публикация которых продолжалась до конца жизни учёного). В предисловии к своему труду С.М. Соловьёв писал: «Не делить, не дробить Русскую Историю на отдельные части, периоды, но соединять их, следить преимущественно за связью явлений, за непосредственным преемством форм; не разделять начал, но рассматривать их во взаимодействии, стараться объяснить каждое явление из внутренних причин, прежде чем выделить его из общей связи событий и подчинить внешнему влиянию, — вот обязанность историка в настоящее время, как понимает его автор предлагаемого труда». Представление о последовательном развитии родовых отношений, смене и вытеснении их государственными, расширении и совершенствовании последних лежало в основе соловьёвской концепции. Впервые он обратил внимание и на естественно-географические факторы, природные условия и пространство страны, на связь с ними темпов динамики историко-политического и социально-экономического развития.
(87/88)
Панорама отечественной истории, от киммерийцев и скифов времён Гесиода и Геродота, венедов Тацита и варяжских князей Начальной летописи, до «Преобразования России» Петром I и, в последнем томе, восстания Пугачёва — вот гигантский новый шаг, который русская историческая наука сделала впервые после «Истории государства Российского» H.М. Карамзина. Концепция закономерного, органического развития, вплотную подводящего Россию к эпохе отмены крепостного права, полностью отвечала, как писал советский историк акад. Л.В. Черепнин, политическому идеалу либеральной буржуазии с её программой реформ, которые содействовали бы превращению феодальной монархии в монархию буржуазную.
Закономерность исторического процесса, по Соловьёву, исключала возможность революций: они возникали лишь в силу какого-либо нарушения «органических», естественных условий. Этот подход устраивал русскую буржуазию в её поисках компромиссов с царём и дворянством. Но помимо потенциальных «охранительских» тенденций, методология Соловьёва, с её требованием постижения, раскрытия закономерностей «органического развития», выступала своеобразной гуманитарной редакцией эволюционизма. Того самого эволюционизма, который одерживал решающие победы в естествознании, на котором базировалась западноевропейская первобытная археология и который в России впервые был реализован на материале отечественной письменной истории.
Труд С.М. Соловьёва замечателен ещё и тем, что каждый хронологический период он завершал обзором «внутреннего состояния русского общества». Насыщенные богатым документальным материалом, эти главы охватывали различные стороны социально-экономических отношений, политического уклада, культуры и быта Руси в X-XI, XII-XIII, XIV-XV вв., а для более позднего времени — в конце каждого царствования. Эти стороны жизни народа и государства в таком объёме освещались впервые. Для родственных славяноведческих дисциплин, и прежде всего для славяно-русской археологии, труд С.М. Соловьёва давал новую, развёрнутую и тесно связанную с общеисторической концепцией исследовательскую программу.
Н.Г. Чернышевский назвал «Историю России с древнейших времён» С.М. Соловьёва «важнейшим приобретением нашей исторической науки». [45] Не сразу, но неуклонно воздействие этого труда стало сказываться на всех отраслях исторического знания, включая археологию.
2. Археологическая комиссия. ^
2 февраля 1859 г. при министерстве двора была образована Археологическая комиссия (АК), первое государственное центральное археологическое учреждение России. В круг её задач
(88/89)
входило производство раскопок и исследование древностей, «преимущественно относящихся к отечественной истории и жизни народов, обитавших некогда на пространстве, занимаемом Россией», сбор сведений о памятниках старины и «учёная оценка» — экспертиза открываемых древностей. В распоряжение АК должны были поступать все археологические находки с казенных и общественных земель. Позднее, с 1889 г., Археологической комиссии было предоставлено исключительное право на разрешение раскопок, для производства которых она выдавала археологам так называемый «открытый лист». От исследователя в этом случае требовалось обязательное представление в АК научного отчёта о проведённых работах (ныне Открытый лист, с теми же обязательствами, выдаётся Институтом археологии Академии наук).
Входя в единую организационную систему с Эрмитажем, АК была тесно с ним связана. Наиболее ценные находки с научной документацией по решению АК поступали в эрмитажные хранилища. Остальные древности распределялись также под её контролем. С самого начала был установлен бюджет АК, постепенно возраставший (с 18 тыс. до 100 тыс. руб. в год).
Создание единого, централизованного государственного учреждения, несомненно, было прогрессивным шагом в развитии отечественной археологии. Контроль над раскопками и распределением древностей, унификация документации, выделение государственных средств на археологические исследования в значительной мере способствовали координации и объединению сил российских археологов. Вокруг АК объединились квалифицированные и авторитетные специалисты. Первым её председателем был граф С.Г. Строганов, его заместителем — барон В.Г. Тизенгаузен; экспертизой античных и скифских древностей занимался хранитель I отделения Эрмитажа акад. Л.Э. Стефани. В составе комиссии или по её поручениям в эти годы вели раскопки И.Е. Забелин, В.Г. Тизенгаузен, А.В. Терещенко, А.Е. Люценко, С. Веребрюсов, В.Н. Юргевич и др.
Иван Егорович Забелин (1820-1909), один из наиболее авторитетных и деятельных сотрудников АК этих лет. Крупный историк, по своим воззрениям он примыкал к западникам (особенно ему был близок К.Д. Кавелин), резко расходясь с авторитетнейшими московскими учёными М.П. Погодиным, В.П. Шевырёвым и их последователями — славянофилами. Свои исторические исследования И.Е. Забелин посвятил наименее изученной, «бытовой» стороне истории допетровской Руси. Его труды, посвящённые «домашнему быту» русских царей и цариц, бояр, «История русской жизни с древнейших времён» (1876-1879), развивая те же методические принципы, на которых основывался С.М. Соловьёв, способствовали оформлению в России своеобразной археологической парадигмы, которую можно назвать «бытописательской». Основываясь на некоторых
(89/90)
методологических посылках, в конечном счёте общих с западноевропейскими эволюционистами, русские «бытописатели» полагали достаточной подробную, доскональную характеристику различных сторон материальной культуры, «древнего быта», без детальной разработки пока что далёких для российской археологии проблем периодизации первобытности; не «эпохи» (каменная, бронзовая, железная), а «племена и народы» на пространстве, занимаемом Россией, мыслились главным объектом изучения. И.Е. Забелин полагал, что «при помощи общих антропологических идей» удастся воссоздать и описать развитие «истории человеческой культуры, где умственное и нравственное развитие человека составляет главнейший предмет научных исследований; но история культуры в сущности есть археология». Не лишённый прогностической силы, этот взгляд, в сущности правильный, ориентировал археологов прежде всего на накопление конкретного материала. Однако он же ограничивал возможности методологических поисков, и рано или поздно эта ограниченность должна была сделать археологов, создавших в сущности новый фонд вещественных источников, именно в культурно-исторических исследованиях, беспомощными перед обилием накопленных фактов. [46]
Предстояли, однако, десятилетия этого периода «первоначального накопления», и в создание фонда археологических источников И.Е. Забелин внёс неоценимый вклад. На протяжении первых десяти лет деятельности АК он раскопал по её поручению ряд скифских курганов, среди них самый знаменитый — Чертомлыкский (1862-1863). Фонды Эрмитажа пополнились такими замечательными находками, как чертомлыкская амфора с изображениями скифов и меч в золотых ножнах, погребальная колесница из Краснокутского кургана, великолепный жреческий убор из кургана Большая Близница, которому Л.Э. Стефани посвятил специальную публикацию («Гробница жрицы Деметры». СПб., 1873). Скифское золото превратилось в ценнейшее из научных сокровищ России; и в дальнейшей деятельности петербургской АК исследования скифских курганов занимали главенствующее место.
Правда, по мере роста накопленных материалов, возрастали и требования к их научной систематизации, анализу, оценке. Пройдёт полвека, и младший современник И.Е. Забелина, С.А. Жебелев, выскажется: «Не пройдя основательной археологической школы, изучая археологию более практически, Забелин подходил к оценке вещественных памятников скорее “нутром”, чем при помощи детального их анализа». Этот «нутряной подход» был естественной особенностью бытописательской археологии, и уже в конце 1850 — начале 1860-х годов опасность методологической ограниченности осознавалась исследователями, стремившимися от накопления материалов подойти к обоснованным историческим обобщениям.
