С.Г. Кляшторный
Ордубалык: рождение городской культуры
в Уйгурском каганате.
Археологическая изученность древних стационарных поселений и фортификационных сооружений ещё совершенно недостаточна для законченных суждений об их месте в социально-экономической структуре степных сообществ, в политических процессах, завершившихся формированием степных империй, в сложении цивилизационного облика древних и средневековых кочевников Центральной Евразии.
Нуклеарной территорией степного политогенеза в течение всего I — начала II тыс. н.э. оставалась Монголия и прилегающие к ней горно-степные зоны на юге и на севере Внутренней Азии.
В 1947 г. С.В. Киселёв писал: «Не только немногочисленные эфемерные столицы уйгуров, монголов и более поздних властителей Монголии, но и обычная городская жизнь была, очевидно, важнейшей особенностью хозяйственного и политического развития этой части Центральной Азии» (Киселёв 1947: 370). Тогда С.В. Киселёв мог полагаться лишь на маршрутные наблюдения Н.М. Ядринцева, Д.А. Клеменца, И. Грено, Л.А. Амстердамской и на весьма ограниченные раскопки Д.Д. Букинича в 1933 и 1934 гг. В 1948-1949 гг. сам С.В. Киселёв возглавлял Советско-монгольскую историко-археологическую экспедицию, главным объектом исследования которой стало городище Хар-Хорин (Каракорум). Вместе с тем, впервые были осуществлены методически грамотные, но небольшие по объёму раскопки на городище Хар-балгас (Карабалгасун), в ходе которых было полностью исследовано лишь одно строение и заложено несколько шурфов на цитадели (Киселёв 1957: 92-95).
Тем самым было начато изучение стационарных строений и поселений уйгурского времени (VIII-IX вв.). Ныне известны крупные уйгурские городища не только на Орхоне, но также по Селенге (Байбалык) и Керулену (Хэдун хот), а также не менее десятка сравнительно небольших городищ уйгурского времени в Туве, главными исследователями которых были Л.Р. Кызласов и С.И. Вайнштейн (Данилов 2004: 56-67, 150-153). Теперь, даже в свете очень ограниченных археологических исследований более реально воспринимаются немногочисленные сведения письменных источников о городах уйгуров и месте осёдлой культуры в политической и хозяйственной жизни Уйгурского каганата в Монголии.
Наиболее важные сведения о столице Уйгурского каганата содержатся в двух мусульманских источниках, одном арабском и одном персидском сочинениях. Само появление этой информации стало результатом актуальных политических событий того времени.
В 806-810 и в 820-821 гг. уйгурские отряды на рубеже Сырдарьи дважды входили в боевое соприкосновение с арабскими гарнизонами и мусульманами-газиями. Китайская версия Карабалгасунской надписи упоминает о вторжении войск каганата в Фергану, а в согдийской версии того же памятника сообщается, что «счастливый царь (т.е. каган) направил послания эмиру Хорасана и многим другим местным эмирам и правителям». Там же упоминается и эмир Мумин, т.е., по интерпретации Ютака Ёсиды, халиф Мамун (813-833; Yoshida 1990: 117-123). Ответным ходом халифа или его наместника в Мавераннахре стала попытка установить дипломатический контакт с «хаканом токузгузов», т.е. с каганом уйгуров, возглавлявших племенной союз токуз-огузов (Minorsky 1948: 275-305). По другой версии (В.Ф. Минорский), инициатором посольства был Абд ар-Рахман Нишапури, возглавивший в 820 г. восстание в Усрушане и обратившийся за помощью к карлукам и токуз-гузам. В 821 г. Тамим ибн Бахр ал-Муттаува’и, арабский дипломатический агент, выходец из военной среды пограничных газиев, минуя владения карлуков в Семиречье, достиг ставки уйгурского кагана на Орхоне. Отчёт о шестимесячном путешествии, записанный со слов Тамима, цитируют в отрывках несколько арабских географов, но лишь в мешхедской рукописи Ибн ал-Факиха сохранилось достаточно полное описание всего пути и его конечного
