 Г.С. Лебедев
История отечественной археологии. 1700-1917 гг.
// СПб: Изд-во СПбГУ. 1992. 464 с. ISBN 5-288-00500-1
(в выходных данных на с. 2 опечатка: 1971 вместо 1917)
Скачать полностью: .djvu, 19 Мб
Введение.
I. Общие положения. ^
1. Предмет и задачи дисциплины. ^
История отечественной археологии — составная часть «историографии» как самостоятельной научной дисциплины (со сложившимся корпусом объектов изучения, источников и методов исследования). Историография — это отрасль исторической науки, изучающая её собственную историю: процесс накопления исторических знаний, развития истолкования исторических явлений, смены методологических направлений, [1] а в конечном счёте, как писал акад. Е.В. Тарле, «очерк теоретических систем, которые создавались с целью объяснения исторических процессов». [2] Такой очерк — это, собственно, часть «философии истории»: идеи, объясняющие исторический процесс, принадлежат к числу высших духовных ценностей человечества, выполняя для общества ориентирующую функцию, т.е. определяя цели и средства общественного развития. Фонд этих идей составляет общественно полезное содержание исторической науки.
Историография описывает историю создания этого фонда выполняя ценностно-ориентирующую функцию не для общества в целом, а для самой исторической науки, т.е. историография есть самопознание исторической науки. Определяя её место в культуре, в общественной структуре, для каждой эпохи, каждой конкретно-исторической ситуации возможно подойти к вопросу о том, в чём заключается долг историка. Точный и строгий ответ на этот вопрос соединяет в единое целое задачу научно-познавательную и морально-этическую, нравственную.
Процесс развития научного знания анализируется на основе двух базовых понятий: эпистема (т.е. сумма знаний данного общества в данный момент его развития) и парадигма (т.е. сумма норм, правил, методов, идей, формирующих на основе эпистемы «картину мира», выработанную обществом, и опреде-
(3/4)
ляющих структуру науки, которая описывает эту картину мира — физическую, биологическую, историческую и т.п.). Развитие науки можно рассматривать как процесс последовательного исторического развития эпистемы, которое осуществляется путем становления, реализации и революционной смены парадигм. [3]
Археология («наука о древностях») как часть исторической науки формирует свою эпистему на основе накопления знаний о «вещественных древностях» («археологических источниках», «артефактах», «антиках»), материализованных произведениях (или их остатках) человеческой культуры, созданной исчезнувшими (древними) обществами, Строго говоря, к предмету археологии относятся все материализованные следы древней человеческой деятельности, т.е. сфера антропогенного воздействия на окружающую среду древних (переставших функционировать) обществ. В осмыслении этого воздействия мировой культурой можно выделить основные (базовые) научные парадигмы, последовательно сменявшие друг друга: антикварную (первичное накопление фонда древностей), ставшую составной частью энциклопедической (первого опыта создания рационально построенной «научной» картины мира); эволюционистскую (основанную на идее последовательного и закономерного развития природы и общества); этнологическую (выделившую в качестве основного объекта изучения этого процесса развития древние «этносы», отождествляемые с археологическими «культурами») ; социоструктурную (основанную на анализе внутренних и внешних структурных отношений культуры и общества); системно-экологическую (включившую эти отношения в контекст взаимосвязей «Человек — Среда» или «Природа — Общество») .
Парадигма может иметь один или несколько научных подходов, основанных на той или иной группе (системе) методов. В реальном научном процессе, как правило, в той или иной мере сосуществует (проходя разные фазы развития) несколько парадигм и различия подходов могут определяться различными соотношениями элементов этих парадигм в рамках того или иного подхода. Подходы (или направления) составляют обычно основу научных школ (течений), объединяющихся вокруг одного или нескольких лидеров. Продукция научных школ — концепции, либо конкретно-исторические (реконструкции культурно-исторического процесса прошлого в определённый отрезок времени и на опредёленной территории), либо теоретико-методологические («теоретические системы»), служащие инструментальным аппаратом построения конкретно-исторических. Принципы реконструкции и система методов познания исторического прошлого имеют своего рода «зеркальную способность» ценностной ориентации в перспективном будущем: от оценки данным обществом своего прошлого зависят его ориентиры в движении
(4/5)
к решению актуальных задач, система действующих приоритетов. Адекватный выбор этих приоритетов, следовательно, во многом определяется уровнем исторического самосознания. Формирование этого самосознания — дело историков (в том числе археологов). Именно они несут моральную ответственность, по крайней мере за предложенный обществу выбор ценностных ориентиров. Каждое поколение в том или ином обществе действует, исходя из приоритетности тех или иных ценностей; но оно располагает и собственными историками (и археологами), предложившими эти приоритеты как конечный продукт деятельности научных школ, течений и подходов, реализующих созданные ими парадигмы и отвечающих за адекватность («истинность») предлагаемой обществу «картины мира».
Любая человеческая, прежде всего научная, истина — относительна; тем не менее на определённом отрезке общественного движения она способна выполнять роль действенного ориентира. Логика смены ценностных ориентаций — предмет самопознания науки, научной рефлексии, в данном случае — истории отечественной археологии на протяжении двухвекового отрезка её научного развития.
Предлагаемая работа основана на материалах курса лекций «История отечественной археологии», читающегося на кафедре археологии Ленинградского университета с 1970 г. с целью определить место археологической науки в сложившейся системе исторических знаний, в науке и культуре, в социально-политических условиях России нового и новейшего времени до 1917 г. Прерванный Октябрьской революцией процесс культурного развития страны одним из самых тяжёлых следствий революционного переворота имел сознательное исключение из действующего культурного фонда дореволюционного наследия. Но само по себе создание подобного рода «белых пятен» в прошлом предопределяет катастрофическую деформацию ценностных ориентиров. Следуя этим деформированным ориентирам, общество рано или поздно оказывается в тупике и осознает настоятельную необходимость восстановления накопленного предшественниками культурного фонда возможно в более полном объёме. Это осознание бывает мучительным, но оно — необходимо. Краткий очерк этапов движения советской археологии к полноценному историческому самосознанию завершает эту книгу (не являясь при этом очерком «истории советской археологии») .
Этапы развития отечественной археологической науки выделены на основе деятельности существовавших в России научных центров и школ, развивших несколько научно-методических подходов, последовательно воплотивших ряд парадигм (в том числе специфически российских) и сформировавших археологическую эпистему, фонд знаний, унаследованный и в значительной мере развитый советской наукой. До революции сложились
(5/6)
такие базовые разделы археологии, как первобытная, классическая, скифо-сарматская, византийская, славяно-русская, восточная, кавказская, финно-угорская. Были открыты и исследованы десятки археологических памятников, ставших хрестоматийными (для каждого из разделов). Созданы фонды музейных коллекций археологических материалов крупнейших собраний, прежде всего таких, как Эрмитаж в Санкт-Петербурге и Исторический музей в Москве (и ряд других). Система научных учреждений и служб (Археологическая комиссия, Всероссийские археологические съезды, ряд научных обществ и т.д.) обеспечивала и текущую деятельность, и научную стратегию российских археологов, а в значительной мере на её организационной, материальной и кадровой основе создавались и первые советские научные учреждения (ГАИМК — Государственная Академия истории материальной культуры — прямая предшественница современного Института археологии Академии наук СССР), Поэтому для полноценного развития археологии как составной части современной отечественной культуры абсолютно необходимо объективно оценить объём и значение дореволюционного наследия.
