Р.В. Кинжалов, В.Г. Луконин
Памятники культуры Сасанидского Ирана.
// Л.: Изд-во Гос. Эрмитажа. 1960. 48 с.
Под редакцией К.В. Тревер.
[ Издание к выставке
«Культура и искусство народов Ближнего Востока». ]
[ текст ]. — 3-21
(/3)
«...Пошёл я походом в страну Наири... получил дары от двадцати семи царей страны Парсуа... а потом направился в страны мидян...», — так впервые в надписи ассирийского царя Салманасара III (IX век до н.э) были упомянуты племена мидян и персов. До сих пор ещё не разгадана полностью тайна появления этих племён на Иранском плоскогорье, до сих пор археологи ищут их родину. Но в IX-VIII вв. до н.э.) судя по дошедшим до нас ассирийским надписям, они образовали союзы племён на территории Западного Ирана и вели кровопролитные войны с ассирийскими царями за свою независимость.
К VI в. до н.э. среди племён «парсуа» уже сложилось примитивное рабовладельческое государство. Сохранившиеся надписи ассирийских царей и сообщения античных историков единодушно называют основателем этого государства Кира. Его рождение, воспитание и первые шаги по ступеням политической карьеры окружены легендами. Но достоверно известны его успехи в борьбе с сильным мидийским государством, образовавшимся несколько ранее на территории Западного Ирана. Вот что рассказывает о победе Кира над последним царём мидян Астиагом (Иштувегу) вавилонская хроника:
«Иштувегу собрал своё войско и пошёл против Кира, царя Аншана, чтобы победить его. Но против Иштувегу взбунтовалось его войско, и взяв его в плен, выдало его Киру. Кир пошёл в его столицу Экбатаны. Серебро, золото и прочие сокровища Экбатаны были разграблены и унесены в Аншан».
Уничтожив государство мидян, Кир долго воевал в Армении, Каппадокии, Лидии. Но, пожалуй, самым значительным успехом Кира было присоединение к персидскому царству крупного торгово-рабовладельческого государства — Вавилонии.
(3/4)
Так началась история древнеперсидского государства Ахеменидов 1, [1] история, полная битв и побед, падений и взлётов, история классической древневосточной деспотии, оставившей после себя в наследство человечеству памятники высокой культуры и письменности, оросительные каналы и знаменитые «царские дороги».
В середине XIX в., благодаря работам английского учёного Кер Портера и двух французских путешественников и исследователей Фландена и Коста, в Европе впервые узнали о развалинах столицы древнеахеменидского государства — о Персеполе. С тех пор археологам удалось открыть многие памятники культуры этого государства. И теперь мы знаем о том, как строились дворцы ахеменидских царей, как выглядели сами цари и их придворные, как жили они и где воевали, на чём основывали свое могущество.
Велика доля культуры и искусства соседних народов в сложении искусства ахеменидского государства. Черты сходства с культурой Ассирии, Вавилонии, даже Египта, можно заметить в архитектурных деталях ахеменидских дворцов, в рельефах и мелкой пластике. В надписи ахеменидского царя Дария I о строительстве дворца в Сузах хорошо отражено, чьими руками и для кого строился этот дворец:
«Это дворец, который в Сузе я построил. Издалека украшения для него были доставлены... И то, что земля была вырыта, и то, что щебень был насыпан, и то, что кирпич был формован, всё это народ вавилонский, он выполнил. Дерево кедровое, оно... из Ливана доставлено. Золото из Сард и из Бактрии доставлено, которое здесь употреблено. Самоцвет ляпис- лазурь... он из Согдианы доставлен. Украшения, которыми стена отделана, они из Ионии доставлены... Мастера, которые тесали камень, они были ионяне и лидийцы. Золотых дел мастера... они были мидяне и египтяне. Люди, которые делали кирпич, они были вавилоняне. Люди которые украшали стену, они были мидяне и египтяне. Говорит Дарий, царь: В Сузе величественное дело было предписано к выполнению, и величественным оно вышло».
Основной идеей официального ахеменидского искусства, как и искусства других древневосточных рабовладельческих государств, была идея прославления царя и царской власти. Пожалуй, лучше всего она проявилась в наскальных рельефах и прежде всего в рельефе на Бехистунской скале. Надпись под этим рельефом рассказывает о победоносных походах Дария I, а изображенные на нём фигуры — это цари завоёванных стран. В цепях и со связанными руками пришли они к подножью престола ахеменидского царя. Лучше всего сказано об этом в надгробной надписи Дария: «Если ты подумаешь: как многочисленны были страны, подвластные царю Дарию, — то посмотри на изображения, которые поддерживают трон. Тогда-то ты и узнаешь, как далеко проникло копьё персидского мужа, тогда ты будешь знать, что персидский муж далеко от Персии поражал врага...»
(4/5)
Этой же идее — прославлению царей и утверждению их якобы божественного происхождения — служила и единая государственная религия — культ верховного бога Ахурамазды, согласно которому этот верховный бог, создатель земли и неба, сделал персидского царя «властителем этой земли, единственным повелителем многих».
Трудом рабов создавались великолепные дворцы и рельефы Ахеменидов. Рабы высекали гробницы в толще скал, проводили каналы, строили дороги. Во время завоевательных походов — на Инд и к Каспию, на побережье Средиземного моря и в Египет — воины царя царей вывозили из разграбленных областей и городов колоссальную добычу, облагали покоренные народы тяжёлой данью, захватывали в плен тысячи жителей. Среди них были и ремесленники, и архитекторы, и художники. Но созданная в результате этих походов держава не могла быть, да и не была прочным государственным образованием. Поход Александра Македонского на Восток сокрушил великое царство Ахеменидов.
Стремительным был восточный поход Александра, но, пожалуй, ещё стремительнее развалилась созданная им империя. «Не успел он ещё обратиться в прах, — пишет историк, — как подобно ветру поспешили его войска в родные места, и судьба довела такое большое количество и обилие людей до рассеивания». Но с завоеванием Александра лицом к лицу столкнулась эллинская культура с древней культурой Востока. Период, следующий за завоеваниями Александра, принято называть «парфянским» — по названию правящей династии или племени, к которому принадлежала эта династия. До недавнего времени наука почти не имела свидетельств об этом периоде. Два-три плохо сохранившихся рельефа, несколько небольших документов да скупые свидетельства античных историков — вот всё, чем располагали учёные. И только недавно работы археологов в двух точках Парфянской империи — на западе (в Месопотамии, в городе Дура-Эвропос) и на востоке (в Нисе и Мерве, Туркменская ССР) — пролили свет на этот период.