(276/277)
пункта — столицы каганата. Тамим прибыл в столицу на сменных лошадях, присланных самим каганом, после двадцати дней путешествия по безводной степи, где он видел только шатры почтовых подстав, снабжавших его лошадьми и едой. Но следующие двадцать дней на его пути уже встречались селения, в которых жили по большей части тюрки, а среди них, добавляет Тамим, были огнепоклонники и зиндики, т.е. манихеи. И вот он въехал в столицу, большой и густо населённый город, окружённый пашнями и селениями (рустаками), которые почти сливались друг с другом. В городе было 12 железных (или: окованных железом) ворот, а внутри его располагались многочисленные рынки. Тамим опять отмечает, что среди населения преобладают зиндики (манихеи). Ещё за пять фарсахов до города Тамим увидел громадный золотой шатёр царя, установленный на плоской крыше его замка и вмещающий сто человек. Тамим рассказывает, что каган женат на принцессе из дома царя Син, т.е. Китая, а сам царь Китая посылает ему ежегодно 500 тыс. кусков шёлка (Там же). Действительно, вступивший в 821 г. на престол Кучлуг Бильге-каган (Чундэ каган китайских источников) был женат на принцессе Тай-хэ, дочери императора Сянь-цзуна (Mackerras 1972: 44-47, 114-122). Что же касается ежегодного обмена уйгурами лошадей на шёлк, то известно, что в 827 г. за 6000 лошадей уйгурский каган получил 500 тыс. кусков шёлка (подробнее см.: Jagchid 1989: 175-188; Beckwith 1991: 184-198). Как будто подтверждаются и сведения Тамима о многочисленных торгово-ремесленных и земледельческих пригородах уйгурской столицы.
Насколько сопоставим рассказ Тамима и немногие археологические материалы с городища Хар-балгас?
Вот как суммирует их С.В. Киселёв: «Хара-балгас, находящийся на р. Орхон, когда-то, очевидно, подступавшей к его стенам, представляет собой огромный город, занимающий пространство до 25 км2. < ... > Чтобы представить себе, каким он был на самом деле, достаточно сказать, что одна цитадель с прилегающими к ней садами занимает в длину почти 1 км. Размеры центральной части города, окружённой специальными валами и находящейся к юго-западу от цитадели, равны 1×1 км. Далее идут менее заселённые кварталы и расположенные за внешними валами города сады и обширные усадьбы. Крепость огромна не только в плане. Её стены и сейчас возвышаются на 10 м., а укрепления цитадели достигают 12 м. В середине крепости стоит донжон — сторожевая башня, возвышающаяся на 14 м над стенами < ... > За воротами крепости, к Орхону, тянулись сады, от которых остались правильно распланированные решёткой кварталы. Крепость окружали форты в виде массивных башен» (Киселёв 1957: 194). Обнаружены также следы металлургии и металлообработки в отдельном квартале. В 1976 и 1979 гг. городище Хаар-балгас обследовал Ю.С. Худяков, дополнивший и уточнивший наблюдения С.В. Киселёва (Худяков 1990: 84-89).
Таким образом, очевидно высокая степень схождения письменного источника и археологических наблюдений относительно размеров города и его структуры (рис. 1).
Через четыреста с лишком лет развалины уйгурской столицы посетил личный секретарь монгольского военачальника и наместника Хорасана, эмира Аргуна, Ала ад-дин Ата-малик Джувейни (1226-1283), ставший впоследствии губернатором Багдада и автором «Тарихи джахангуша» — историографии Чингиз-хана и первых чингизидов. В его краткой заметке впервые зафиксировано подлинное название города, сохранившееся в веках: «Там также есть руины города и дворца на берегу этой реки (Орхона — С.К.), чье имя Ордубалык, хотя сейчас он называется Му-балык. Вне руин дворца, напротив ворот, лежат камни с вырезанными на них надписями, которые мы видели сами» (Boyle 1958: 57-58).
Возникает вопрос — можно ли считать эфемерным огромный город на берегу Орхона, уничтоженный завоевателями в 840 г.?