2. Общие понятия науковедения. ^
Самопознание, рефлексия науки — закономерный этап её развития. Он становится всеобщим, охватывая точные, естественные, гуманитарные науки в эпоху научно-технической революции (НТР), когда на основе «историй» отдельных дисциплин (в принципе, аналогичных историографии) сложилась новая отрасль знания — науковедение. [4] Общие принципы этой дисциплины, естественно, распространяются и на историю отечественной археологии.
Науковедение формировалось в эпоху глобального преобразования «картины мира», эпистемы и парадигмы, отражая важный методологический переход от сложившихся в науке XIX столетия эволюционных принципов, которые можно выразить понятием «линейной эволюции» (воплощённой в эволюционной теории Дарвина, формационной теории развития общества и общеметодологических взглядах Маркса — Энгельса), к основанным на принципах системного подхода («Капитал» Маркса был одним из первых его опытов в применении к изучению общества) представлениям о структурированности процесса развития; их можно выразить в понятии «объёмная эволюция».
Принципы объёмной эволюции для естественного и гуманитарного мира обоснованы выдающимся физиком, астрономом, мыслителем А. Фридманом в теории «расширяющейся вселенной», развиты в философских трудах Н. Бора, В.И. Вернадского, П. Тейяра де Шардена и охватывают совокупную последовательность роста и усложнения структур, от простейших —
(6/7)
к сложным и сверхсложным, с последовательным раскрытием и ростом их исходного потенциала, от начального «Большого Взрыва» и «Преджизни» через усложняющуюся «соотнесённость культур» к обладающей способностью самопознания «сфере разума», ноосфере, интегрирующейся в бесконечности («точка Омега» [5]). Реализованный однажды, потенциал уже не исчезает бесследно по ходу эволюции, но, преобразуясь, включается в создаваемые ею новые структуры, всё более усложняющиеся и взаимосвязанные диалектикой их развития. Объёмная эволюция заставляет исследовать структурные связи наличной реальности, выявляя скрытые в них прошлые, разновременные по времени образования, диахронические состояния, т.е. «палеонтологию структуры»; но так реализуется историзм самосознания, ибо эти исходные (скрытые, погребённые) состояния, а равно структура в целом, постижимы только на основе исследования динамики исторического процесса. Так, в историческом исследовании реализуется взаимосвязь: структуризация историзма — историзм структуры. Сколь угодно сложная структура, путём исторического исследования может быть сведена к исходным, простейшим состояниям и сохраняет в себе их начальный энергетический потенциал.
Человек — система открытая, принимая нечто от окружающей среды, он ей же нечто и отдаёт, таково основное свойство Жизни. Растение, поглощая солнечный свет, воду, воздух, соли и пр., создаёт хлорофилл, на нём, как на фундаменте, строится следующий ярус органической жизни — человек, организованный в социум, производит следующий, высший, ярус, обозначенный как ноосфера. В материальном и духовном производстве, организованном объединёнными в общество людьми, часть этого производства перекрывается сферой потребления, уничтожающей произведённое ради существования людей как биологического вида; неперекрывающаяся часть — это неуничтожимые при потреблении, «вечные ценности» — знания, образы. В конечном счете индивидуальная ценность человека определяется суммой произведённых им вечных ценностей. Именно они составляют в тенденции нарастающую часть «энергетического фонда культуры» (по Вернадскому), в который, однако, входят и собственно производительные силы, и, непременно, традиция их использования, обеспечивающая развитие; преемственное наследование фонда и традиции от культуры к культуре с их количественным наращиванием и качественным структурным преобразованием, выраженным понятием «соотнесённости культур» (каждая культура в норме должна включить все достижения предшествующих), реализуют «гуманитарный этап» планетарного развития — от биосферы к ноосфере.
Процесс этого перехода в его общеметодическом аспекте составляет объект науковедения как самостоятельной научной дисциплины.
(7/8)
В современном науковедении выделяется несколько подходов к оценке его предмета и задач. Начальный из них, информационно-кибернетический, рассматривает науку прежде всего как информационный процесс. Предметом науковедения в таком случае является организационная структура науки. Этот подход выдвигает на первый исходный план исследование организационной структуры в целях её дальнейшей оптимизации. Прагматически-прикладной характер при всей ограниченности позволяет, однако, наметить наиболее доступные, первичные объекты науковедческого исследования: научные организации, школы, течения, взаимосвязи между ними; при этом могут быть широко использованы различные количественные показатели (численность научных работников, количество публикаций, экспедиций, фондов вещественных материалов и пр.).
Рефлективно-аналитический подход, опираясь на изучение внутренней структуры науки, исследует в первую очередь внутринаучные связи и отношения: процесс научного развития рассматривается как последовательность смены парадигм и вызываемых ею изменений внутринаучных отношений.
Теоретико-познавательный подход, обобщённо развитый в работах Б.М. Кедрова, рассматривает науку одновременно и как особую форму познания, и как специфический вид общественной деятельности, и как важную социально-практическую силу. Системный анализ этих взаимосвязанных аспектов позволяет раскрыть как внутреннюю структуру науки, так и её место и роль в развитии общественной системы. [6]
Ключевые понятия современного науковедения разработаны в трудах американских исследователей науки: Томас Кун в «Структуре научных революций» (1962; русское издание — 1977 г.) выделил и развил представление о парадигме; Маркс Вартофский в «Моделях. Репрезентации и научном понимании» (1979; русское издание — 1988 г.) противопоставил этому понятию по существу дополняющее его представление об эпистеме. Так определилась структура науковедения как «исторической эпистемологии», т.е. исследования исторического развития эпистемы, осуществляемого путём революционной смены парадигм.
В этой структуре науковедения как самостоятельной дисциплины можно выделить четыре основных уровня, каждый из которых образован несколькими самостоятельными разделами (принципиально выступающими предметом тематических науковедческих исследований). [7]
1. Фундаментальные (сущностные) характеристики:
1.1. Общая теория науки, закономерности формирования парадигм;
1.2. История науки, процесс становления эпистем и смены парадигм.
(8/9)
2. Экстранаучные (внешние, по отношению к обществу, — функциональные) характеристики:
2.1. Экономика науки;
2.2. Социология науки;
2.3. Политика и наука.
3. Социоструктурные характеристики науки:
3.1. Теория научного прогнозирования, определяющая перспективы развития науки как информационного процесса;
3.2. Планирование и управление научными исследованиями в общественно значимых целях, стратегия научного развития;
3.3. Операциональность науки, виды её применений, проблемы науки как особой производительной силы.
4. Инфраструктурные (внутренние, субстанциональные) характеристики:
4.1. Моделирование систем отраслей и видов научной деятельности;
4.2. Наукометрия, количественные параметры и показатели развития;
4.3. Научная организация труда в научно-исследовательском процессе;
4.4. Психология научной деятельности;
4.5. Этика, эстетика, правовые основы научной деятельности;
4.6. Язык науки.