Далеко не всё ещё ясно нам в культуре Парфии. Обычно её называют эллинистической, т.е. культурой, в которой соединились и греческие и древнеиранские особенности. Однако внимательное рассмотрение парфянских памятников убеждает нас в том, что такие смешанные, эллинистические черты особенно сильно сказывались только в одном районе парфянского государства — в Месопотамии. В остальных же областях государства, особенно в Фарсе, памятники искусства этого периода несут на себе очень заметные следы местных древних традиций.
По источникам нам хорошо известно, что в определённые периоды парфянские цари провозглашали себя друзьями эллинов, что при дворе этих царей звучал греческий язык, ставились трагедии античных авторов. Мы знаем, что почти на всех монетах парфянских царей их имена и титулы писались греческими буквами, что даже в надписях на рельефах, и не только в это время, но и позднее использовался греческий язык. Однако все эти факты относятся к культуре правящей династии и высших слоёв
(5/6)
знати. Народ развивал свою культуру, используя старые местные традиции.
Учёным много ещё предстоит сделать, чтобы окончательно выяснить сложную картину развития культуры Парфии. Многое дадут работы археологов. Их находки помогут воссоздать и историю Парфии. Пока же мы знаем только о бесконечных войнах Парфянского государства с правителями Месопотамии и Сирии — Селевкидами, затем с Римом на Западе, о многочисленных походах на территорию Ирана кочевых племён Востока.
К III веку раздробленная политически, разрываемая внутренними неурядицами и смутами, некогда могущественная Парфянская держава с трудом сдерживала натиск римских легионов на западных границах государства и кочевых племён на Востоке. Транзитная торговля совершенно прекратилась, цветущие города пришли в запустение, разрушалась ирригационная сеть. Один из средневековых историков писал о конце Парфянской державы: «Блеск и величие превратились в прах. Потомки могущественных родов обнищали... Жизнь ушла из городов и деревень. Нет владыки, которому могли бы подчиняться, нет великих, которые могли бы вести в бой... Воистину прав был поэт:
Мы пришли в этот мир, и он ничего не стоит,
Всё счастье мира не стоит и одного медного гроша...»
Но на юге Ирана уже зрели силы, способные восстановить былое могущество страны. Владетель одного из южных княжеств (Парса) Арташир мечом, а иногда обманом и лестью объединял вокруг себя разрозненные княжества, вёл упорные войны с последним представителем Аршакидов Артабаном V и, наконец, победил, провозгласив себя в 226 г. царём Ирана. С этой даты и ведёт начало Сасанидская держава, названная так по родовому имени воцарившейся династии.
Что же объединило раздробленные княжества в государство, которое Энгельс называл «упорядоченной монархией Сасанидов»?
Страна нуждалась экономически и политически в сильной центральной власти. За эту централизацию, в противовес раздробленности одряхлевшей Парфии, и боролся Арташир, провозглашая себя преемником великой державы Ахеменидов и продолжателем их дела.
Характерное высказывание Арташира по этому поводу сохранилось у современника событий, римского историка Геродиана: «Со времени Кира, который первым доставил персам владычество, отняв его у мидян, до последнего царя Дария, держава которого была уничтожена македонцем Александром, все эти области (Передняя Азия,) включая также Ионию и Карию, находились под властью персидских сатрапов. Поэтому... надлежит приобрести для персов всю ту державу целиком, какую они имели прежде».
«Я — царь великий, царь царей, царь стран, царь этой земли, Ахеменид», — называли себя ахеменидские цари.
«Поклоняющийся богам, царь царей, царь Ирана и не-Ирана, происходящий из рода богов», — стали называть себя представители династии Сасанидов.
(6/7)
Подражая этим своим предшественникам, сасанидские цари создавали колоссальные рельефы, прославляющие их победы, утверждающие их божественное происхождение, часто на тех же самых скалах, где были высечены рельефы Ахеменидов. Государственной религией сасанидского Ирана было провозглашено основанное на древних местных культах учение религиозного деятеля раннеахеменидской эпохи Заратуштры (в европейской передаче его имя звучит как Зороастр; отсюда принятое в современной научной литературе название этой религии — зороастризм). Приверженцы этого учения поклонялись стихиям, главным образом огню: они верили в лежащую в основе мироздания борьбу света и тьмы, доброго начала (олицетворённого в главном божестве зороастрийского пантеона Ахурамазде) и злого начала (носителем которого являлся Ахриман).
Арташир опирался на нарождающийся класс феодалов: интересы хозяйства требовали объединения страны в единое целое. Подражание великой державе Кира и Дария и было той идеологической формой, в которую облекались стремления нарождающегося нового класса. В этом было принципиальное отличие нового государства от Парфии. Эта черта — сознательное следование древним традициям — наложила свой отпечаток и на культуру эпохи Сасанидов.
На западе Сасаниды вели постоянные войны с Римом (позднее с Византией) за территорию Месопотамии, Сирии, Армении, Иберии (современная центральная часть Грузии), Кавказской Албании (южная часть Дагестана и Азербайджана). Границы постоянно менялись: всё зависело от военных успехов. Сегодня — удача на стороне римлян, и сасанидские цари платят им громадную дань, завтра — сам император Рима в плену у иранцев и (по преданию) вместе с другими пленниками строит дамбу на реке Карун...
От этих разорительных войн страдало главным образом население пограничных районов. Поля с хлебом выжигались, чтобы не оставить врагу продовольствия, многие города, переходя из рук в руки, подвергались постоянным разрушениям и разграблению, прекращалась торговля. Не было постоянной границы и на востоке империи. Сасанидские цари всё время были вынуждены сдерживать натиск среднеазиатских народов (кушанов, хионитов, эфталитов). Здесь не всегда помогало оружие. Иногда приходилось посылать караваны с богатыми дарами, чтобы купить хотя бы кратковременную передышку, получить возможность немного отдохнуть, дать отпор на западе.