(90/91)
На первом плане, однако, стояли задачи организационного развития российской археологии. АК стремилась объединить и направить исследования, связать воедино изучение «северного Причерноморья с изучением Кавказа, Закавказья и Туркестана, с одной стороны, первобытных древностей средней России, Поволжья, Прикамья и Приуралья — с другой...» Правда, как отмечал при этом С.А. Жебелев, «слишком усиленное стремление Комиссии к производству раскопок почти одновременно во многих местах вело к тому, что достигаемые результаты, может быть, не всегда бывали удовлетворительными, что начатые предприятия, за отсутствием учёных сил или материальных средств, прерывались и не доводимы были до конца». Оставаясь по существу своему бюрократическим учреждением, АК в состоянии была решить лишь часть стоявших перед российской наукой задач.
Наиболее успешной и значимой для дальнейшего развития отечественной науки была издательская деятельность АК. С 1859 г. комиссия стала публиковать извлечения из «всеподданнейших отчётов», представлявшие собой краткую научную характеристику произведённых работ. «Отчёты Археологической комиссии» (ОАК), на русском и французском языках, с атласами таблиц, стали первым официальным археологическим изданием периодического характера в России. С 1859 по 1881 г. вышел 21 том ОАК, за 1882-1889 гг. был опубликован сводный отчёт, с 1889 по 1912 г. продолжалось их ежегодное издание (в 1903 г. вышел «Указатель» к ОАК 1882-1898).
В середине 1860-х годов АК приступила к изданию сводных публикаций. «Материалы по археологии России» (MAP) стали первыми предшественниками современного «Свода археологических источников» (САИ) и многотомной «Археологии СССР». Всего с 1866 до 1918 г. было подготовлено и выпущено 37 выпусков MAP. Первые два — «Древности геродотовой Скифии» — были посвящены наиболее актуальным и ценным научным открытиям, заложили основу нового раздела археологических знаний — скифской археологии.
Развитие археологических дисциплин отразилось в деятельности связанного с АК Эрмитажа. В 1863 г. был учреждён пост директора музея. Им стал видный историк и искусствовед Степан Александрович Гедеонов (1815-1878). Эрмитаж при нём был разделён на три отделения: художественная галерея, греческие и римские древности, скифские и русские древности. Структура музейной базы Археологической комиссии, таким образом, приблизилась к сформировавшейся в 1851 г. структуре РАО.
Деятельность Русского археологического общества в этот период была также наиболее продуктивной в издательском отношении. «Записки» общества в 1847-1852 гг. издавались на французском языке, параллельно было начато издание рус-
(91/92)
ского текста «Записок С.-Петербургского Археологическо-нумизматического Общества» (до 1858 г. вышло 14 томов). В 1859-1884 гг. выходили «Известия РАО». В 1886 г. они были преобразованы в «Записки РАО» новой серии, которые издавались также и по отделениям («Записки Восточного отделения РАО» — 1886-1921 гг., «Записки Русского отделения РАО» — 1903-1918 гг., «Записки Классического отделения РАО» — 1904-1917 гг., «Записки Нумизматического отделения РАО» — 1906, 1913 гг.). Наиболее масштабной публикацией, подготовленной РАО, стали четыре выпуска издания «Фрески и мозаики Киево-Софийского собора» (1871-1887).
В деятельности РАО этих лет играл заметную роль молодой археолог А.С. Уваров, историки архитектуры Древней Руси П.И. Савваитов, И.И. Горностаев, Л.А. Даль; материалы по античной археологии публиковали Б.В. Кёне и П.С. Сабатье. В связи с открытием в 1855 г. Восточного факультета Петербургского университета заметно оживилась научная активность учёных-ориенталистов (П.С. Савельев, Д.А. Хвольсон, В.В. Григорьев, А.Я. Гаркави).
В РАО обсуждались работы, посвящённые арабской нумизматике и письменным восточным источникам о Древней Руси, истории хазар и тюрок. Постепенно Восточное отделение РАО стало одним из ведущих центров отечественного востоковедения.
Трёхчленная структура русской археологии 1850-х годов, состоявшая из славяно-русского, классического и восточного разделов, позволяла решить ряд научно-организационных задач: первичного накопления источников под централизованным контролем, координацию исследований, организацию научных изданий. Однако методологические и методические установки, сложившиеся в эти годы, обрекали археологию на превращение в чисто описательную науку, неспособную к самостоятельным обобщениям. Отставание от мировой археологии, произошедшее в течение николаевского царствования, закреплённое в структуре РАО 1851 г., не преодолевалось, а лишь увеличивалось. К концу 1850-х годов оно измерялось уже по меньшей мере четвертью века (если вести отсчёт от первой общедоступной публикации томсеновской системы трёх веков — 1837 г.).
В русской науке были люди, ясно представлявшие себе положение дел, стремившиеся его исправить. В конце 1850-х годов раздавались голоса учёных-естественников К.М. Бэра, И.С. Полякова, А.П. Богданова и др., призывающих к изучению первобытной археологии, к развитию в России эволюционистской парадигмы, основанной на археологической периодизации.
Карл Максимович Бэр (1792-1876), академик, основатель эмбриологии, один из создателей Русского географического общества и Зоологического музея Академии наук (где начинал
(92/93)
свою деятельность И.С. Поляков), в 1859 г. выступил в Географическом обществе с докладом «О древнейших обитателях Европы». Опираясь на новейшие в то время открытия западноевропейских археологов, он обсуждал возможность сосуществования древнего человека с вымершими животными и ставил вопрос о поисках памятников каменного века в России. Два года спустя под его редакцией вышел в свет русский перевод книги Й.Я. Ворсо «Северные древности королевского музея в Копенгагене» (СПб., 1861). В предисловии к ней Бэр впервые для русского читателя изложил «систему трёх веков». Хронологические обзоры древностей в тексте Ворсо завершались обобщающей характеристикой каждого периода: люди каменного века жили в условиях охотничье-рыболовческого хозяйства, в бронзовом веке — появляются земледелие, ремесло, зачатки торговли, в железном веке скандинавские племена установили отношения с Римской империей. Бэр отмечал, что выделенные периоды, «принятые уже четверть столетия тому назад», на нынешнем, новом уровне знаний, необходимо «подразделять на другие, более частные периоды», и что «в некоторых странах учёные уже приступили к решению этих задач». Однако детальное восстановление первобытной истории, решение вопросов распространения металлургии, происхождения культурных растений и домашних животных, т.е., с позиций парадигмы эволюционизма, решение узловых проблем истории хозяйственно-культурного развития человечества «может быть найдено единственно в странах, лежащих между Азиею и Западною Европою, — именно в России».
Первобытная археология России рассматривалась Бэром как дело не только национальной науки, но общечеловеческое, международное. «Если Россия не займётся изучением своей древнейшей старины, то она не исполнит своей задачи как образованного государства». Для этого, однако, на отечественный материал должна быть перенесена уже созданная и принятая археологами «классификация и номенклатура древностей». С этой целью не только издавался перевод книги Ворсо. Для непосредственного изучения методики скандинавских археологов в Копенгаген и Стокгольм был командирован сотрудник Этнографического музея Академии наук Л.Ф. Радлов.