Логика этой структуры позволяет наметить пути движения к конкретному материалу, в частности к прошлому археологической науки в России.
3. Современное состояние дисциплины. ^
Основная сложность в овладении предметом заключается в том, что к началу 1990-х годов «историография археологии» или, если сузить её объём, «история отечественной археологии» ещё переживает начальный этап становления.
При этом давно уже накоплен значительный опыт тематических обзоров историографии, построенных главным образом с точки зрения накопления фактического материала. В виде начальных глав они включаются в соответствующие тематические исследования; иногда — выделяются в самостоятельные работы, чаще всего посвящённые деятельности отдельных научных организаций и лиц. Разделы «Организация и история археологической науки», «История археологии» заняли прочное место в выходящем с 1959 г. многотомном библиографически-справочном издании «Советская археологическая литература», серией томов охватившем отечественную, а частично и зарубежную библиографию с 1918 г. по начало 1980-х годов, с ведущейся подготовкой дальнейших периодических выпусков. Инициатива
(9/10)
продолжающегося уже свыше 30 лет труда принадлежит высококвалифицированным специалистам Ленинградского отделения Института археологии Академии наук СССР (ЛОИА АН СССР) Н.А. Винберг, Р.Ш. Левиной, Т.Н. Заднепровский; ответственным редактором первых выпусков был зав. ЛОИА проф. М.К. Каргер, а его заместителем и организатором издания — один из авторитетнейших археологов старшего советского поколения Мария Александровна Тиханова (1900-1981). Структурированный массив советской библиографии сам по себе является бесценным, не имеющим аналогов науковедческим источником. С первого выпуска здесь тщательно фиксировались и все советские работы по истории археологической науки. Однако их анализ свидетельствует о том, что огромный фактический материал, накопленный в изучении как дореволюционной, так и советской археологии, не систематизирован, не существует детальной периодизации истории науки и потому при тематическом разнообразии все эти исследования трудно связать между собой, свести в единое целое.
По инициативе акад. В.П. Алексеева, возглавившего в 1988 г. Институт археологии АН СССР (ИА АН СССР), в Москве, в качестве самостоятельного структурного подразделения выделена группа, осуществляющая изучение истории археологической науки. Аналогичное подразделение, по предложению зав. ЛОИА чл.-кор. АН СССР В.М. Массона, создано в Ленинграде. Кандидат исторических наук Н.И. Платонова начала систематичное исследование истории первых советских научных археологических учреждений (ГАИМК — ЛО ИИМК — ЛОИА). Одновременно, в 1988/1989 учебном году, под руководством директора Музея истории ЛГУ И.Л. Тихонова и автора этих строк начал работу по истории отечественной археологии Проблемный семинар Музея ЛГУ и кафедры археологии исторического факультета Ленинградского университета. Однако научная продукция всех этих и подобных специализированных подразделений пока не вышла за пределы семинаров, юбилейных чтений, тематических конференций. Сводного труда по истории отечественной археологии, который бы отвечал всем требованиям современного науковедения, всё ещё нет.
В основном периодизация истории отечественной археологии в советской науке строилась в рамках общей схемы социально-экономических формаций (феодализм, капитализм, социализм) и методологических систем (дворянская, буржуазная, марксистская историческая наука). Не существует общепринятой спецификации этой схемы применительно к материалу, методам, структуре археологии: нет строгой характеристики конкретных археологических парадигм, исследования их диалектической взаимосвязи, процесса развития, взаимодействия и смены.
Между тем, для создания такой внутринаучной периодизации уже сложились необходимые предпосылки. Последние пол-
(10/11)
тора-два десятилетия в советской науке постепенно возрастал интерес к методологическим и теоретическим проблемам археологии, к научному описанию методологических основ и теоретического аппарата различных научных школ — прежде всего в советской археологии, особенно её начального этапа. [8] Прочную методологическую и фактографическую базу приобретали представления о развитии археологии как едином мировом процессе. Появились фундаментальные очерки истории зарубежной археологии (вводная глава в двухтомном труде А.Л. Монгайта «Археология Западной Европы», 1973). [9]
Анализируя зарубежные научные школы, такие, как англоамериканская «новая археология», географическая археология, французская дескриптивная археология, западногерманские индетерминисты и др., советские исследователи обратились к проблеме генезиса этих школ, поисков их корней в прошлом. Этапы формирования мировой археологической науки на обширном культурно-историческом материале рассмотрены в ряде фундаментальных трудов зарубежных археологов; широкой известностью пользуются книги английского учёного Глена Даниела «Сто пятьдесят лет археологии» (1975) и чехословацкого археолога Ярослава Малины «Археология вчера и сегодня» (1981) с ярко изложенными оригинальными концепциями развития науки. Своё место на каждом из этапов мирового научного процесса находят и материалы по истории отечественной археологии. Однако их систематизация, планомерно начатая первопроходцем в научном освоении рассматриваемой дисциплины и авторитетнейшим из современных специалистов по истории отечественной археологии, доктором исторических наук Александром Александровичем Формозовым более четверти века тому назад, всё ещё не приобрела целостного и законченного характера.
4. Литература и источники. ^
Первое научное обобщение, охватившее всю историю дореволюционной российской археологии в монографическом издании, принадлежит одному из патриархов советской исторической науки и ведущих дореволюционных исследователей — акад. С.А. Жебелёву. В его книге «Введение в археологию» (ч. I. Пг., 1923) дан блестящий сравнительно-исторический очерк, в котором отечественная археология рассматривается на фоне развития мировой (правда, прежде всего классической, или, как мы чаще её сейчас называем, античной археологии).
В отношении русской науки С.А. Жебелёв мог опираться на труды солидных предшественников. В 1900 г. вышла написанная известнейшим археологом, раскопщиком Солохи и других скифских курганов Н.И. Веселовским «История императорского археологического общества за первые 50 лет его су-
(11/12)
ществования». Десятью годами раньше, в 1890 г., ведущий русский этнограф и археолог Д.Н. Анучин издал труд «Историческая записка о деятельности Московского археологического общества за первые 25 лет его существования». В этих монументальных монографиях сосредоточен ценный и яркий материал по истории центральных научных обществ археологов России в Москве и Петербурге.
Все эти работы носят, однако, описательный, фактографический характер; для нас они являются скорее источником по истории науки, нежели её исследованием.
Первый опыт исторического и притом основанного на марксистской методологии подхода к прошлому нашей науки представляла небольшая по объему книга В.И. Равдоникаса «За марксистскую историю материальной культуры» (1930). Глава, посвящённая дореволюционной археологии, должна была раскрыть связь науки с социальной структурой русского общества; впервые история отечественной археологии рассматривалась как часть истории страны. Но, как и многие другие работы обществоведов первых советских десятилетий, концепция В.И. Равдоникаса отличалась тенденцией к прямолинейному социологизму, к характерному для утвердившейся в советской археологии «теории стадиальности» — упрощению действительных связей между культурой и обществом, наукой и общественной структурой. В ещё большей мере эта черта проявилась в первой советской работе, специально посвящённой истории археологии — изданной в 1933 г. книге М.Г. Худякова «Дореволюционная русская археология на службе эксплуататорских классов». Однако она должна быть отмечена не только как первая историографическая разработка, но и как серьёзный научный труд, вобравший в себя разнообразный и ценный культурно-исторический материал, как первая попытка конкретно-исторической реализации общей схемы истории отечественной археологии, намеченной В.И. Равдоникасом.