Но, несмотря на все эти трудности, Сасаниды сумели создать огромную державу. В период своего наивысшего расцвета (в первой четверти VII в.) сасанидское государство занимало территорию от Индии и современного Афганистана до Северного Кавказа, Сирии и Аравии, включая одно время (правда ненадолго) даже Египет.
Сасанидские цари были вынуждены вести борьбу не только с внешним врагом; внутри государства тоже не всё было спокойно. Арташиру и его преемникам приходилось упорно бороться с децентрализаторскими стремлениями отдельных представителей знатных родов и владетелей
(7/8)
окраинных княжеств. О том, насколько напряжённой была эта борьба, свидетельствует хотя бы тот факт, что в Сасанидском Иране получили большое распространение литературные произведения, в которых выдающиеся религиозные деятели государства доказывали преимущества сильной центральной власти перед раздробленностью.
Но ещё более страшной опасностью для сасанидских царей были народные волнения. Особенно крупное восстание городской бедноты и крестьян поднял в конце V в. Маздак (по его имени это восстание стали называть «маздакитским»). Усилившиеся к этому времени процессы феодализации, следствием которых являлась жестокая эксплуатация народных масс, были его причиной. Разорительные войны, опустошение цветущих провинций, громадные налоги, неуплата которых каралась смертью, голод — такой была обстановка, в которой вспыхнуло это восстание. Немало рассказов о нём сохранили в своих трудах историки раннего средневековья. Почти все эти рассказы — будь это учёный труд сасанидского жреца («Письмо Тансара») или суровые повествования более поздних историков (Низам ал-Мульк) — дышат злобой и ненавистью к Маздаку и его последователям. Причины этой ненависти вполне понятны. «Маздак говорил: имущество разделено среди людей, а все они — рабы всевышнего... Все, кто чувствует нужду, пусть тратят имущества друг друга, чтобы никто не испытывал лишений и нищеты, все были бы равны по положению...» Так рассказывает о Маздаке и его учении историк XI в. Низам ал-Мульк.
«Я вижу, что время моё — полное смут, а дела веры — полны изъянов, дела государства — в руках злодеев и преступников, а у благородных и благочестивых — никакой власти... Простой народ, подобно диву 1, [2] озверел и сорвался с цепи, а в городах распространилось воровство, смуты и мошенничество... Дошло до того, что рабы осмелели на владык, а жёны на мужей...», — с возмущением рассказывает современник восстания, автор «Письма Тансара».
Это восстание, проходившее, как и все крестьянские движения в эпоху феодализма, в оболочке религиозной идеологии, сильно поколебало устои сасанидского государства. Оно продолжалось около тридцати лет и было подавлено с необычайной жестокостью.
После подавления маздакитского движения сасанидская империя оформилась как раннефеодальное государство с сословно-кастовым строем. Историки средневековья сообщают, что население Ирана было разделено на четыре сословия: жрецов (люди веры), воинов (люди меча), писцов (люди пера) и простой народ, причём переход из одного сословия в другое был сильно затруднён. Наряду с царём царей (шаханшахом) из династии Сасанидов, большую роль в управлении государством играло зороастрийское жречество. «Трон — опора алтаря, алтарь — опора трона» — это выражение, которое средневековые историки приписывают Арташиру I, хорошо
(8/9)
определяет взаимоотношения царской власти и жречества в Иране того времени.
Многие памятники культуры и искусства Сасанидского Ирана не дошли до нашего времени: они погибли в результате войн, были разграблены и рассеяны по разным странам; многие книги, статуи, ковры, фрески не пощадило время.
Руины дворцов и храмов на берегах Тигра, в долинах Фарса, Кермана и Хорасана... Несколько десятков золотых и серебряных сосудов, остатки ковров и шёлковых тканей, обрывки сказаний и стихов... Вот всё, что дошло до нас от эпохи Сасанидов. И однако почти во всех крупнейших музеях мира существует пусть небольшая, но бережно хранимая сасанидская коллекция; десятки книг написаны о сасанидском искусстве, о сасанидской литературе, десятки лет потрачены учёными, чтобы буквально из обрывков воссоздать историю Сасанидского государства...
Развалины дворцов и храмов... Немало рассказов сохранилось у историков средневековья об их пышности и великолепии. Замечательным образцом архитектуры этого периода является дворец Так-и-Кесра («Арка Хосрова») в Ктесифоне. Грандиозный арочный свод над парадным залом, ещё восемь громадных залов, перекрытых сводами, простой, но в то же время величественный фасад... Внутри — в главном зале дворца — стены некогда были украшены резными штуковыми панелями и фресками. На полу лежал ковёр «Сад Хосрова весной». Средневековые историки сохранили рассказ о том, что, когда расстилали этот ковёр, весенний воздух проносился по залу, так живо было выткано на нём пробуждение природы. Этот ковёр погиб, как погибли многие памятники сасанидского искусства: по приказу одного из арабских военачальников он был разрезан на куски и «разделён между воинами, и не было ни одной доли больше, чем другая, и каждую продавали за двадцать тысяч диргемов». 115 светильников освещали зал. «Чрезвычайные украшения зала, драгоценные ковры, свет, который падал сверху, — всё это производило... громадное впечатление», — пишет один из средневековых историков.
Обрывки ковров и шёлковых тканей... Ведь всё то, что мы знаем о роскошных одеждах царей и вельмож Сасанидского Ирана, известно нам в сущности, лишь по изображениям этих одежд на рельефах и блюдах да по немногим скудным, выцветшим от времени обрывкам. А ведь иранская золототканная парча славилась и в странах Закавказья, и в Византии, и в Индии, и даже в Китае...