«Конечно, — заключал изложение своей программы развития первобытной археологии К.М. Бэр, — желательно, чтобы правительство учредило государственный музей для древностей, находимых в России, наподобие Копенгагенского, Стокгольмского, Берлинского и Шверинского». [47] Задачи археологии переросли рамки императорского Эрмитажа, где древности оставались коллекцией антиков, пускай и дополненных экзотическими скифскими и наиболее эффектными древнерусскими вещами. Древнейший возраст человечества и происхождение человека, последовательность освоения камня и металлов, вы-
(93/94)
ведение культурных растений и домашних животных — вот та новая проблематика, перед которой останавливалась бытописательская археология. Для того чтобы эти задачи точно формулировать, а затем и решать, как и в западноевропейской науке, необходимы были постоянные и устойчивые взаимодействия с естественными дисциплинами, геологией, биологией, географией. Предпосылки для нового, естественнонаучного течения российской археологии, очевидно имелись к началу 1860-х годов. Однако организационная структура, сложившаяся в Петербурге и замыкавшая взаимосвязанные звенья системы АК — ИЭ — РАО на Министерство императорского двора, не способствовала развитию этого течения. Слабыми оставались связи «эрмитажной» археологии с Академией наук, ещё менее — с Университетом. Отношения с московскими и провинциальными учёными, с другими научными центрами носили характер директивных указаний и административного контроля, подкрепляемого правительственным авторитетом. В условиях пореформенной России требовалось создание новой центральной организации, свободной от бюрократического министерского надзора, способной объединить широкие, по существу демократические, общественно-научные круги, заинтересованные и во взаимодействии наук, и в широком развёртывании исследований, и в развитии новых актуальных разделов отечественной археологии.
3. А.С. Уваров — исследователь, теоретик, организатор. ^
Алексей Сергеевич Уваров (1828-1884) — один из самых ярких представителей нового поколения российских археологов, поколения, стоявшего перед сложными задачами дальнейшего развития науки в пореформенной России. Сын министра народного просвещения, президента Академии наук С.С. Уварова, он получил превосходное образование в Петербургском, Берлинском и Гейдельбергском университетах. На протяжении всей жизни А.С. Уваров внимательно следил за развитием зарубежной археологии, непосредственно был связан со многими ведущими учёными Европы; с детских и юношеских лет ему была хорошо знакома научно-художественная среда Петербурга и Москвы. Происхождение, воспитание, высокое положение отца открывали перед молодым графом Уваровым дорогу к дипломатической карьере, но научные интересы оказались сильнее.
Восемнадцатилетний А.С. Уваров — один из членов-учредителей С.-Петербургского археолого-нумизматического общества в 1846 г. Через год на свои средства он провёл первые самостоятельные археологические работы — обследование Черноморского побережья (от устья Днепра до Тамани). Резуль-
(94/95)
таты были опубликованы в его капитальном двухтомном труде «Исследование о древностях южной России и берегов Чёрного моря» (1851-1856). Это первый научный вклад Уварова в развитие классической археологии.
В годы основания и преобразования РАО с А.С. Уваровым сблизился Павел Степанович Савельев (1814-1859), также один из членов-основателей Общества, квалифицированный ориенталист и нумизмат, ученик X.Д. Френа, человек незаурядных лингвистических способностей. Автор ряда серьёзных арабистических работ, Савельев был и популяризатором науки, и одним из сотрудников «Энциклопедического словаря» Плюшара (издававшегося в 1835-1841 гг.); он стал также одним из влиятельных членов РАО, стремившихся преобразовать деятельность Общества, и прежде всего направить его усилия на создание доброкачественного фонда источников по «национальному», славяно-русскому разделу отечественной археологии.
В 1851-1854 гг. А.С. Уваров и П.С. Савельев организовали массовые раскопки древнерусских курганов. За четыре года во Владимирской губернии было исследовано 7757 насыпей; работы подобного масштаба проводились впервые, но и впоследствии они не имели себе равных.
Массовый древнерусский материал, различные типы украшений, орудия труда и бытовые вещи из раскопок Уварова и Савельева до сих пор составляют значительную часть фонда русских курганных древностей. Культура сельского населения глубинных, центральных районов Древней Руси наглядными, порой эффектными своими вещными воплощениями, предстала перед историками, до сих пор способными лишь по скудным летописным данным судить о быте и обычаях IX-XIII вв.
Правда, с лёгкой руки А.А. Спицына, издававшего коллекцию вещей из уваровских раскопок («Владимирские курганы». ИАК. Вып. 15. СПб., 1905), утвердилось мнение о владимирских курганах как погибших для науки; Спицын писал, что «все вещи коллекции смешались в серую одноцветную массу» и что «ни одно погребение не может быть восстановлено в своём содержании». Поэтому, заявлял А.А. Спицын, раскопки Уварова «будут долго оплакиваться наукой... Потеря этих курганов не вознаградима ничем!» [48] С тех пор заключение о низком методическом уровне работ Уварова и Савельева, о «погибших для науки» в силу отсутствия документации владимирских курганах стало традиционным и общепринятым.
Между тем оно несправедливо. В Государственном историческом музее (Москва) сохранились дневники раскопок А.С. Уварова и П.С. Савельева, ставшие известными современным исследователям. [49] Они позволяют восстановить состав значительной части комплекса и свидетельствуют, что раскопки вполне соответствовали требованиям научной методики: фиксировалось положение останков в насыпи, состав и размещение ве-
(95/96)
щей, каждый раскопанный курган описывался отдельно. В 1960-1980-х годах на основании документации А.С. Уварова и П.С. Савельева был проведён ряд новых исследований материалов владимирских курганов, которые, таким образом, продолжают жить в науке. И в этом заслуга авторов раскопок несомненна.
Сам А.С. Уваров изложил результаты исследования владимирских курганов в фундаментальной работе «Меряне и их быт по курганным раскопкам», опубликованной в Трудах I Археологического съезда (работа была закончена к 1869 г. и вышла в свет в 1871 г.). В ней дано общее описание погребального обряда, приведены сведения о вещественном материале, в текст включены характеристики отдельных, наиболее показательных комплексов, приложен атлас рисунков находок. Относя исследованные древности к финно-угорскому племени меря, известному по летописи, А.С. Уваров, в общем, ошибся: владимирские курганы принадлежали древнерусскому населению. Однако мерянский субстрат в этом массиве населения имелся, и некоторые формы вещей, открытых Уваровым, действительно были типичны для летописной мери.
Важнее другое — это была первая попытка сопоставить массовый курганный материал с конкретным племенем, известным по другим источникам. Первопроходцы могут порой ошибаться, но их заслуга — в определении общего правильного направления. Именно это и сделал Уваров, и тридцать лет спустя после «Мерян» А.А. Спицын, совершенствуя методику исследования курганных древностей славянских племён, будет двигаться по тому же самому пути. Описывая «быт» летописного племени, Уваров шёл от вещеведческо-бытописательской археологии к археологии этнологической. Была предпринята первая в русской науке серьёзная попытка увидеть за памятниками материальной культуры древний этнос.
Более чем тридцатилетняя научно-исследовательская деятельность А.С. Уварова была чрезвычайно многогранной и несомненно плодотворной. На протяжении всего этого времени в круг его интересов входила первобытная археология. Он был квалифицированным специалистом в области археологии классической, создал капитальные труды по раннехристианскому, римско-византийскому искусству и символике, продолжал изучение славяно-русских древностей, был исследователем древнерусского искусства и архитектуры, русского деревянного зодчества. В последней своей крупной работе «Археология России. Каменный период» (1881) А.С. Уваров дал обобщённый обзор достижений первобытной археологии, создававшейся усилиями исследователей его поколения. «Каменный период существовал у всех народов» — вот принципиально важный для русской археологии вывод, который впервые доказательно обосновывали отечественные материалы. Соотношение геологических и архео-
(96/97)
логических данных, увязка местонахождений с ледниковыми отложениями Русской равнины, характеристика пещер и остатков жилищ палеолитической поры позволяли дать картину жизни древнейших обитателей России. Уваров убедительно опроверг мнение, высказанное в 1869 г. Ворсо, о сравнительно позднем заселении Русской равнины. Палеолит, с его классическими костенковскими местонахождениями, неолит, волосовские и фатьяновские материалы вошли в это монументальное обобщение по первобытной археологии, которая становилась с этого времени полноправным разделом российской археологической науки.
Делу создания новой структуры археологической науки и её организации А.С. Уваров посвятил всю свою жизнь. Широкий исследовательский диапазон интересов вёл не к их распылению, а к выявлению главных, стержневых, теоретических проблем российской археологии. А.С. Уваров был первым отечественным учёным, который создал развернутую и законченную систему общетеоретических взглядов в археологии.