Преодоление социологизаторского схематизма «стадиалистов» в 1950-х годах не привело непосредственно к разработке объективной и детальной концепции истории дореволюционной археологии. В многотомных «Очерках истории исторической науки в СССР» (1957-1988) имеются краткие очерки А.В. Арциховского, в которых археология рассмотрена по хронологическим отрезкам, в целом соответствующим общей периодизации русской истории. Тот же принцип сохранён в вводном очерке книги А.Л. Монгайта «Археология в СССР».
Начало работы над созданием объективной, конкретно-исторической периодизации истории отечественной археологии, свободной от социологизаторских схем, углубляющей и детализирующей общеисторическую периодизацию на собственном, специфическом материале науки, отмечено изданием в 1961 г. небольшой по объёму книги А.А. Формозова «Очерки по истории
(12/13)
русской археологии». В течение последующей четверти века (1961-1986) выходила серия публикаций этого исследователя, обобщенных в конечном итоге в его монографии «Страницы истории русской археологии». До конца 1980-х годов А.А. Формозов оставался едва ли ни единственным и наиболее авторитетным исследователем отечественной археологической историографии. Именно он впервые попытался рассмотреть развитие археологической науки в России, исходя из ее собственных, внутренних законов.
Основная идея книг А.А. Формозова заключается в последовательном изменении места археологии в культуре, в системе наук. Интерес к древностям, зародившись как часть мифологического (религиозного) сознания, предания, обретает научную форму, первоначально как часть географического знания; в России первые археологические изыскания были связаны с землеописательскими исследованиями. Затем, в эпоху утверждения эстетики классицизма, археология становилась частью искусствознания (классического); позже, по мере формирования эволюционистских представлений о развитии природы и общества, примыкала к естествознанию, откуда заимствовала ключевые методологические идеи; наконец, превратилась в историческую науку.
Культурно-исторический подход, на котором основана концепция А.А. Формозова, позволяет исследовать взаимосвязи археологии с другими науками и сферами культуры. Однако выделение лишь основных, ведущих линий этих взаимосвязей (меняющихся от этапа к этапу развития археологии) предопределило неизбежную «избирательность» подхода в целом. В результате общая картина развития получилась неполной и фрагментарной, что проявилось и в самом характере обобщений, выраженном и в заглавиях книг А.А. Формозова («Очерки...», «Страницы...»). Из обзора выпали некоторые, притом существенные, этапы формирования и развития отечественной археологии; исследователя интересовали прежде всего моменты зарождения, «кристаллизация» того или иного её раздела: классической, славянской, первобытной археологии. Но ведь сформировавшись, этот раздел в дальнейшем оказывал и все более возрастающее воздействие на структуру научной дисциплины в целом. Чем дальше, тем больше археология в своём развитии подчинялась действию своих внутренних потребностей и условий, факторов и стимулов. Очертив лишь внешние, общекультурные условия и наметив основанную на них периодизацию, А.А. Формозов сделал первый, принципиально важный, шаг в становлении «истории отечественной археологии» как самостоятельной отрасли археологического знания. Однако этот почин на протяжении десятилетий по существу не находил ни понимания, ни поддержки. Само по себе это обстоятельство, очевидно, требует объяснения, прийти к которому мы можем един-
(13/14)
ственным путём: оценивая объективное значение для советской археологии всех тех открытий, публикаций, деятельности организаций и учёных, которые в совокупности и составляют историю отечественной археологии с 1700 по 1917 г.
Без подобного обоснования того фундамента, на котором было выстроено здание советской археологической науки, в значительной мере ослабленной оказывается концептуальная база появившихся в последние десятилетия обзорных трудов, посвящённых советской археологии: монографии В.Ф. Генинга о начальных этапах развития теоретико-методических исследований археологов СССР; добротной по фактическому материалу 1917-1980-х годов работы А.В. Пряхина, охватившей весь период развития советской археологии.
Между тем эпистематика и парадигматика современной науки определённо вышли на качественный рубеж, не только позволяющий, но и делающий настоятельно необходимым применение к историографическому материалу концептуального инструментария, разработанного советскими археологами на теоретическом уровне, не уступающем последним передовым мировым достижениям. Методологическую основу освоения историографического материала археологии создают принципы и понятия, изложенные в серии теоретических монографий последних лет (Л.С. Клейн. «Археологические источники». Л., 1977; В.Ф. Генинг. «Объект и предмет науки в археологии». Киев, 1983; Ж.-К. Гарден. «Теоретическая археология» (перевод и научная редакция Я.А. Шера). М., 1983; В.Д. Викторова. «Научный поиск в археологии». Свердловск, 1989). Как и ряд коллективных изданий, эти книги способны вооружить исследователей историографического прошлого научно-теоретическим понятийным аппаратом, важным и эффективным для понимания внутренней логики и содержания научного процесса, его глубинной взаимосвязи с самыми современными и остро актуальными состояниями науки. «Палеонтология структур» или «археология идей» становятся необходимым компонентом любых текущих научных исследований; продуктивность научного процесса во многом зависит от степени овладения опытом прошлого и технологическим условием научной деятельности все более становится полномерное владение материалом истории науки.
II. Этапы формирования научного отношения к древностям (до 1700 г.). ^
1. Древности в культуре. ^
Древности, т.е. материальные объекты, отделённые от живой культуры разрывом в традиции их изготовления и использования, занимают функционально определённое место в любой
(14/15)
культуре, включая первобытную. Это место определяется аксиологической системой или господствующей в культуре системой ценностей. Первобытная культура в своих основных ценностных категориях (представлениях о времени, пространстве, внешних силах) ориентирована на миф. Её время — мифологично. Древности как атрибут времени выполняли в первобытной культуре мифологическую функцию.
Генезис её остается невыясненным; можно допустить, что он близок по времени к оформлению первичных мифологических представлений и в таком случае должен относиться едва ли не к верхнему палеолиту. В этом аспекте материал первобытных культур пока трудно дифференцировать, выделяя в нём «достоверные древности», осознававшиеся в качестве таковых.
Но уже при переходе от каменного века к эпохе металла появляется возможность выделить «древности» в составе более поздних комплексов. В ряде погребений бронзового века обнаружены более древние каменные орудия, прежде всего боевые топоры, иногда — кремнёвые стрелы и другие изделия предшествующих тысячелетий. Это — так называемые «громовые стрелы», хорошо известные в этнографической, народной культуре. Атрибут бога-громовника (первичная функция каменных топоров) устойчиво сохранялся в глубинных, языческих пластах народного сознания в качестве материальной фиксации мифа.