«Весь мир, от начала до конца, полон любви к тебе. На стенах айванов 1 [3] изображение твоего прекрасного лика», — рассказывает великий поэт Ирана Фирдоуси о красавице Рудабе. Не менее поэтичен и рассказ Мас’уди о фреске, украшавшей айван одного из дворцов в Ктесифоне. На ней был изображён захват Антиохии персами... Несколько случайных упоминаний в трудах историков о фресках, украшавших некогда стены
(9/10)
дворцов, да красочное повествование Хамзы Исфаханского о «книге портретов царей из рода Сасана», которую бережно хранил один из зороастрийских жрецов в храме огня в Фарсе, — это всё, что мы знаем о живописи эпохи Сасанидов. И только едва различимые остатки какой-то батальной сцены, открытой на стене одного из зданий при раскопках города Дура-Европос, до самого последнего времени были единственным доказательством, что не легенды — рассказы о знаменитых живописцах Ирана. Открытая недавно в Бишапуре (городе, основанном в III в.) мозаика, украшавшая айван в храме огня, — ещё одно доказательство расцвета живописи в сасанидский период. И не только потому, что манера её исполнения похожа на живописную, но и потому, что хорошо известен метод работы мастеров мозаики — мозаичные панели являлись копиями с расписных картонов. На этих панелях представлены такие же сюжеты, какие, судя по сообщениям историков, изображались на фресках, — портреты вельмож, танцовщицы и музыканты.
Сюжеты, темы, иногда даже стиль почти не дошедшей до нас сасанидской литературы в сильнейшей степени повлияли на литературу средневекового Ирана. Без сасанидских литературных произведений, может быть, не было бы великого творения Фирдоуси, романов в стихах Дакики, Низами и многих других поэтов.
Культура и искусство Сасанидского Ирана оставались в памяти народов Переднего Востока как непревзойдённый образец. Если требовался пример мудрого и справедливого государя, — почти во всей средневековой исторической литературе говорилось о Хосрове Ануширване. Если нужно было указать на верность и исполнительность администратора, — рассказывали о сасанидском везире Бузургмихре. Точно так же самым знаменитым певцом и сказителем был придворный музыкант Хосрова II Барбад, самым лучшим переводчиком — врач при дворе того же царя Барзуйа, переводивший на персидский язык замечательный индийский сборник басен «Калила и Димна».
«Были мы предметом зависти жителей мира... так что, если один из нас появлялся в какой-либо стране, никто не осмеливался бросить на него непочтительный взгляд... Народ наш чтут люди других стран, и бог, да будет благословенно царствие его, конное искусство тюрок, и сметливость индусов, и ремёсла и художества Рума 1, [4] всё это дал нам... И тысяча человек из нас — воины перед любым врагом, которого двадцать тысяч...», — так гордо писал о своём народе один из иранских историков VI в. И это не было преувеличением. Как ни мало знаем мы о культуре эпохи Сасанидов, этих знаний всё же достаточно для того, чтобы понять, насколько яркой, богатой и самобытной была эта культура. Её не смогло полностью уничтожить завоевание арабов. В Иране образованные люди переводили на арабский язык, язык завоевателей, лучшие труды по астрономии, юриспруденции, религии; в далекой Индии община парсов, бежавших
(10/11)
от арабского нашествия, бережно хранила то немногое, что ей удалось спасти: романы о любви царя Хосрова и красавицы Ширин, книги, в которых описывались правила игры в шахматы, чудеса и диковинки областей Сасанидского Ирана, деяния сасанидских царей.
Прошло не больше столетия со времени гибели последнего сасанидского царя, и многие арабские и персидские учёные стали рассказывать в своих трудах об истории погибшего государства, о его знаменитых людях, обычаях, праздниках... Они рассказали о том, что административный аппарат Сасанидского Ирана был настолько совершенен, что арабские халифы полностью восприняли его; о том, что государство так сильно заботилось о воспитании будущих воинов, писцов, администраторов, учёных, что создавало специальные школы, где прославленные знатоки науки обучали юношей астрономии, географии, математике, учили их писать стихи и вести торговые счета. Средневековые историки сообщают, что Шапур II основал в городе, носившем его имя (Гунд-и-Шапур), больницу, пригласив в неё семерых медиков из Византии, что впоследствии при этой больнице было создано первое известное нам на Ближнем Востоке медицинское училище... Сохранились рассказы о том, что в Иране знали труды Платона и Демокрита, что иранские вельможи восхищались творениями великого индийского писателя Калидасы, тонкостью китайских стихов.
Мастера Сасанидского Ирана создали замечательные памятники искусства. Шёлковые ткани и ковры, вытканные в Паллугте или Шустаре, вызывали восхищение византийских императоров. Оружие и доспехи, кованные в Мерве, были широко известны в Китае и Индии; изделия из драгоценных металлов расходились далеко за пределы Ирана... Караваны иранских купцов везли драгоценную посуду и оружие в Китай и на Волгу; корабли, груженные парчой и благовониями, достигали Египта и Греции.
Эти обширные торговые и культурные связи Сасанидского Ирана с соседними странами во многом влияли на его искусство. Созданное на почве древнеахеменидского искусства, обогащённое рядом черт позднего сирийского эллинизма, придавшего ему разнообразие сюжетов, большую живость композиции, иранское искусство по мере расширения связей с другими народами органически впитывало в себя некоторые черты искусства Индии, Средней Азии, Византии, Кавказа и даже Китая. И всё же, при всей кажущейся синкретичности, при всей разнородности влияний, искусство Сасанидского Ирана представляет единое целое, самобытное и своеобразное.
В свою очередь предметы сасанидского искусства, попадая в соседние с Ираном страны, оказывали влияние на развитие и изменение искусства других народов. Такой обмен культурными ценностями, протекавший несколько столетий, был одной из основных причин появления сходных черт в культурах народов, живших на громадной территории от Восточного Туркестана и Средней Азии до Кавказа. Это явление, нашедшее своё яркое отражение в культуре эксплуатирующего, знатного слоя всех этих
(11/12)
народов, естественно, менее затронуло широкие народные массы, продолжавшие развивать свою культуру на основе древних местных традиций.
В зале 1 эрмитажной выставки «Культура и искусство народов Ближнего Востока» представлены памятники сасанидской торевтики (художественная обработка драгоценных металлов) и глиптики (резьба по цветным камням). Памятники торевтики, выставленные в этом зале, распадаются на следующие группы: сцены царской охоты и дворцового быта (шкафы 1-2); изделия, связанные с культурой и искусством народов Закавказья и Северного Ирана — провинций Мазендеран и Гилян (шкаф 3); группа сосудов, изображения на которых заимствованы с изображений на тканях (шкаф 4); изделия, связанные с культурой и искусством народов Средней Азии (витрина 2), Восточного Ирана и Индии (шкаф 5) и, наконец, Китая (шкаф 7).