«История, как и археология, оне обе суть отрасли одной и той же общей науки — бытописания народов», — вот краеугольный камень уваровского мировоззрения. Бытописание, сейчас нам кажущееся ограниченным, здесь противопоставлялось засилью политической истории, но необходим был ещё длительный путь для того, чтобы стали возможными более глубокие социально-экономические характеристики, определявшие «древний быт», культуру.
«Археология — наука, изучающая древний быт народов по всем памятникам какого бы то ни было рода, оставшимся от древней жизни каждого народа»; её конечной целью должна стать «полная картина жизни древнейших обитателей России», и, создав такую картину, археология «восходит до пояснения законов природы, которые постепенно раскрывают нам первоначальную историю человечества».
Собственно, здесь археология сливается с историей. Разница с нею, при уваровском подходе, прежде всего в методе: с исторической точки зрения «разбираются исторические события», конкретные, точно датированные факты, деятельность лиц, организаций, государств. Археологический же метод «раскрывает нам подробности, хотя и мелкие, но такие важные, что они кажутся нам как бы живыми остатками древнего быта». [50]
Эти слова написаны в 1874 г. Ключевой для археологии, типологический метод к этому времени практически уже был создан, и во второй половине 1860 — начале 1870-х годов шведские музейщики Ханс Хильдебранд и Оскар Монтелиус в своей работе с коллекциями им уже пользовались. Однако понятие «тип» в. археологию ещё не вошло. Первые публикации (не теоретического изложения, а практического применения) типо-
(97/98)
логии вещей к 1874 г. только что появились в Стокгольме на шведском языке. Не только Уваров в России — за пределами Скандинавии никто ещё этих работ не знал. Между тем и Хильдебранд, и Монтелиус, выстраивая свои типологические ряды и цепочки, основывались на тех же самых «мелких и мельчайших подробностях», о которых писал Уваров.
Так что слабость «уваровского метода» — не в этом, не во внимании к «мелким подробностям» (оно закономерно). Но в отличие от скандинавской археологии, изучение подробностей материальных «остатков древнего быта» для Уварова и его современников ещё не дополнялось мощной эволюционной идеей «трёх веков»; каменный, бронзовый и железный период древностей истории России предстояло выделить и разделить (к этому призывал К.М. Бэр).
Пока не существовало ещё археологии «каменного периода» и последующих, необходимо было как-то иначе разделить объем имеющейся русской археологии. «Памятники какого бы то ни было рода» обозначены в уваровском определении предмета археологии. Он разделил их на три группы: памятники вещественные, языка и письма, устные. В состав археологии вошли, таким образом, материалы палеографии, лингвистики, фольклористики (комплекс, унаследованный от предшествующих этапов развития славяно-русской археологии, на опыт которой в первую очередь можно было опереться).
Памятник — «свидетель нравственной жизни и умственного развития народа». Чтобы понять его свидетельство, необходимо: «1) знание, на каком месте найден или сделан памятник; 2) в какой обстановке был найден; 3) к какому времени принадлежит; 4) происхождение (народ, автор)». Эти «четыре условия» Уварова выдвигали перед археологами, говоря современным языком, задачи точной локализации находок (1), характеристики не отдельных вещей, а комплексов (2), хронологического определения (3) и, в перспективе, культурно-исторической атрибуции (4). Правда, как и «тип», понятие «археологическая культура» ещё не существовало в мировой науке. Все остальные задачи — сбора археологических комплексов, составления археологических карт, выделения хронологических горизонтов памятников — были вполне выполнимы для русской археологии 1870-х годов. Их решение позволяло преодолеть имеющееся отставание от зарубежного уровня исследований.
Структура археологии, или система археологических наук, определялась классификацией памятников, которые Уваров включал в объём археологии. Хронологические границы науки очерчивались от древнейших времён до 1700 г. В состав археологии, по Уварову, входили: 1) палеография, 2) сфрагистика, 3) нумизматика, 4) художества, 5) география с топографией, 6) хронология. Уваров разделял также «теоретическую и прак-
(98/99)
тическую археологию» (к первой относились результаты культурно-исторических исследований, т.е. археологическая версия истории; ко второй — «методы и приёмы, основанные на практическом упражнении», методика раскопок и обработки материалов).
Уваровская «система» позволяла наиболее эффективно использовать имеющийся опыт междисциплинарного взаимодействия, связывала в основном славяноведческие дисциплины едиными методическими принципами. Однако стремясь добиться максимальной научности, документальной точности в разносторонней работе с древностями, Уваров не стал в своей «системе» считаться с уже сложившимся делением российской археологии на исследовательские разделы. Две классификации археологических дисциплин — традиционная (с делением на славяно-русскую, восточную и классическую) и уваровская сосуществовали, не взаимодействуя. В дальнейшем это неизбежно привело к противоречиям и трудностям в систематизации нарастающего по объёму материала, в разработке новых методов и теоретических понятий.
Однако для середины 1860 — середины 1870-х годов методология А.С. Уварова была несомненным шагом вперёд. Предмет археологии, её соотношение с историей, задачи и методы изучения памятников, структура науки, её актуальные проблемы впервые были определены в таком объёме. «Наука ли археология?» — спрашивал И.Е. Забелин в 1874 г. В то время, когда теоретические взгляды А.С. Уварова уже вполне сложились, на такой вопрос можно было ответить утвердительно.
Теоретические взгляды А.С. Уварова органично вырастали из его исследовательской работы и так же органично воплощались в организационной деятельности, которая оставила в русской науке наиболее глубокий след. Он стал организатором Московского археологического общества (1864), Русского исторического музея в Москве (основан в 1872 г.; открыт в 1883 г.; ныне ГИМ) и, самое главное, инициатором и организатором периодических Всероссийских Археологических съездов.
Все три учреждения составляли единую систему, противопоставленную придворной Археологической комиссии, императорскому Эрмитажу и РАО в Петербурге. Москва — крупнейший научный и культурный центр, древняя «первопрестольная» столица России — в пореформенные годы стала наиболее живым центром деятельных общественных сил. С Москвой охотно завязывали связи учёные и любители из провинциальных городов, к ней тянулись научные силы местных центров. Независимое от правительственной бюрократической машины Общество, возникшее в Москве, естественно, оказывалось во главе всероссийского научно-общественного движения, к которому могли присоединиться и лучшие научные силы Петербурга. Да и сам
(99/100)
Уваров, создавая новое общество в Москве, сохранял своё петербургское положение и связи, как и многие другие из тогдашней петербургско-московской интеллигенции.
Московское археологическое общество (МАО) мыслилось прежде всего как постоянно действующий организационный центр Археологических съездов (АС). Регулярность их проведения (раз в три года), а особенно — география раскрывают всю грандиозность уваровского замысла, заключавшегося в объединении широких общественных сил, создании новых научных центров и развертывании планомерных археологических исследований по всей территории страны.
Каждый съезд был узловым событием для становления целых разделов археологии, новых научных центров, направлений и школ.
I АС — Москва (1869), II АС — Петербург (1871) означили новую активизацию сложившихся научных центров двух столиц. III АС — Киев (1874), в центре внимания — славяно-русская археология, работы на Украине и юге России. IV АС — Казань (1877) — старый университетский центр; археология Поволжья, восточная, финно-угорская; V АС — Тифлис (1881), становление кавказской археологии; VI АС — Одесса (1884), античная археология Причерноморья, опирающаяся на старейший музей и Новороссийский университет. Серия этих съездов создавала на базе имеющихся университетов и научных обществ новые археологические центры и одновременно — новые разделы археологии. VII АС в Ярославле возвращал к славяно-русской проблематике (состоялся в 1887 г., после смерти А.С. Уварова). VIII АС — юбилейный для МАО (Москва, 1890 г.), подв`л первые итоги «уваровского периода», всего пути российской археологии. Прибалтийские съезды — IX АС (Вильна, 1893) и X (Рига, 1896) вводили в структуру российской науки белорусскую и прибалтийскую археологию. Новая серия южных съездов — XI (Киев, 1899), XII (Харьков, 1902), XIII (Екатеринослав, 1905), XIV (Чернигов, 1908) — прошла в то время, когда на юге открывалась секвенция неизвестных ранее культур — эпохи энеолита, бронзы, раннего железа — трипольская, ямная, катакомбная, срубная, зарубинецкая, черняховская. Следующие съезды посвящались древностям Северо-Запада: XV АС состоялся в Новгороде в 1911 г., XVI был намечен в Пскове на 1914 г., но провести его помешала первая мировая война.