Наряду с «портативными древностями» (вещами, «артефактами»), изымаемыми из первоначального контекста и сравнительно легко транспортируемыми, ту же функцию ещё более ёмко выполняли сооружения, «памятники» — «монументальные древности» (пирамиды, мегалиты, курганы, валы и т.п.), воспринимавшиеся одновременно как элемент ландшафта и как атрибут мифа, воплощавшие единство мифологического пространства — времени, «хронотоп». Культовые и поклонные камни, а также наскальные изображения — петроглифы в различных регионах удерживают эту функцию наиболее устойчиво, её наследовали друг у друга сменявшие в одном ландшафте культуры различной этнической принадлежности от каменного века до нового и новейшего времени. Курганы в народных говорах Белоруссии и западных областей России нередко называют «волотовками»: «волот» — мифический великан (нередко связываемый и с культом камня), языческий бог Велес, мифологический антипод — противник Громовника. Иногда это название вытесняется эпическим «богатырь». То же слияние мифоэпических функций — в фольклорных представлениях о «Змиевых валах» на Украине, восходящих к скифской эпохе оборонительных сооружений; как показал в своём исследовании акад. Б.А. Рыбаков, древнейший миф о змееборчестве здесь сливается с эпическими преданиями древних славян. [10]
Эпическая функция древностей определяется в рамках «варварских» культур доклассового общества (как правило, не со-
(15/16)
впадая с реальным характером памятника). До сих пор древнерусские курганы X-XIII вв. местное население называет «татарскими», «турецкими», «польскими», «литовскими», «шведскими», «французскими» могилами — в зависимости от того, какое из нашествий XIII-XIX вв. оставило наиболее глубокую память в данной местности. Курганы стали материальной фиксацией эпического предания, материализацией «эпического времени».
Постепенно эпическая функция перерастала в функцию историческую. На первых страницах русской летописи предания о Вещем Олеге (фигура, ещё полуэпическая) завершаются указаниями на его «могилу» (курган) и локализация — эпически неотчётлива: то ли в Киеве на Щекавице, то ли в Ладоге. Но уже относительно преемника его, князя Игоря, летопись указывает с исторической определённостью: «И есть могила его в Искоростене до сего дне». Эту могилу в 1710 г. видел В.Н. Татищев, первый российский профессиональный историк-специалист.
Примерно так же — от мифологических к историческим — изменялась функция портативных, вещественных древностей. Наряду с различными религиозными реликвиями (среди которых сохранились уникальные изделия древних мастеров) каждый княжеский или королевский двор, каждая династия накапливали материальные воплощения определённой исторической традиции. Такие вещи, как «Сигтунские врата» в Новгороде, «Довмонтов меч» во Пскове, «шапка Мономаха» в Москве стали политическими, государственными символами, подтверждая истинность определённых идеологических установок. Далеко не всегда эти установки соответствовали исторической действительности: «шапка Мономаха» не принадлежала византийскому императору XI в., а была изготовлена золотоордынским ремесленником в XIV столетии. [11] Но от «государственных древностей», выполнявших, в общем, актуальную для современников историко-политическую функцию, и не требовалось безусловной исторической достоверности.
Отношение к вещи как историческому источнику зародилось лишь в эпоху Возрождения, когда в европейскую культуру взрывообразно вторгались монументальные и портативные древности античности: нехристианские (т.е. свободные от мифологической функции), негосударственные, но воплощающие исчезнувшую культурную традицию, возведённую в новый общественно-эстетический идеал. На смену мифологической, историко-эпической, историко-политической функциям древностей пришла функция историко-познавательная; традиционалистское отношение к ним сменяется зарождающимся научным отношением.
(16/17)
2. Собрания древностей. ^
В прямой зависимости от изменения культурных функций развивались способы накопления, хранения и обработки древностей. Первыми собраниями древних вещей стали храмовые, церковные и монастырские сокровищницы, где наряду с «чудотворными мощами», иконами, чтимой утварью сосредоточивались и другие портативные изделия из драгоценных металлов, вклады прихожан; нередко сюда, в качестве религиозных ценностей, попадали произведения весьма отдалённых эпох и цивилизаций.
Именно в церковную культуру проникло представление о возможности «добыть» чудесный предмет путём раскопок (восходящее ещё к языческим обычаям ограбления курганов) так, в XV в. псковичи раскопали древнейшую в городе церковь Власия, а в XVI в. раскопками была «обретена» икона Казанской Божьей Матери.
Крупнейшие церковные собрания — Патриаршья ризница в Москве, Софийский собор в Новгороде, Киево-Печерская лавра — стали в конечном счёте основой своеобразного музейного фонда, сохранившего до наших дней замечательные произведения искусства и ремесла далёкого прошлого.
По мере развития историко-политической функции древностей они сосредоточивались в светских, государственных (княжеских, царских) сокровищницах. Московская Оружейная палата, так же как парижский Лувр или дрезденская Грюне Гевельбе, постепенно из собрания дорогой одежды, посуды, оружия превращались в коллекции произведений искусства (первоначально как воплощение государственных традиций, а в Новое время — обретающие самостоятельную эстетическую ценность).
Разнообразие светских собраний по сравнению с церковными вызвало потребность в систематизации. Эпоха Возрождения в Европе — время начала формирования методов музейной работы, в том числе — с древностями (монетами, геммами, керамикой, скульптурой и пр.). Собрания «антиков» стали материальной основой развития особой сферы культурной деятельности, непосредственно предшествующей собственно науке археологии. В западноевропейской культуре XV-XVII вв., когда сформировалось устойчивое отношение к древностям, определяются как «эпоха антиквариаризма». Актикварием называли специалиста, профессионально работающего с древностями, и именно он — прямой предшественник археолога.
В подражание государственным возникали частные светские коллекции. В Западной Европе их появление было возрождением одной из античных культурных традиций (ещё на рубеже н.э. Страбон писал о грабителях могил, продававших древние вещи римским коллекционерам). Вместе с другими элементами
(17/18)
светской культуры собирание «раритетов», редкостей, диковин, древностей во второй половине XVII в. проникало в Россию, где формировался свой, национальный вариант общеевропейской культуры барокко.
3. Описания древностей. ^
Как и коллекционирование, описание древностей и древних памятников (причём в качестве материальной фиксации прошлых событий, т.е. исторических источников) — культурная традиция, восходящая к античности. Термин «археология» в значении, близком нынешнему («архайос» — древний, «логос» — слово, знание), употребляли в своих трудах Платон и Фукидид (так он озаглавил часть 1-й книги своей «Истории Пелопоннесской войны», завершённой к 395 г. до н.э., сочинения, считающегося «вершиной древнегреческой историографии»). [12] «Археология» Фукидида посвящена описанию мавзолеев, храмов, святилищ, укреплений, погребений, древних обычаев Афин. Египетские пирамиды, курганы «киммерийских царей» в Скифии и другие памятники прошлого в качестве документальных свидетельств достоверности исторических событий описывал «отец истории» Геродот (ок. 450 г. до н.э.). Сложившаяся в V в. до н.э. традиция классической античности развивалась вплоть до первых веков н.э.: монументальным древностям посвящены многие страницы «Географии» Страбона, «Описания Эллады» Павсания и других сочинений.