«Однажды... один хоросанский царевич приехал к испахбеду (правителю) Табаристана (северо-восточный Иран) с многочисленными дарами и подношениями... Он попросил серебряные блюда и подносы, чтобы расположить на них дары. Слуги принесли ему... 500 серебряных подносов. Хоросанец попросил ещё. Тогда... послали к главной жене испахбеда и принесли от неё ещё 500 подносов из серебра. Испахбед получил дары из Хоросана на этих 1000 подносах и в ответ послал царевичу 2000 подносов, наполненных подарками».
«Некто принёс испахбеду в качестве подарка чашу, украшенную драгоценными камнями и сделанную в виде петуха. Вместо глаз у него были два красных рубина огромной ценности. Испахбед отблагодарил дарителя. Некоторое время спустя... стало известно, что даритель похваляется тем, что оказал испахбеду неоценимую услугу... Тогда испахбед пригласил на пир пятьсот гостей, в том числе и того, который подарил ему чашу, и перед каждым из них стояла чаша для вина, сделанная так же, как и та, что ему подарили, но намного лучшего качества. Даритель понял намёк...»
Эти два рассказа, сохранившиеся у историка XIII в. Ибн-Исфендиара, повествуют о быте в общем не столь уж богатого и могущественного правителя. Однако поразительно количество изделий из серебра, которые находились в его сокровищнице.
Каким же количеством золотой и серебряной утвари должны были обладать наиболее могущественные вельможи Сасанидского Ирана и сами цари? Но от этих неисчислимых художественных богатств остались лишь ничтожные крохи. Те несколько десятков серебряных сосудов, которые представлены на эрмитажной выставке, являются сейчас богатейшим в мире собранием памятников сасанидской торевтики. В самом Иране их насчитывается не многим более десятка, а в музеях Франции, Англии, Америки — единицы. Все остальные десятки и десятки тысяч золотых и серебряных изделий этого периода были с течением времени переплавлены и перечеканены в другие вещи.
(12/13)
Уже в древности сасанидская золотая и серебряная утварь расходилась по громадной территории, от Парижа на западе, где в аббатстве Сен-Дени хранится сасанидская чаша, по преданию, подаренная Карлу Великому прославленным в сказках «1001 ночи» халифом Харуном ар-Рашидом, до японского храма в городе Нара на востоке, куда ещё в VII в. была завезена другая золотая сасанидская чаша.
На севере нашей страны — в Приуралье и Прикамье, а также на Украине и на Кавказе найдена большая часть памятников сасанидской торевтики, найдена не в результате раскопок древних городов, а случайно — при вспашке, корчёвке пней, вырыта на огородах или вымыта водой. Интересны не только районы находок этих памятников, такие далёкие и не похожие на знойную Персию, интересно и то, как они очутились здесь, зачем они понадобились суровым охотникам Севера — хантам, манси.
Издавна торговый путь связывал Иран с севером. Сюда, в обмен на дорогие меха, везли иранские купцы серебряную и золотую утварь, и в течение столетий в древних святилищах местных божеств эта утварь хранилась и почиталась как святыня. Г. Новицкий в своей книге «Краткое описание о народе остяцком», вышедшей около 250 лет назад, рассказывает о местном божестве Ортик: «Кумир же сей изсечён бе из древа, одеян одеждою зелёною, злообразное лицо белым железом обложено, на голове его — лисица положена». А вот сообщение другого путешественника по Северному Уралу, Носилова, написанное в конце XIX в.: «Мансийское святилище было расположено в лесу... Деревянный идол был облачён в одежды, в складках которых оказалась масса монет и других жертвенных предметов... Нельзя было дотронуться рукой до истлевшей материи, чтобы через неё не скатилась монета, но моё удивление было ещё больше, когда вместе с серебром покатились на пол... ажурные, старинной работы серебряные чашечки, полные монет. Я схватил одну и стал рассматривать. Она была тонкой нерусской работы, на дне её были изображены драконы, какие-то чудовищные птицы и звери, что-то знакомое по Египту и Персии...»
Северного охотника, конечно, совсем не интересовали ни «чудовищные» птицы из пантеона чужой, незнакомой ему религии, ни всадники в незнакомом, странном его глазу наряде, дерзко борющиеся с неведомыми ему зверями. Когда-то эти чаши стояли в пиршественных залах иранской знати, в них алело вино, — теперь они были посвящены местному богу, служили изображением его светлого лика, и если уж слишком странно было то, что изображено на них, — северный охотник чертил остриём ножа по сложному и тонкому иранскому рисунку своих богов и зверей.
Иногда, особенно в голодные годы XVIII-XIX вв., смельчаки «срывали шайтана» — грабили древние святилища, и серебряные сосуды появлялись на ярмарках где-нибудь в Перми или Нижнем Новгороде. Отсюда они расходились по частным коллекциям, попадали в музеи...
Строги и монументальны фигуры сасанидских божеств и царей, высеченные в камне. Мерна поступь коня, величественна осанка всадника, предельно ясна и симметрична композиция. Эти каменные рельефы
(13/14)
прославляли деяния царей, они не могли быть иными. Но на пирах, где звучали флейты и арфы, в кругу прекрасных танцовщиц, когда так приятно слушать старинные сказки, а музыка и вино веселят сердце, совсем ни к чему напыщенность и важность. И потому так отличны от рельефов сюжеты, изображённые на серебряной посуде — кувшинах и чашах для вина, вазах для фруктов... А если это серебряный поднос, на который принято класть подарки, или блюдо, специально сделанное для подношения какому-нибудь вельможе за заслуги перед царём, — совсем не странно то, что на дне его художник изобразил мифическое существо Сенмурва, собаку-птицу, — по верованиям иранцев, — символ плодородия, или Анахиту, древнюю богиню земли и любви, в образе красавицы-флейтистки, сидящей на сказочном звере (шкаф 3). Конечно, и сам материал, и классическая форма чаши, излюбленная иранскими мастерами, в известной мере обуславливали своеобразную композицию, отличную как от рельефов, так и от известной нам, правда, только по рассказам средневековых историков фресковой живописи. Но только назначением большинства сасанидских серебряных сосудов — чаш для вина и украшения стола, блюд и подносов для подарков — можно объяснить своеобразие сюжетов и сцен, изображённых на них.