Создание динамичной, двуцентрической системы — с мощным, постоянно действующим основным организационным центром в виде МАО в Москве (где находилась часть «подготовительных комитетов» каждого из съездов и в большинстве случаев — база издания «Трудов АС») и словно перемещающимся по всероссийской орбите местным центром (где создавался свой подготовительный комитет, обязанный провести
(100/101)
большую работу в течение нескольких лет перед съездом и после него) — это было исключительно новаторской и удачной идеей. Каждый из съездов, состоявшихся при участии А.С. Уварова, словно вызывал к жизни новые, казавшиеся порой неисчерпаемыми, научные силы, раскрывал неожиданные исследовательские горизонты. Огромное значение при этом имел и всероссийский характер съездов, на протяжении многих десятилетий на них собирались лучшие силы российской археологии. Новые идеи, методы, обсуждение теоретических вопросов ведущими специалистами — всё это проходило на глазах у местных археологов и при их участии, повышало подготовку и стимулировало активность местных научных сил. Совершенствованию методики организации и проведения съездов, целенаправленному планированию их работы А.С. Уваров уделял много времени и сил.
Создававшаяся им научная организация не имела прецедента. Общий замысел её формировался постепенно, а первые выступления А.С. Уварова по методически-организационным вопросам относятся ещё к 1857 г. В начале 1860-х годов в Москве вокруг А.С. Уварова формируется группа единомышленников. Представители разных поколений, убеждений, научных школ и дисциплин — они были едины в одном — в сознании необходимости организации планомерной работы археологов во всероссийском масштабе.
4. Создание Московского археологического общества. ^
17 февраля 1864 г. было основано Московское археологическое общество (МАО). Его учредителями, под председательством А.С. Уварова, стали А.А. Авдеев, А.Н. Андреев, А.В. Брыкин, А.Е. Викторов, А.А. Гатцук, К.К. Герц, С.Б. Ешевский, Л.П. Исаенко, H.Н. Львов, П.И. Сабастьянов, Д.П. Сонцев, Ю.Д. Филимонов, П.А. Хвощинский, Р.И. Шуберт. Лишь немногие из них в дальнейшем занимались планомерными археологическими исследованиями. Но эта инициативная группа была нужна для того, чтобы развернуть организационную работу и стать центром притяжения новых, мощных научных сил.
На одном из первых заседаний (1 декабря 1864 г.) обсуждалась одна из давних идей Уварова — «Проект археологического словаря» — создание русской энциклопедии (лексикона, руководства по археологии), о которой мечтал ещё Татищев. С самого начала обрела ясность и идея организации регулярных археологических съездов, к подготовке первого из них приступили в 1864 г. К замыслам молодых любителей и организаторов науки внимательно присматривались московские ученые-гуманитары. Вокруг МАО объединились и стали деятель-
(101/102)
ными его сотрудниками представители разных поколений и убеждений.
Михаил Петрович Погодин (1800-1875) — признанный патриарх московской исторической науки, стал в деле организации МАО одним из самых авторитетных единомышленников А.С. Уварова. Сын отпущенного на волю крепостного домоправителя графа Строганова, он в конце жизни был академиком, тайным советником, председателем Общества истории и древностей Российских. Один из ведущих учёных-славянофилов, Погодин считал, что «российская история может сделаться охранительницею и блюстительницею общественного спокойствия», а славянские народы должны объединиться в государственное целое под эгидой русского православного царя. Консервативные убеждения и устойчивый авторитет М.П. Погодина немало способствовали тому, что новое общество, основанное графом Уваровым, не вызывало беспокойства в чиновных инстанциях. В то же время многое в научных взглядах и методах Погодина совпадало с намерениями и взглядами Уварова. В его выступлениях Погодину, вероятно, слышались отзывы собственной молодости, когда, штудируя карамзинскую «Историю», он мечтал издать, очистить критически летописи, сделать выборки известий из них, из северных, византийских, восточных и других писателей; обработать вспомогательные науки: историческую географию, хронологию, родословие, палеографию, нумизматику, древности — «всё это составит 200 книг». Эти юношеские замыслы М.П. Погодина (1821 г.) [51] буквально совпадают с «предметом русской археологии», каким видел его А.С. Уваров.
Фёдор Иванович Буслаев (1818-1897), как и М.П. Погодин, представлял лучшие научные традиции Московского университета; профессор, академик, он был специалистом высшей квалификации в области русской филологии, фольклора, древнерусского искусства. Один из создателей сравнительного языкознания в России, Ф.И. Буслаев в языке стремился найти отражение древнейших особенностей быта, культуры, религиозных верований народа; он разработал принцип этимологического изучения мифов, много сделал для изучения народного творчества и древней письменности, занимался изучением процесса взаимодействия культур. В работах Ф.И. Буслаева — истоки теории «странствующих сюжетов», получившей в дальнейшем развитие как одной из фундаментальных концепций фольклористики.
Ф.И. Буслаев создал серьёзную научную школу. Представители её — И.Е. Забелин, который, будучи штатным сотрудником московской Оружейной палаты, также принимал активное участие в деятельности МАО и археологических съездов; выдающийся русский этнограф А.Н. Афанасьев (1826-1871), создатель классического труда «Поэтические воззрения славян
(102/103)
на природу» (Т. 1-3. М., 1865-1869), многие разделы которого обсуждались на заседаниях МАО. Учеником Ф.И. Буслаева был А.А. Котляревский (1837-1881), библиотекарь МАО и редактор «Археологического вестника». Отметим, что в 1862 г. он был арестован по подозрению в противоправительственной деятельности, подвергнут одиночному заключению, через полгода освобождён, но с запретом работать по учебному ведомству. Семь лет Котляревский состоял под негласным полицейским надзором, дальнейшая деятельность его протекала в Дерптском и Киевском университетах. Его «московский период» завершился диссертацией «О погребальных обычаях языческих славян», обсуждавшейся в МАО: здесь уже вполне заметился [наметился?] характерный для него и в дальнейшем метод сравнительно-исторического анализа данных языка, исторических и фольклорных преданий о древних обычаях, и археологических памятников.
Таким образом, в лице М.П. Погодина, Ф.И. Буслаева, И.Е. Забелина, А.А. Котляревского, А.Н. Афанасьева определилось идейно-методологическое ядро московского научного центра, парадигма которого с достаточной чёткостью определена теоретическими установками А.С. Уварова. К намечавшейся программе, как исследовательской, так и организационно-методической, сочувственно относились историки-русисты нового поколения: уже завоевавший всеобщее признание С.М. Соловьёв и прошедший первое десятилетие самостоятельной научной деятельности Д.И. Иловайский (1832-1920), который в эти годы работал над своей «теорией государственных бытов». «Бытописательская парадигма», намеченная С.М. Соловьёвым и развиваемая Иловайским, шла к созданию на славянском материале теории «культурно-исторических типов», связывавших особенности уклада жизни, культуры, быта, государственного устройства с «национальным характером». Интенсивная работа над этой концепцией продолжалась в следующие десятилетия: в западноевропейской науке различные варианты этнологической парадигмы стали реакцией и на исчерпанность возможностей эволюционизма, и на антибуржуазную направленность марксистского исторического материализма. Русская «гуманистика» (если использовать этот термин для всей совокупности гуманитарных знаний) шла к этнологическим взглядам своим путём, по существу минуя эволюционизм или по крайней мере его реализацию в археологической науке.