В эпоху Возрождения эта традиция восстановилась в западноевропейской культуре. Наряду с античными памятниками учёные-гуманисты обратили внимание и на древности иных, местных «варварских» культур: западноевропейские мегалиты, скандинавские курганы, индейские города и храмы центральной Америки. В XVI-XVII вв. появились первые обобщения, основанные на изучении монументальных археологических памятников (мегалитов, курганов), находок из них, а также местных народных преданий и письменных источников: «История северных народов» Олауса Магнуса (1555), «Monumenta Danica» Оле Ворма (1643), «Atlantica» Олафа Рюдбека (1679). Составлялись систематические издания и каталоги античных надписей, монет, резных камней и других произведений искусства. В течение примерно ста лет, с 1550 по 1670-е годы, в Европе возник ряд центральных государственных учреждений и обществ, занятых охраной древностей: Комиссариат древностей в Ватикане (Италия), Общество по охране национальных древностей Британии, Французская Академия, Государственная Коллегия древностей в Стокгольме (Швеция). Создавались новые организации и зарождались методы археологических исследований.
(18/19)
4. Зарождение археологических приёмов исследования. ^
Систематические раскопки с целью добывания античных древностей и их коллекционирования в конце XV — начале XVI вв. предпринимали римские папы. В 1506 г. в Бельведере Ватиканского дворца был выстроен двор, предназначенный специально для экспозиции античных скульптур. Была установлена монополия папской администрации на все предметы, добываемые при раскопках и земляных работах; в 1514-1520 гг. ими руководил великий живописец Рафаэль Санти. От земляных наслоений был освобождён ряд памятников, в том числе одно из самых величественных сооружений древнеримской архитектуры — термы Каракаллы.
Римские папы занялись античными древностями с целью сохранения за церковью господствующей позиции в культуре эпохи Возрождения. Но даже под церковной эгидой зарождалось новое, свободное от религиозных догм, отношение к древности. Во второй половине XVI в. ватиканский смотритель ботанического сада Микеле Меркати написал сочинение, где доказывал, что «громовые стрелы» — орудия первобытных людей, не знавших металла (сочинение осталось в рукописи). В 1563 г. была издана поэма «О природе вещей» Лукреция, где римский поэт I в. до н.э. писал, словно намечая «систему трёх веков» первобытной истории — каменного, медного и железного:
Древним оружьем людей были руки, ногти и зубы,
Камни, а также лесных деревьев обломки и сучья,
Пламя затем и огонь, как только узнали их люди.
Силы железа потом и меди были открыты.
Но применение меди скорей, чем железа, узнали:
Легче её обработка, а также количество больше...
(Лукреций, ст. 1283-1288)
Взгляд на древние вещи как на источник неизвестных ранее знаний о прошлом получал всё более широкое распространение в среде учёных-гуманистов.
Наблюдение на местности, описание в увязке с ландшафтом, обмеры и чертежи, раскопки с целью получения вещей, сосредоточение находок в коллекции, их первичная классификация — вот те навыки и методы работы с древностями, которые были выработаны европейской культурой к концу «эпохи антиквариаризма» (рубеж XVII-XVIII вв.). Одновременно развивалось и обретало научную форму осознание познавательной ценности вещи, как исторического источника, вполне сопоставимого с источниками письменными.
(19/20)
5. Генезис исторического самосознания в средневековой культуре России
(до начала Петровской эпохи). ^
Древняя Русь в IX-X вв. возникла как государственное образование и развивалась за пределами политического ареала Римской империи I-V вв. Первичная интеграция славянства, из лесной восточно-европейской «прародины» расселившегося к VIII-XI вв. в пределах территории от Эльбы до Волги и от Балтики до Адриатики, разворачивалась в северо-восточной части античного «Барбарикума», и восточным славянам досталась географическая область вдоль Борисфена — Днепра и связанных с ним рек, античной традицией обозначаемая как Scythia Magna, Великая Скифия. Объединение племенных территорий вдоль днепровско-волховского «Пути из Варяг в Греки» с Крещением Руси стало рождением принципиально нового этнокультурного и социополитического организма, завершившего становление единой в формационном и социокультурном аспектах Европы. Тысячелетнему противостоянию античной империи и её «варварской периферии» был положен предел в 988 г., когда Древняя Русь замкнула венец феодально-христианских государств Европейского континента.
«Путь из Варяг в Греки», от северного варварства к эллинской духовности, стал путём России в семью европейских народов и культур. Становление христианско-феодальной цивилизации при Владимире, Ярославе и ближайших их преемниках древнерусское культурное сознание, осваивая античную традицию, воспринимало сквозь призму древних греко-варварских отношений.
«Повесть временных лет» в начале XII в. завершает вводную часть, посвященную расселению славян следующими словами: «Бъ множьство ихъ; съдяху бо по Днъстру оли до моря, суть гради ихъ и до сего дне, да то ся зваху оть Грекъ Великая Скуфь».
Через эту Великую Скифию (где заброшенные городища — «гради ихъ» — привлекаются уже первыми археологическими свидетельствами истории!) пролегал Путь из Варяг в Греки, и летописная традиция связывает его с провиденциальным для судеб Руси путешествием первопроходца, апостола Андрея Первозванного, вкладывая в его уста пророчество: «На сихъ горахъ восияетъ благодать Божья; имать градъ великъ и церкви многи Богъ въздвигнути имать. И въшедъ на горы сия, благослови я, постави крестъ и помоливъся Богу и сълезъ съ горы сея, иде же послъже бысть Киев, и поиде по Днъпру горъ». Путь Андрея, по преданию, завершился в Новгороде и, таким образом, сакральным акцентом отмечены два главных центра Руси на летописном пути «из варяг в греки».
(20/21)
Культурное сознание страны, вплоть до петровского времени, развивалось на основе усвоенной из Византии структуры ортодоксальной, греко-католической православной церковной традиции и организации. Эта традиция упорядочивала и соподчиняла наиболее значимую, семантически насыщенную и притом сакрализованную долю культурного фонда, от каменных произведений храмовой архитектуры, иерархической организованностью кафедральных Софий (Киева, Новгорода, Полоцка), соборных, монастырских, приходских (кончанских и уличанских) храмов, равномерной сетью распределившихся по всему обитаемому пространству «Святой Руси», каковой она и становилась с появлением этих христианских святынь, и до сакрализованного письменного Слова, запечатлённого созданной церковными просветителями кириллической славянской азбукой. Древнерусская письменность, во всём многообразии своих литературных жанров, отличалась от современной ей письменной литературы средневековых западноевропейских культур именно этой принадлежностью к народному языку и выражавшему его алфавиту. Но при этом она, во-первых, оставалась именно сакрализованной, церковной (клерикальной) по иерархической позиции произведений, наиболее концентрированно выразивших наивысшее духовное содержание сакральных текстов Священного Писания, ради большей доступности переведённых на «язык словенескъ». Вместе с этими текстами и остальные богослужебные и светские жанры практически до конца средневековья воспроизводились в монастырских скрипториях, а в позднемосковское время — и в церковных же типографиях. Во-вторых, алфавитное своеобразие кириллической древнерусской письменности не только обеспечивало её самостоятельность, но и ставило в стороне, вне русла развития латиноязычной (и латиноалфавитной) европейской письменной культуры, где именно эпоха Ренессанса (функцию которой в России лишь в XVII в. в какой-то мере могла принять на себя культура «восточноевропейского барокко») стала временем самоопределения культуры светской, предопределившим самостоятельное, посттрадиционалистское развитие всего комплекса естественнонаучных, а в нарастающем сопряжении с ним и гуманитарных знаний.