Первое по времени упоминание о его строительстве содержится в надписи уйгурского Элетмиш Бильге-кагана на стеле из Могойн-Шине-усу: «У слияния (рек) Орхон и Балыклыг я повелел тогда воздвигнуть державный трон и государственную ставку» (стк. 34). Это сообщение относится, судя по контексту, к 753 г. А уже через 4 года последовал приказ о начале строительства ещё одного города: «Я повелел согдийцам и китайцам построить на (реке) Селенге (город) Байбалык».
(277/278)
Рис. 1. Уйгурские крепости в Монголии:
1, 2 — Орду-Балык; 3, 4 — Бай-Балык (по Худяков 1990).
И становится понятным, что учреждение города-ставки не было изолированным деянием в политике уйгурского кагана. Он разворачивает целую градостроительную программу, реализуемую весьма последовательно и опиравшуюся на тысячелетние строительные традиции Средней Азии и Китая. Была ли эта тенденция чем-то новым в экономической, политической и культурной практике Уйгурского каганата?
Первые сведения о закладке города во времена, предшествовавшие возникновению в Монголии последнего уйгурского государства (744-840 гг.), содержатся в китайской версии Карабалгасунской надписи. Это сообщение прошло незамеченным, так как китайская версия была долго известна только в устаревших реконструкциях и переводах Г. Шлегеля и В.П. Васильева. После реконструкции надписи Ханеда Тору (1957), появились новые возможности интерпретации и новые переводы как японских, так и европейских синологов. В частности, в надписи сообщается, что «отец Гули Пэйло, Ху-шу, воспринял государство в северных краях и построил столицу на равнине (реки) Орхон» (цит. по переводу Аблета Камалова 2001: 180-183). Вождь уйгуров Ху-шу в 727 г. возглавил в Хэси антикитайское восстание и, после поражения, бежал в степь, на старые уйгурские кочевья по Орхону, признав власть и покровительство тюркского Бильге-кагана (716-734 гг.). Вряд ли построенная им ставка могла стать основой будущего Ордубалыка, но тенденция, воспри-
(278/279)
нятая в Китае, тенденция, которую можно оценить как предшествие урбанистического проекта Элетмиш Бильге-кагана, получила своё начало. А развернувшееся тогда же, при Элетмише и его наследнике Бёгю-кагане, строительство крепостей на границах государства, сделало тенденцию к созданию стационарных сооружений более универсальной, во многом предопределившей цивилизационный профиль позднейшей исторической жизни уйгуров.
Камалов 2001 — Камалов А.К. Древние уйгуры VIII-IX вв. Алматы, 2001.
Киселёв 1947 — Киселёв С.В. Монголия в древности // Известия АН СССР. Серия истории и философии. 1947. №4. С. 370-371.
Киселёв 1957 — Киселёв С.В. Древние города Монголии // СА. 1957. №2. С. 91-101.
Beckwith 1991 — Beckwith Ch. The impact of the horse and silk trade on the economies of T’ang China and the Uighur empire: on the importance of international commerce in the early Middle Ages // Journal of the Economic and Social History of the Orient. 1991. Vol. 34. P. 184-198.
Boyle 1958 — Boyle J.A. The History of the World-Conqueror by Ala-ad-Din Ata-Malik Juwaini. Manchester, 1958. Vol. 1.
Jagchid 1989 — Jagchid S. The «Uighur horses» of the T’ang dynasty // Asiatischen Forschungen. 1989. Bd 108. S. 175-188.
Mackerras 1972 — Mackerras C. The Uighur empire according to the T’ang dynastic histories. A study in Sino-Uighur relations 744-840. Canberra, 1972.
Minorsky 1948 — Minorsky V. Tamim ibn Bahr’s journey to the Uyghurs // Bulletin of the School of Oriental and African Studies. 1948. T. 12. Pt. 2. P. 275-305.
Yoshida 1990 — Yoshida Y. Some new reading of the Sogdian version of the Karabalgasun inscription // Documents et archives provenant de l’Asie Centrale. Kyoto, 1990. P. 117-123.
|