Члены МАО однако признавали значение результатов, полученных их западноевропейскими современниками, археологами-эволюционистами, и на раннем этапе своей деятельности особое внимание уделяли быстрейшему освоению достижений зарубежной археологии последних десятилетий. Первые доклады носили подчеркнуто реферативный характер, и это было вполне оправданно. С.В. Ешевский и Д.П. Сонцев выступили
(103/104)
с обзорами работ по исследованию свайных поселений Швейцарии и других стран Европы (т.е. памятников со стратиграфической последовательностью каменного, бронзового и железного веков); А.А. Котляревский — об этнологии каменного периода в Европе, о металлах у древнейших индоевропейских племён (снова в центре внимания — переход от каменного к бронзовому и железному веку); обсуждались «новейшие открытия по т.н. кельтским древностям» и др. Томсеновская «система трёх веков» осваивалась первоначально почти исключительно по зарубежным результатам её применения.
Постепенно сообщения членов МАО становились всё более самостоятельными и концентрировались на изучении первобытной старины России и славянских стран. Котляревский выступил с докладами «Народные предания о могилах», «О велетах», «О Святовиде»; А.Н. Афанасьев — «О погребальных обрядах славянских народов», «О загробных представлениях славян», «Поэтические воззрения славян на природу»; А.А. Потебня — «О купальских огнях» и пр. В археолого-этнографической тематике выделился собственно археологический пласт, во многом — усилиями самого А.С. Уварова, сообщающего о поясных украшениях в мерянских курганах, о находках каменных орудий близ Мурома, о мегалитических памятниках России. Так, наряду со славяно-русской, очерчивалась первобытная проблематика отечественной археологии, на неё переносились масштабы мышления, выработанные к тому времени в мировой науке.
Кроме славяно-русской и первобытной, в деятельности МАО с самого начала были представлены другие разделы археологии. Классические древности, новейшие исследования в Олимпии, Трое и др. освещал в своих выступлениях высококвалифицированный специалист-античник, профессор Московского университета К.К. Герц. Восточной археологии были посвящены доклады В.М. Михайловского, арабской нумизматике и кладам куфических монет — В.Г. Тизенгаузена. Общество стало центром, где сосредоточивались сведения о важнейших событиях в мировой и отечественной археологии, выполняя своего рода образовательную функцию.
Сразу же на твёрдую основу была поставлена издательская деятельность МАО. Основным периодическим органом Общества стали монументальные в своем роде «Древности. Труды Московского археологического общества», составившие с 1865 по 1916 г. 25 томов. Была введена строгая рубрикация материалов: а) исследования, б) материалы (в том числе для археологического словаря), в) библиография, г) археологические известия, д) протоколы. С 1893 г. были выделены «Археологические известия и заметки» — всего вышло 7 томов. В дальнейшем, параллельно с «Древностями», издавались раздельно «Труды Комиссий МАО»: Восточной (с 1887 г. — 4 тома), Сла-
(104/105)
вянской (с 1895 г. — 4 тома); по сохранению древних памятников старины; археографической.
Основным делом МАО, как в организационном, так и в издательском плане, стала, однако, организация и проведение съездов, с дальнейшей публикацией многотомных «Трудов АС».
5. «Уваровский период» развития российской археологии.
Первые археологические съезды в Москве и Петербурге. ^
С именем А.С. Уварова, по существу, связан весь период развития отечественной археологии, наступивший после смерти А.Н. Оленина (1843 г.) и организации РАО (1846 г.). Годы с 1846 по 1864, от учреждения РАО до создания МАО, можно назвать «ранним уваровским периодом»: всё это время молодой граф Уваров внимательно следил за развитием археологической науки, деятельно участвовал в её организации, был одним из членов-основателей первого в стране центрального археологического общества. Убедившись в неспособности РАО и АК выполнять насущные организационные задачи, проведя смелый исследовательский эксперимент по массовым раскопкам и составив круг единомышленников, Уваров выработал организационно-методическую программу и приступил к её осуществлению. Первый этап этой работы — с 1864 по 1871 г., когда к деятельности в уваровской организации были привлечены основные научные силы и Москвы, и Петербурга, — можно назвать «зрелым уваровским периодом», отделяя его от «позднего» (1871-1884 гг., а фактически, 1881 г.), когда наиболее плодотворно были реализованы существенные черты уваровского замысла.
Первый Археологический съезд (I АС) состоялся в Москве в марте 1869 г. Научные силы древней русской столицы представляли здесь А.С. Уваров, С.М. Соловьёв, М.П. Погодин, Д.И. Иловайский, И.Е. Забелин, Ф.И. Буслаев; Петербурга — академик-ориенталист В.В. Вельяминов-Зернов, профессора И.И. Срезневский (славист) и Д.А. Хвольсон (арабист), молодой в те годы ученик Ф.И. Буслаева, доцент А.Н. Веселовский (в дальнейшем — известнейший историк и теоретик литературы, фольклорист, этнограф): не столько императорская Археологическая комиссия, сколько Университет стремился включиться в деятельность новой научной организации. Были представлены и другие города: Киев, в лице неутомимого краеведа и историка великокняжеской столицы Древней Руси Н.В. Закревского; Харьков, где в университете работал крупнейший языковед и этнограф, первый переводчик «Одиссеи» Гомера на украинский язык А.А. Потебня; Симбирск, откуда делегатом был профессор семинарии К.И. Невоструев, знаток волжско-
(105/106)
камских и приуральских древностей. Почётным гостем съезда был ведущий датский археолог Йенс Якоб Ворсо.
Всего в работе съезда участвовало 130 человек. Сразу же были определены основные положения регламента и организации, ставшие традиционными для всех последующих съездов. Обязательной частью АС была выставка. Для московского съезда 1869 г. она была открыта на основе голицынского музея и посвящалась истории книгопечатания в России. В дальнейшем выставки АС приобретали всё более археологический характер.
Содержание работы съездов определялось подготовленными Предварительным комитетом «вопросами», своего рода анкетой-программой, устанавливавшей темы будущих докладов (впрочём, без всякой жёсткой обязательности и без ограничений для других возможных тем). Вопросы делились на «общие» и «частные».
К «общим вопросам» I АС относились: состояние археологии в России, методы и приёмы археологических исследований, необходимость создания инструкций, унификации терминологии. Постановка методических вопросов (в значительной мере в дальнейшем решённых), наряду с вопросом «о мерах к сохранению памятников старины», была едва ли не важнейшей из инициатив МАО.
Методика тесно связывалась с организацией науки, в этом — характернейшая особенность уваровского мышления. «Общие вопросы» — это принципы составления археологических карт, организация архивного дела, вопрос о местных учреждениях, занимающихся археологией, о провинциальных археологических музеях, наконец, о периодичности съездов. Контуры научной организации, проглядывающие за этими вопросами, не вызывают сомнений в том, что к 1869 г. А.С. Уваров ясно представлял себе всю программу научно-организационной работы Московского археологического общества.
«Частные вопросы» последовательно охватывали проблематику «медного века» различных областей России, славяно-русской, классической и восточной археологии. К сложившейся трёхчленной структуре русской археологической науки постепенно добавилось ещё одно, исходное, звено — первобытная археология, воплощающая томсеновскую схему «трёх веков» (пока имеющее вид «вопросов» и «запросов», ориентирующих, однако, в строго определённом направлении — поисков конкретных памятников и следов этой первобытности).
Из выступлений на I АС наибольший интерес представлял, наверное, доклад М.П. Погодина «Судьбы археологии в России» — попытка ответить на первый из «общих вопросов», поставленных съездом. Излагая историю русской науки со времён Петра I, Погодин основывался на представлении об архео-
(106/107)
логии, близком уваровскому: «Памятники вещественные, устные, бытовые, письменные имеют тесную связь между собою и разделены быть не могут». Отсюда — ценность организационно-методического опыта, накопленного в работе с письменными источниками, в частности — опыта Археографической комиссии. Но наряду с упорядоченным сбором материала была необходима его популяризация. И здесь в своих взглядах Погодин близок к представителям естественнонаучного течения, стремившимся утвердить в России представления о «системе трёх веков», о первобытной археологии: «Надобно написать общедоступное обозрение предметов русской археологии и приложить к обозрению их образчики, по примеру датского обозрения г. Ворсо». Уже известные в России «Северные древности», систематизированные в последовательности каменного, бронзового и железного веков, мыслились Погодиным как образец для написания обзора древностей российских. Двадцать лет спустя после оленинских «Древностей Российского государства» русская наука готовилась сделать следующий шаг — навстречу общеевропейской археологической парадигме.