Весь свой тысячелетний путь Россия осуществляла, сохраняя единство этнокультурного самосознания. Отсутствие антично-средиземноморской подосновы мировой цивилизации (столь значимой для европейского Возрождения) вынуждало на каждом этапе осваивать её собственными силами заново и, забывая о том, что эти силы необходимы прежде всего для освоения мировых достижений, а уже затем — для качественного их преобразования на основе национальных ресурсов, Россия периодически на протяжении этого многовекового пути снова и снова обрекала себя на мучительные периоды застоя, для пре-
(21/22)
одоления которого и на рубеже XV-XVI вв., и в начале XVIII в., и не раз уже в XX в. требовался своего рода «опережающий прорыв», концентрация ресурсов для целенаправленного развития культурных сил, отсутствующих в отставшей стране.
Правда, достигая целей очередного «прорыва», страна и народ способны были обогатить мир достижениями невиданного уровня, будь то трансконтинентальные сети путей (с Севера на Юг или с Запада на Восток от Европы до Америки, равнозначные другим «Великим географическим открытиям») либо — мощь централизованного национального государства (на феодально-крепостнической основе, но выстроенного в те же исторические сроки, что и национальные государства Европы XV-XVI вв.), блеск и великолепие «дворянской культуры» Российской империи, подарившей человечеству гений Пушкина, Толстого, Достоевского, Чайковского... Одной из высших тайн взрывообразного духовного роста России, несомненно, был и остается Петербург — Петроград — Ленинград, город, основанный на истоке водного пути «из варяг в греки» и с момента своего рождения ставший местом концентрации высших достижений мировой культуры и их качественного преобразования на основе национальных ресурсов. Город, воплотивший наиболее полным образом способность к творческому синтезу культур, стал выражением нового этапа исторического пути России. Но весь предшествующий путь основан был по существу на том же процессе культурного синтеза, унаследованном и развитом Русью от культуры эллинистическо-византийской, со времён Александра Македонского и Византийской империи, объединявшей эллинство с наследием древневосточных цивилизаций.
Греко-восточный синтез, на котором основан расцвет русской культуры, пленяет универсальной, всечеловеческой охватностью своей духовной силы: «несть бо ни эллина, ни иудея», и всем равно опознавать Слово Божие, каждому на своём языке. Но он (и в том принципиальное отличие от западноевропейского «римско-германского») не требовал и не создавал общечеловеческой дисциплинированности латиноязычного корпуса Знания: иерархизированная универсальность UNIVERSITAS при гибкости и живости греческого образного мышления, была избыточной. Русские закрепили это отношение уникальностью своей «кириллицы»; письменный фонд культуры, традиционно-сакрализованный, обособлял её от европейского контекста самим алфавитом.
Петр Великий попытался не только создать в России самый передовой социально-экономический потенциал (принятые за основной образец его реформ скандинавские страны, при близкой во многом исходной структуре, от просвещенного абсолютизма мирно эволюционировали в капитализм). Он стремился
(22/23)
также преодолеть отсутствие традиции обучения знанию (в Европе, от средневековой организации тривия-квадривия, развившейся к рационалистической культуре Просвещения, и от барокко через энциклопедические преобразования культурного фонда перераставшей в западноевропейский классицизм). Среди петровских преобразований одним из важнейших является утверждение «гражданской азбуки», вытеснившей церковнославянскую вязь и вырвавшей письменное слово из монопольного владения Церкви. Основание Академии наук, Университета, системы школ создавало одну из самых передовых (из возможных) структур образования и науки. Притом она завершала и предопределяла дальнейший ход своего рода «обмирщения», десакрализации традиционной клерикальной российской культуры. Начатый Петром I, этот процесс охватил буквально все стороны жизни, найдя законченное культурно-образовательное выражение в исключении из университетской структуры факультетов богословия (сохранявшихся, несмотря на всю глубину культурных преобразований Ренессанса и Реформации, в университетах Западной Европы) и выражение организационно-политическое — в фактическом упразднении Патриаршества и подчинении при Петре I российской православной церкви правительственно-бюрократической инстанции — Святейшему Синоду.
Десакрализация образования и культуры при Петре I, разрывая организационные связи светской и церковной культурных сфер, однако не достигала целей глубинного и органичного преобразования культуры. В обществе, сохранявшем физическое и политическое порабощение подавляющего большинства крепостного крестьянского населения (а Петр I в значительной мере упрочил рядом своих мероприятий, вплоть до «подушной подати», именно феодально-крепостническую структуру), отсутствовала необходимая «питательная среда» для динамичного пополнения и развития тех общественных слоёв и сил, которые могли стать независимой и стабильной прогрессирующей основой для быстрого развития естественнонаучной, технической сферы знаний. Формирующееся «образованное сословие» идентифицировалось прежде всего с дворянством, да и недворянская его часть происходила главным образом из среды многосемейного православного духовенства. Российская светская культура сохранила преимущественно гуманитарный («антитехнологичный») характер; дисбаланс гуманитарной и технократической его сторон, иногда с колебаниями в пользу одной или другой, стал устойчивой характеристикой русского культурного самосознания. Торжество «технократизма» в энциклопедической многосторонности петровской культуры эпохи Преобразования вскоре было преодолено своего рода компенсационными процессами, «опережающий прорыв» — стабилизацией гуманитарной культуры, подчинённой монопольным интересам господ-
(23/24)
ствующего дворянского класса. Таким «возвратно-поступательным» движение российской культуры и истории осуществлялось в различные эпохи — и до и после Петра.
Исход XVII в., однако, российское общество, несомненно, воспринимало как канун Преобразования. После успокоения Смуты в культурной среде Москвы находились и формировали «предпетровскую» основу образованные русские люди, внимательно следившие за развитием современной им западноевропейской мысли. Импульсы светской культуры барокко находили подготовленную почву. Во многих боярских домах — А.Л. Ордина-Нащокина, В.В. Голицына и др. — собирали западноевропейские и переводные книги, гравюры, географические карты, метеорологические приборы и другие произведения новой культуры. Барокко в России ещё до царствования Петра выполняло (как и в североевропейских странах XVII в.) примерно те же культурно-исторические функции, что и западноевропейское Возрождение.