Охота, пиршества, пляски (правда, может быть, культовые), мифические существа из древнеиранского пантеона, главным образом те, которые служили символом блага и радости, — вот основные сюжеты, встречающиеся на произведениях сасанидской торевтики. Часто на блюдах, кувшинах и вазах иранские мастера изображали сюжеты, заимствованные из другого, очень распространённого в Иране вида прикладного искусства — ткачества. Иногда основой изображённой сцены служила вышивка по тюлю (блюдо с львицами, шкаф 3), где все части композиции, как это вполне естественно в вышивке (но совсем не нужно в металле), связаны друг с другом, иногда шерстяные ковры, на которых были вытканы точно такие же козлы с ошейником из лент и фазаны в кругах из перлов, какие мы видим на блюдах, найденных в селениях Слудка и Пешигорт (шкафы 6 и 4).
Формы сасанидских серебряных сосудов весьма разнообразны. Здесь и кувшин с высокой ручкой и длинным носиком, и маленькие кувшинчики своеобразной, свойственной одному только Ирану формы, и серебряные вёдра для священного напитка — хомы, и ложчатые чаши. Но излюбленная и наиболее распространённая форма серебряных сосудов в этот период — большая неглубокая чаша на кольцевой ножке.
«Оскорблять (захваченных им после битвы) жён персидского царя Шапуха (Шапура II) полководец армянский Мушег никому не позволил... Персидский царь удивился добродетели, храбрости и благородству Мушега, не нанёсшего ему никакого оскорбления в отношении жён. В те времена у Мушега был белый конь, и персидский царь Шапух, когда при угощении, в час веселья... брал (чашу) вина в руки, говорил: «Белоконный пусть выпьет вина». И на одной чаше он велел сделать изображение Мушега верхом на белом коне и во время веселья ставил эту чашу перед
(14/15)
собой и постоянно повторял одно и то же: «Белоконный пусть пьет вино», — так рассказывает живший в конце VI в. армянский историк Фавст Бузанд. Четыре столетия спустя арабский историк Мас’уди сообщил полулегендарный рассказ о том, как тот же персидский царь, проникнув в Рум в одежде купца, был узнан на пиру у императора по изображению на серебряной чаше, в которой было налито вино.
Но не только эти отрывочные данные из древних книг позволяют нам говорить о том, что, когда на сасанидских серебряных блюдах и чашах изображались цари и вельможи, изображения эти были портретами. Есть ещё один очень своеобразный, свойственный только Сасанидскому Ирану источник, позволяющий нам подчас с точностью до года определить дату изготовления блюд и во всяком случае наверняка узнать, какой именно царь на нём изображён. Это не портреты царей на печатях, монетах или рельефах. Конечно, очень интересно «узнать в лицо» шаханшаха, знакомого нам по изображению на рельефе или монете, в смелом охотнике на серебряной чаше, но ведь помимо того, что впечатление это сплошь и рядом достаточно субъективно, нужно учитывать, что среди иранских мастеров существовали различные художественные школы, по-разному трактовавшие портрет (так, например, на некоторых блюдах можно заметить, что художника интересовало не лицо царя, а только его поза). По изображениям на монетах и по ряду письменных свидетельств мы знаем, что каждый сасанидский царь носил корону особой формы. Сличая изображения этих корон на монетах и рельефах с головными уборами царей на серебряных чашах, мы с точностью определяем, какой именно царь изображён. Этот же способ, вместе со стилистическим и техническим анализом, позволяет установить и дату изготовления той или иной чаши или блюда.
Иранские мастера выработали ряд совершенных технических приёмов для передачи изображения на серебряных сосудах. Техника эта очень разнообразна. Прежде всего, это чекан с оборота: мастер с оборотной стороны серебряной пластины выбивал рельефное изображение; затем отдельные детали его, уже с лицевой стороны, обрабатывались специальными инструментами (резец, пунсон). После завершения работы готовая пластина вставлялась в серебряное блюдо, края которого охватывали концы пластины. Для того чтобы рельефные части изображения не прогибались, их заполняли специальным смолистым составом.
Очень своеобразным был и другой способ получения рельефного изображения. Мастер наносил на поверхность металла рисунок резцом, затем надрезал контуры тех частей рисунка, которые он хотел выполнить в рельефе, и вставлял в прорези тонкие края рельефных деталей, чеканенных отдельно. Это делалось настолько совершенно, что только поломанные экземпляры, вроде чаши с изображением Шапура III, охотящегося на онагра (шкаф 1), позволили распознать этот технический приём. Иногда такие детали даже отливались (шкаф 1). Очень распространён был другой вид техники — снятие фона. Сущность его состоит в том, что после того, как на поверхность массивного отлитого блюда резцом наносился рисунок,
(15/16)
мастер соскабливал фон, чтобы получить рельефное изображение. Иногда изображение целиком гравировалось. В ряде случаев на одном сосуде комбинировались различные виды техники. Иранские мастера часто расцвечивали фон серебряных сосудов, наколачивая на него необычайно тонкие листочки золота.
Художественные достоинства большинства сасанидских серебряных изделий, особенно раннего времени (III-IV вв.) настолько очевидны, что не требуют специального разъяснения. Отметим только общую линию развития стиля и композиции. Живая и чёткая вначале (ведь поистине поразительно умение мастера так просто и смело вписать в круг сложную охотничью сцену, так удачно изобразить динамику фигур!), композиция изображений на серебряных сосудах начинает затем постепенно дробиться на ряд деталей. Все большее место завоёвывает себе орнамент; сначала робко перешагнув за рамки бордюра, а потом всё более и более разрастаясь, он занимает наконец почти всё свободное пространство. Искусство постепенно приобретает черты, характерные уже для феодальной эпохи: изображения схематизируются, фигуры становятся неподвижными, почти лишёнными жизни. Эти черты особенно заметны на позднесасанидских вещах VI-VII вв.