Одним из актуальных вопросов стал уровень общеархеологической подготовки, археологического образования. Этой теме были посвящены доклады Ф.И. Буслаева, М.И. Казанского. В те же годы известный языковед Ф.Ф. Фортунатов вспоминал о положении дел на историко-филологическом факультете Петербургского университета: «Некоторые предметы, как, напр., теория изящных наук и археология, значились у нас только в расписании учебных предметов, но не преподавались за недостатком преподавателей». [52] Так было в 1830-х годах, так было и тридцать лет спустя, и в полном объёме задачу университетской подготовки специалистов-археологов в дореволюционной России решить так и не удалось.
«Частные вопросы» I АС охватывали различные разделы археологии. Наиболее значительными работами, обсуждавшимися здесь, были «Меряне и их быт по курганным раскопкам» А.С. Уварова, первое обобщение массовых материалов из древнерусских курганов; доклад Д.А. Хвольсона об арабском авторе X в. Ибн Русте с ценнейшим комплексом сведений о народах Восточной Европы. К.И. Невоструев сообщил о раскопках Ананьинского могильника близ Елабуги, которые провели И.В. Шишкин и П.В. Алабин (этот памятник, эпонимный для широко известной сейчас культуры раннего железного века, стал исходной точкой развития финно-угорской археологии). Доклады Р.Б. Игнатьева и X.И. Попова представляли собой сводки сведений о памятниках Южного Приуралья и Подонья. Таким образом, тематика съезда охватывала различные районы Европейской части России.
Если I АС был для МАО своего рода дебютом нового археологического общества, то Второй Археологический съезд
(107/108)
(II АС) в Петербурге был приурочен к 25-летнему юбилею РАО (декабрь 1871 г.).
Подготовку и проведение съезда возглавили академики В.В. Вельяминов-Зернов, И.И. Срезневский и Л.Э. Стефани. Санкт-Петербургский университет в Предварительном комитете представляли историк К.Н. Бестужев-Рюмин и востоковед Д.А. Хвольсон, Академию художеств — профессор А.И. Резанов, Эрмитаж — хранители А.И. Гримм и И.Ф. Дель. Разнообразие тематики, обнаружившееся на I АС, было упорядочено делением съезда на комиссии (в дальнейшем их называли также отделениями): 1) по археологии доисторической, 2) русской и славянской, 3) восточной, 4) классической, византийской и западноевропейской. Это деление стало обязательным для всех последующих съездов (менялось лишь число комиссий), и четыре отдела, выделенные в 1871 г., отражавшие структуру русской археологии, сохранялись неизменными.
«Общие вопросы» повторяли тематику I АС: охрана памятников, постановка архивного дела в России. Значительно отчётливее происходящие в археологии сдвиги отразились в «частных вопросах» II АС. Целая серия из них касалась краниологических исследований: возможности использования антропологических материалов, черепов из курганов и жальников в качестве исторических источников рассматривалась в докладе Д.П. Волькенштейна, в первых выступлениях Л.К. Ивановского, который с этими целями начал массовые раскопки курганов и жальников Новгородской земли. Славяно-русская археология стремилась ко всё более полному освоению курганных древностей, и учёные 1870-х годов в этих разносторонних исследованиях стремились объединить археологию с естественными науками.
«Встречаются ли каменные и медные орудия вместе с железными? Если — да, то сходны ли они по форме?» Эти и другие вопросы о различиях форм каменных орудий в разных областях страны, о совстречаемости каменных и костяных, костяных и металлических орудий продолжали настойчиво направлять исследователей на поиски и разделение «древностей трёх веков». Наряду с первобытностью новые вопросы ставились и перед другими разделами археологии: о расселении славянских племён, о северной границе скифских древностей. Археологические карты, о которых уже шла речь на I АС, должны были по возможности более полно отразить историческую действительность.
Расширился диапазон интересов археологов. В докладе Д.П. Европеуса освещались проблемы древнейшего прошлого финно-угорских народов; под влиянием успехов финно-угроведения Д. Щеглов выступил с антинорманнистской этимологией названия «Русь», выводя его от «Эрсь» (мордва-эрзя). Памятникам Великой Булгарии посвятил своё выступление А.Ф. Ли-
(108/109)
хачёв. На II АС в докладе А.П. Берже, где рассматривались дольмены, античные памятники, средневековые древности Грузии, впервые был дан систематический обзор археологии Кавказа.
Особый интерес представлял доклад одного из организаторов и руководителей II АС Измаила Ивановича Срезневского (1812-1880), академика, декана историко-филологического факультета Петербургского университета, основателя трёхтомных «Материалов для словаря древнерусского языка». Славист широкого профиля, работавший в Берлине, Праге, Вене, автор университетского курса «Славянские древности», Срезневский, как никто другой, представлял всю научно-организационную структуру российского славяноведения. На её основе он дал очерк организационной структуры современной ему археологии.
Доклад И.И. Срезневского назывался «Несколько припоминаний о современном состоянии русской археологии». Опираясь на общепринятое к тому времени объединение вещественных памятников с письменными, Срезневский на первое место в иерархии научных центров наряду с университетами (Петербургским, Московским, Казанским, Киевским, Новороссийским) поставил духовные академии, отметив, правда, что ни в тех, ни в других нет ни одной кафедры русских древностей.
Научные общества с их изданиями, в той или иной мере посвящёнными археологии, в России начала 1870-х годов представлены Академией наук (с её «Записками АН»), Московским обществом истории и древностей Российских «Чтения ОИДР»), Петербургским РАО («Известия РАО» и «Записки РАО») и несколькими обществами в Москве: МАО («Древности»), Обществом древнерусского искусства, Обществом любителей русской словесности, Обществом любителей духовного просвещения.
И.И. Срезневский особо выделил деятельность Археографических комиссий, издававших «Летопись АК». Материалы комиссии при Министерстве народного просвещения публиковались в его «Журнале» (ЖМНП); значительную активность в археологических исследованиях проявляли комиссии в Киеве и Вильне.
Создаваемая А.С. Уваровым и его последователями научно-организационная структура, таким образом, должна была вписаться в структуру уже существующую, сложившуюся на базе развития отечественной славистики и палеографии, в значительной мере тесно связанной с церковно-историческими обществами и центрами. Их деятели играли заметную роль уже на первых съездах и пользовались несомненной поддержкой и сочувствием консервативно настроенных учёных (каким в последние десятилетия своей деятельности был и сам И.И. Срезневский). И если до конца 1870-х годов воздействие этого «церковно-археологического течения» было не слишком ощу-
(109/110)
тимым, то в дальнейшем, особенно после смерти А.С. Уварова, именно оно всё более определяло облик и направления деятельности созданной им научной организации (это усиление клерикально-монархического крыла в русской археологии последовало в будущем, правда, не слишком отдалённом).
Деятельность А.С. Уварова и его единомышленников в период первых Археологических съездов развивались на волне либерально-демократических настроений, охвативших русское общество в пореформенные десятилетия, в обстановке, в целом благоприятной для быстрого развития отечественной науки, освоения мировых достижений, углубления диапазона археологических знаний — вплоть до палеолита, расширения объёма археологии — с созданием новых её разделов (сибирской, кавказской, среднеазиатской, византийской, финно-угорской и т.п.).