Известны, в частности, и симптомы нового отношения к древностям, к раскопкам. В 1679 г., в правление Федора Алексеевича, в Москву поступило сообщение от воронежского воеводы о находке костей «волота» (вероятнее всего, останки мамонта из района Костёнок, крупнейшего верхнепалеолитического местонахождения). В ответ была направлена грамота, предписывавшая — кости тщательно раскопать, а раскопав, «сделать всему роспись и чертёж». Крупнейший знаток нашего палеолита С.Н. Замятнин назвал эту грамоту «первой русской инструкцией для раскопок». [13]
Костёнковские находки вскоре получили более точное определение: в них опознали кости животных, и во времена молодости Петра это место считали «кладбищем боевых слонов», сопровождавших армию Александра Македонского. Стремление связать прошлое России с событиями и именами древней истории, включить его в контекст западноевропейской и античной историографии усиливается к концу XVII в. В 1692 г. московский стольник Андрей Иванович Лызлов (1655-1696) сочинил «Скифскую историю». [14] На протяжении десятилетий остававшаяся в рукописи, книга Лызлова пользовалась большой популярностью (до нас дошло более 20 её списков). Лызлов объединил сведения русских летописей, Хронографа, Синопсиса, Степенной книги и других отечественных источников с сочинениями западноевропейских (главным образом, польских и литовских) авторов и заимствованными у них сведениями из Геродота, Диодора Сицилийского, Курция Руфа, Гомера, Овидия. «Скифы» античной традиции были для Лызлова прямыми предками турок и татар, а его «Скифская история» — историей отношений России и других европейских государств с кочевыми ордами, векового противостояния осёдлых народов Европы натиску «скифов». Андрей Лызлов не только словом, но и делом
(24/25)
послужил историческому этому противостоянию Руси и Орды. Он был активным участником первого Азовского похода Петра, главным интендантом русской армии в Воронеже и от тяжелой болезни умер перед вторым походом, отдав все силы служению России, завещая ей свой исторический труд.
Тема «скифов», а для западноевропейцев, обобщенно, — «татар», с которыми связывались представления не только о массиве воинственных кочевых племён евразийской степи, но и о грозной Османской империи (крупнейшем военно-политическом противнике как Московского, так и ряда других государств), в конце XVII в. волновала европейских учёных не только своей военно-политической остротой. Её разработка обращала к исследованию отдалённых азиатских пространств, и лежавших вне пределов античной традиции глубин истории, неведомых для западноевропейских гуманистов. В этом контексте особое значение приобретали вещественные древности, происходящие с территории Российского государства. В 1692 г., когда Андрей Лызлов закончил свою книгу, в Амстердаме было издано сочинение Николааса Витсена «Северная и Восточная Татария» («Noord — en Oost Tartarien»). Учёный, политический деятель, купец, Витсен в молодости побывал в России (в 1664 г.) и с тех пор сохранял прочные и разносторонние связи с Московией. Он был близким другом Петра, дважды — в 1697 г., во время «Великого посольства», и в 1717 г., незадолго до своей смерти, он принимал в своем доме Петра. Именно Витсен, амстердамский бургомистр, устроил московского царя плотником на Саардамскую верфь, с его помощью набирали в Россию голландских мастеров и строили корабли. Авторитет Витсена как крупного государственного деятеля обеспечил нейтралитет Голландии в Северной войне России против Швеции (с которой Нидерланды были связаны союзным договором). Его книга основывалась на фундаментальном знании русских материалов, и современные специалисты оценивают её как своего рода энциклопедию Российского государства, где имеются разносторонние сведения о социальном устройстве, религии, искусстве, обычаях, костюмах, способах передвижения, устройстве жилищ, видах оружия и орудиях промысла более чем семидесяти народов нашей страны, флоре, фауне, географии Сибири, освоении её русскими землепроходцами и мореплавателями. Современники приравнивали к открытию Колумба эту «повесть о тех частях света, которые испокон веков оставались неизвестными». Неведомый «скифский» материк евроазийской «Татарии», возвращавшееся в Европу Российское государство раскрывало перед мировой наукой горизонты и перспективы невиданной глубины. Одним из замечательных первопроходцев этого международного научного общения был Н. Витсен; его корреспондентами в течение десятилетий оставались не только Петр I, но и А.А. Матвеев,
(25/26)
Ф.А. Головин, Ф.П. Салтыков, Франц Лефорт и другие сподвижники царя-преобразователя. Это позволяло Витсену постоянно пополнять фонд своих сведений, музейное собрание, картографические материалы. Именно он одним из первых осмыслил историко-географическое значение северноазиатских пространств, освоенных Россией. Витсен, в частности, впервые выдвинул гипотезу о том, что сибирские народы — первопоселенцы североамериканского материка (в наши дни она стала предметом советско-американских научных исследований археологов, организованных Сибирским отделением АН СССР).
Среди материалов Витсена — рисунки первых сибирских курганных находок, «бугровых вещей», которые в дальнейшем стали основой археологической коллекции Петра Великого. [15] Эти находки — начальная точка отсчёта исторического пути отечественной археологии.
[1] Шапиро А.Л. Историография с древнейших времён до XVIII века: Курс лекций. Л., 1982. С. 3.
[2] Тарле Е.В. Очерк развития философии истории: Из литературного наследия академика Е.В. Тарле. М., 1981. С. 116.
[3] Кун В. Структура научных революций. М., 1977. С. 210-226; Вартофский М. Модели: Репрезентация и научное понимание. М., 1988. С. 183-211.
[4] Добров Г.М. Наука о науке. Киев, 1970. С. 24-33; Котрабиньский Т. Проблемы исследования научного творчества // ВФ. 1968. № 6. С. 43-45; Микулинский С.Р., Родный Н.И. Место науковедения в системе наук // Там же. С. 41-42.
[5] Тейяр Пьер де Шарден. Феномен человека. Преджизнь. Жизнь. Сверхжизнь. М., 1987. С. 135-147, 206.
[6] Кедров Б.М. Ленин и революция в естествознании XX века. Философия и естествознание. М., 1969. С. 142.
[7] Рачков П.А. Науковедение: Проблемы, структура, элементы. М., 1974. С. 16, 18-20.
[8] Генинг В.Ф. Очерки по истории советской археологии (У истоков формирования марксистских теоретических основ советской археологии. 20 — первая половина 30-х годов). Киев, 1982.
[9] Монгайт А.Л. История и методика археологических исследований в Европе. Археология Западной Европы. Каменный век. М., 1973. С. 9-100.
(451/452)
[10] Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1981. С. 533-548.
[11] Крамаровский М.Г. «Шапка Мономаха»: Византия или Восток? // СГЭ. 1982. Вып. 47. С. 66-70.
[12] Всемирная история. Т. 2. М., 1956. С. 90.
[13] Замятнин С.Н. Первая русская инструкция для раскопок (находка костей «волота» в 1679 г.) // СА. XIII. 1950. С. 287-291.
[14] Чистякова Е.В. Русский историк А.И. Лызлов и его книга «Скифская история» // ВИМЛ. 1961. № 1. С. 117-119; Нейхард А. А. Скифский рассказ Геродота в отечественной историографии. Л., 1982. С. 7-9; Чистякова Е.В., Богданов А.П. «Да будет потомкам явлено...» М., 1988. С. 120-133.
[15] Соловьёв С.М. История России с древнейших времен. Кн. VII, т. 13, 14. М., 1962. С. 553-555; Спицын А.А. Сибирская коллекция Кунсткамеры // ЗОРСА. VIII. Вып. 1. 1906. С. 4.
|