Самым совершенным образцом сасанидской торевтики, пожалуй, является блюдо с изображением Шапура II, охотящегося на львов. Бешено мчится конь, стремителен и резок поворот всадника, туго натянут лук. Ещё секунда — и зазвенит тетива, прямо в раскрытую львиную пасть вопьётся стрела и хищник рухнет, в предсмертной агонии царапая землю когтями. Один лев уже повержен, его сильное тело обмякло, беспомощно вытянулись лапы...
Как умело вписана в круг эта сложная сцена охоты, как чудесно передана стремительность движений, как тонко и смело, совсем не прибегая к деталям, художник изобразил фигуры участников сцены! А рядом, на втором блюде, изображён другой сасанидский царь Пероз, который охотится в загоне для зверей. Немногим больше столетия отделяет это блюдо от только что описанного, а какая громадная разница между ними! В центре — монументальная фигура царя, спокойна его поза, выражение лица бесстрастно. По борту блюда — сетка загона, выглядывающие из-за неё головы охотников и собак. Нетрудно заметить, что художник боится пустоты на круглом поле, пытаясь изобразить как можно больше фигур, отвлечь внимание мелкими деталями, тщательно вырисовывая костюм царя, его корону... Но и это не помогает — мертва и неестественна композиция, наивна передача перспективы, и кажется, что совершенно спокоен царь Пероз, убивая, а не охотясь... Подобным же образом сцены охоты изображаются и на рельефах позднесасанидского времени. Особенно интересен рельеф в Так-и Бостане, где высечен такой же охотничий загон.
А вот ещё один охотник — Бахрам Гур (сасанидский царь Варахран V. В средневековой передаче его имя звучит как Бахрам). О нём рассказывают:
(16/17)
Он только и ведал, что мяч, да мейдан 1, [5]
Иной раз — охота, иной раз — човган 2. [6]
Однажды вдвоём, без окольных бойцов,
С гусляркой-румийкой он ехал на лов.
Её Азадэ он по имени звал,
Был цвет её щёк, как рубиновый лал...
Мелькнули газели, чета за четой,
Со смехом промолвил смельчак молодой:
«Которой ты хочешь назначить конец?
Вот — юная самка, вот — старый самец...»
Ему Азадэ отвечала: «О, лев!
Никто не гордится, газель одолев.
Ты самку стрелою в самца оберни,
Чтоб статью своей поменялись они...»
Как только газели ускорили бег,
Двужалой стрелой полководец подсек
Близ самого корня рога у самца,
Дивилась румийка ему без конца...
А также и самке на место рогов
Всадил две стрелы удалец-зверолов... 3 [7]
Эти стихи были написаны в конце X в. великим поэтом Ирана Фирдоуси. Серебряная чаша, на которой можно найти все детали рассказа, была сделана не позднее VIII в. Какое блестящее доказательство того, что в поэме Фирдоуси ожили старинные народные сказания!
«...Восходит вещь, видом подобная луне, обильная светом, и при ней — четыре вола, белых, красивых видом...» — так описывает части сложного часового механизма, украшавшего некогда трон сасанидского царя Хосрова II, автор одного из арабских астрологических трактатов. Возможно, что именно этот механизм изображён на серебряном блюде, найденном близ деревни Климово, Пермской области (шкаф 2).
Нам уже приходилось говорить о том, какое большое влияние на сасанидское искусство оказало искусство народов соседних стран. Этот факт прекрасно иллюстрируют серебряные сосуды, размещённые в шкафу 3, где в орнаменте, стиле и даже композиции прослеживаются черты, свойственные искусству народов Закавказья этого времени. Интересен орнамент, украшающий края этих сосудов: мастер расцвечивает золотом части орнамента (блюдо с флейтисткой, кубок из Урздонского ущелья), стремясь достигнуть красочного эффекта. Ритмическое повторение золочёных и отливающих чуть-чуть лиловым цветом серебряных частей производит замечательное колористическое впечатление. Черты культуры и искусства народов Средней Азии прослеживаются на блюде из селения Кулагыш (витрина 2). При раскопках в Пянджикенте археологи обнаружили фресковую живопись, покрывавшую стены многих зданий древнего согдийского города. На одной из них была изображена точно такая же сцена.
(17/18)
В деталях оружия и костюме всадника, охотящегося на кабанов, советские исследователи усматривают влияние культуры Согда VI-VII вв. В орнаменте, стиле и характере изображения на ложчатой чаше, даже в позе тела и типе лица танцовщицы есть много черт, роднящих это прекрасное изделие сасанидских торевтов с росписями Аджанты (Индия) (шкаф 5). Тесно связана с китайским искусством Танской эпохи (особенно по орнаменту) группа сосудов, размещённых в шкафу 7.
Очень интересна голова мифического Сенмурва (собаки-птицы), выполненная из толстой серебряной пластины чеканом с оборота (шкаф 6). Она представляет собой навершие военного штандарта. В сасанидской армии к таким головам, укрепленным на шестах, прикреплялись сшитые из ткани туловища. При движении воздух со свистом врывался в металлическую голову и надувал туловище. Вот что рассказывает о подобных штандартах римский историк, участник ожесточённых сражений с персами, Аммиан Марцеллин: «Вслед за длинным строем передней части свиты несли драконов с пурпурными нашивками, прикреплённых к верхушкам копий, блиставших золотом и драгоценными камнями; развеваемые ветром, они, словно разъярённые, шипели своей огромной пастью, и хвосты их вились в воздухе длинными извивами».
Наряду с памятниками торевтики законную гордость Эрмитажа составляет его богатейшая коллекция резных камней.
Искусство глиптики — умение вырезать изображение на драгоценных и полудрагоценных камнях — было широко распространено в древности: резные камни вставлялись в перстни и использовались как печати.
...Караван готов покинуть шумный город. Тюки с товарами уже погружены на верблюдов, уже ясен точный маршрут, приняты меры предосторожности против грабителей, — мало ли что может случиться во время длительного путешествия! Несколько богатых купцов в присутствии специального государственного чиновника опечатывают тюки с товаром, чтобы ничего не пропало в пути. На толстой лепешке из сырой глины (булле) оттиснуты их печати — козёл с ошейником из лент, аист, лев, причудливая монограмма. Чиновник, предварительно проверив содержимое тюков, накладывает государственную печать с несколькими строчками надписи. Теперь можно отправляться в дорогу...