Существенно, что процесс этой дифференциации и обособления новых археологических дисциплин происходил на протяжении «раннего и зрелого уваровского периода» деятельности новых поколений российских археологов исключительно на гуманитарной основе (исходно — историко-филологической, с добавлением ориенталистики, а по мере оформления самостоятельных дисциплин, этнографии и собственно археологии). Более или менее специализированный «гуманитарный комплекс» составлял базис каждого из особых разделов — будь то классическая, славяно-русская, восточная или финно-угорская археология. Контаминация гуманитарного знания с естественнонаучным, столь значимым для становления мировой археологии, и прежде всего — исходного и базового её раздела, археологии первобытной, если и намечалась, то в чрезвычайно ограниченной и осторожной форме. Органически присущая российской культуре «гуманитарность», точнее — внутрикультурный разрыв технологической и гуманитарной сферы (не преодолённый до конца и в периоды позднейших споров отечественных «физиков» и «лириков») выступали весьма существенным ограничителем. Технократичность отождествлялась с «буржуазностью», а российская культура, при бесспорных достижениях (особенно первых — пореформенных десятилетий), генетически оставалась культурой позднефеодального, слабо урбанизированного аграрного общества. Правда, накапливавшийся и создававшийся новый культурный потенциал, особенно в периоды динамичного роста, создавал интересные и перспективные возможности для прорывов на недоступные прежним, а порою вообще иным культурам высоты миросознания. «Европа шла культурою огня. А мы идём — культурой взрыва» (Максимилиан Волошин). И самоорганизация гуманитарного знания, наиболее полно проявившаяся в динамичном формировании организационной структуры российской археологии, была самоценным и значимым условием для этого перспективного развития отечественной и мировой духовной культуры.
(110/111)
Почти полвека потребовалось для создания основных научных центров российской археологии в Петербурге и в Москве. Это время можно разделить на несколько этапов:
1825-1846 гг. — «оленинский период» — организационными центрами русской археологии, правда, неофициальными, являлись Академия художеств, возглавляемая А.Н. Олениным, и императорский Эрмитаж. В течение этого периода были созданы (или подготовлены) первые обобщения причерноморско-классических и русских древностей, основано первое в России Петербургское археолого-нумизматическое общество.
1846-1864 гг. — «ранний уваровский период» — начало научной деятельности А.С. Уварова. Преобразуется в 1851 г. РАО, в 1859 г. создаётся АК. В Петербурге под эгидой министерства двора была сформирована трёхчленная организационная структура археологической науки: Археологическая комиссия — Эрмитаж — РАО.
1864-1871 гг. — «зрелый уваровский период», когда в противовес чиновно-бюрократической структуре петербургского научного центра создалась новая, опирающаяся на широкие силы научной общественности: Московское археологическое общество — Исторический музей (основан в 1872 г.) — Археологические съезды. В 1871 г. была достигнута определённая степень взаимодействия этих двух центров, что позволило развернуть работу по организации археологической науки во всероссийском масштабе.
Отечественная археология, таким образом, к 1870-м годам обрела тематическую и организационную структуру: система научных центров Петербурга и Москвы в состоянии была обеспечить постоянное и достаточно равномерное, ритмично организуемое регулярным проведением Археологических съездов развитие выделившихся и определившихся разделов археологической науки — классической, славяно-русской, восточной и зарождавшейся первобытной археологии. Обеспечен был процесс стабильного накопления, экспертизы, осмысления вещественных древностей.
«Бытописательская парадигма» Уварова была необходимой и достаточной для успешного решения этого круга первичных и неотложных задач. Экстенсивное расширение научного процесса, его распространение на новые регионы и стабилизация новых, местных центров, равно как и дальнейшая дифференциация тематических разделов, определились на десятилетия вперёд.
Однако это развитие совпадало не только с переломным этапом отечественной истории, но и с новым, качественным сдвигом в мировом научном процессе. Зарубежная археология, опиравшаяся на парадигму эволюционизма, подошла вплотную к резкому преобразованию накопленного фонда материалов, созданию целостной и емкой «археологической версии» истории человечества, расширявшей её диапазон до непредставимой
(111/112)
хронологической глубины в сотни тысячелетий. Между тем российская наука, строго говоря, оставалась ещё в пределах «библейской хронологии», и важнейшее мировоззренческое качество археологического знания — его хронологическая определённость, сопряжённость человеческой истории, истории культуры с естественно-историческим процессом (выраженная полнее всего в стратиграфии, включающей археологические находки, «артефакты» в геологический контекст) — оставалось неосвоенной. Именно хронологические показатели, приёмы и методы их определения, периодизация древнейшей истории, построение хронологических систем, основанных на археологических данных, в мировой науке выдвинулись в качестве важнейшей исследовательской задачи. Российская археология не располагала ещё концептуальным аппаратом, необходимым для освоения, тем более решения этого круга задач, и тем самым предопределялась коллизия, разрешению которой предстояло отдать свои силы археологам уваровского и ближайшего к нему научных поколений.
Эти поколения вступали в действительность последней трети XIX в., эпохи технологических реализаций многосторонних достижений естественнонаучного знания, полностью ещё оставаясь в эпистеме гуманитарной культуры, которая в России обрела, вероятно, наиболее законченную форму образовательной системы классических гимназий и связанных с ними университетов. Преимущественная «гуманитарность» российской интеллигенции была и сильной, и слабой её стороной одновременно. Во всяком случае, археологический аспект коллизии заключался в необходимости развивать археологическое знание одновременно и «вширь» (осваивая новые регионы и соответственно тематические разделы археологии), и «вглубь» (расширяя хронологический диапазон знания в пределы «системы трёх веков» до палеолита включительно и овладевая хотя бы основными навыками перевода «относительной» хронологии выше- и нижележащих слоёв, комплексов и находок в «абсолютную», с точными, пускай широкими, датировками, по геологической шкале измеряемыми десятками, а то и сотнями тысяч лет), но притом распространяя на отечественные материалы принципы и методы западноевропейского эволюционизма. Российские ученые должны были освоить эту парадигму, уже пережившую свой наивысший подъём и вступавшую в фазу упадка и кризиса. Новые исследовательские задачи, которые предстояло осознавать и решать совместно с зарубежными коллегами, готовыми принять вполне оформившуюся российскую археологию в мировое научное сообщество, для эволюционистов оказывались уже неразрешимыми. И едва сомкнувшись в своём развитии с западноевропейской наукой, российская археология, как и гуманистика в целом, должна была вместе и во взаимодействии с нею, искать уже новые
(112/113)
пути к решению глобальных вопросов человеческого самоопределения. Поиск этот требовал чрезвычайно высокого культурно-энергетического потенциала, и культура российской интеллигенции, а в частности, созданная ею в «уваровский период» структура археологической науки, ещё должна была испытать свою способность к созданию и реализации этого потенциала. Система была создана, но теперь предстояло выяснить её способность внести собственный, неповторимый и значимый вклад в мировой научный процесс.
(/453)
[43-44] Цит. по: Черепнин Л.В. С.М. Соловьёв как историк. // Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. Кн. 1. М., 1959. С. 13.
[45] Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч. T. II. М., 1949. С. 399.
[46] Анучин Д.Н. И.Е. Забелин как археолог в первой половине его научной деятельности (1842-1876). М., 1909.
[47] Северные древности королевского музея в Копенгагене, отобранные и объяснённые профессором Копенгагенского университета И.И.А. Ворсо. СПб., 1961 [опечатка, надо: 1861]. С. V-VII.
[48] Спицын А.А. Владимирские курганы // ИАК. 15. СПб., 1905. С. 90.
[49] Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. Вып. 1 // САИ. EI-36. 1966. С. 10; Рябинин Е.А. Владимирские курганы (опыт источниковедческого изучения материалов раскопок 1853 г.) // СА. 1979. 1. С. 229.
[50] Ардашев H.Н. Граф А.С. Уваров как теоретик археологии. М., 1911. С. 9.
[51] Маймин Е.А. Погодин // СДР. С. 272-273.
[52] Фортунатов Ф.Ф. Воспоминания о С.-Петерб. университете за 1830-1833 гг. // Русский архив. 1869. IV. С. 311.
|