...Только что получено известие о вражеских отрядах, приближающихся к границам государства. Во дворце волнение. Но вот шаханшахом отдан приказ начальникам войска. Он составлен в двух копиях, и к каждой из них приложена личная царская печать с изображением разъярённого вепря. Сличив обе копии, писец заворачивает их в шёлк и опечатывает специальной печатью. Гонец везёт спешный приказ в отдалённый город, где его ждёт готовое к бою войско...
Оттиск печати, безразлично на чём он был сделан — на сыром ли комочке простой глины или на очищенном и смешанном с краской воске — заменял собою подпись или подтверждал её. И не удивительно поэтому, что в Сасанидском Иране — государстве с развитой сословной системой —
(18/19)
искусство глиптики находило себе самое широкое применение. Вот что, например, рассказывает историк X в. Белазури о том пути, который должны были пройти официальные распоряжения, прежде чем получить статус указа.
Царь даёт распоряжение относительно какого-либо дела. Это распоряжение в его присутствии записывается секретарём, в то время как другой секретарь царя записывает это же распоряжение в особую книгу. Эти книги составлялись каждый год и хранились в сокровищнице, запечатанные царской печатью. Запись же, составленную первым секретарём, передавали чиновнику, «который был хранителем печати, ибо дело его — наложение печати». Этот чиновник передавал документ начальнику канцелярии, который подробно, в определённых юридических формулах, составлял указ, пользуясь записями секретаря шаханшаха. Затем составленный по всей форме документ через хранителя печати передавался на утверждение царю, причём в его присутствии этот документ сверялся с теми записями, которые хранились в сокровищнице. В случае совпадения документа с составленными записями к нему прикладывали царскую печать в присутствии самого царя или его доверенного лица, после чего документ приобретал силу указа.
Каким терпением, любовью к труду и талантом должен был обладать мастер, чтобы на миниатюрной поверхности камня вырезать крошечное изображение животного, птицы, человека! Какой зоркий и внимательный глаз он должен был иметь, чтобы это изображение получилось правдивым и жизненным! Вряд ли стоит упоминать здесь о тех добавочных трудностях, которые неизбежно возникали перед резчиком: ведь чтобы получить выпуклый отпечаток, он должен был делать изображение углублённым.
Сасанидские резчики использовали в качестве материала для печатей самые различные породы драгоценных камней и самоцветов. Сердолики от светло-рыжего цвета до кирпично-красного, молочные халцедоны, фиолетовые и сиреневые аметисты, тёмно-красные гранаты и альмандины, яшмы всех цветов и рисунков, гелиотропы, гиацинты, агаты, гематиты, сардониксы, лазуриты — все эти камни находили в сасанидской глиптике самое широкое применение.
Необычайно разнообразна и тематика изображений на резных камнях этого периода. Портреты царей и цариц, вельмож, жрецов и государственных чиновников, изображения мифических существ из иранского пантеона (Гопатшах — царь-бык, крылатый конь, грифон), борьба льва с зебу, орёл, нападающий на быка, слон, вырывающий хоботом дерево, скорпионы, цветы, жертвенники с неугасимым огнём — все эти сюжеты привлекали внимание сасанидского мастера.
Многие резные камни эрмитажной коллекции представляют собой не только прекрасные образцы глиптического искусства, но и ценные исторические памятники. Короткие, лаконичные надписи, сопровождающие изображение, дают нам новые интересные сведения по политической истории, социальному строю и культуре Сасанидского Ирана. «Махан, начальник
(19/20)
работ», «Папак, жрец Хусравшат-Хормизда», «Рувакан Вист, военачальник» — все эти давно умершие и забытые люди снова оживают для истории в тонкой и совершенной работе иранских резчиков по камню. На большом овальной формы светло-фиолетовом аметисте неизвестный мастер изобразил властное и гордое лицо красивой женщины в пышном головном уборе, с драгоценными серьгами и ожерельем. Это царица цариц Денак. Лишь недавно прочли учёные её имя и титул на громадной надписи сасанидского царя Шапура I. Из этой надписи учёные узнали, что Денак была супругой основателя династии Арташира I.
Сасанидские резные камни также имеют свою долголетнюю и интересную историю, но она совершенно отлична от истории серебряных изделий. Памятники глиптики ценились и коллекционировались ещё в древности. Неудивительно поэтому, что подавляющее большинство сасанидских камней происходит из различных коллекций. Судьбы, по которым тот или иной камень попал то в собрание герцога Орлеанского, то в коллекцию камей и гемм императрицы Екатерины II, не всегда известны. Но восхищение перед упорным человеческим трудом, любовь к прекрасным произведениям искусства, всегда живущая в людях, не позволили пропасть, исчезнуть в бездне всепоглощающего времени этим крошечным осколкам давно умершего сасанидского мира.
В Сасанидском Иране существовала развитая монетная система. Основной денежной единицей была серебряная драхма. Существовали серебряные монеты и более мелкого достоинства — оболы, полуоболы, а также медные монеты ма’а и пашиз (последнее слово значит «чешуйка»). Золотые монеты чеканились только в особых случаях и самостоятельного хождения не имели.
На лицевой стороне монет вычеканивалось погрудное изображение сасанидского царя, а на обороте — жертвенник с фигурами жрецов по сторонам. Надпись на монетах, сделанная на языке парсик (так условно называют язык Ирана эпохи Сасанидов, использовавший арамейский алфавит и гетерограммы), содержит имя и титул царя, а также год его правления. На оборотной стороне монеты обычно вычеканивалась монограмма монетного двора. Ранние сасанидские монеты (особенно монеты Арташира I, Шапура I, Варахрана II) представляют собой прекрасные образцы медальерного искусства Сасанидского Ирана. В дальнейшем (особенно со времени Кавада, VI век) это искусство приходит в упадок. В висячих витринах 3 и 4 показано развитие медальерного искусства в эпоху Сасанидов.
В середине VII в. «копьеносные всадники пустыни» — арабы — обрушились на Сасанидский Иран.
Бешено неслись они по полям Месопотамии, сжигая во имя новой религии, ислама, древние города и замки, убивая детей и женщин. Стих Корана о добыче гнал их вперёд.
Четырёхдневная битва у Кадесии... Ни метательные машины, ни наводящие ужас боевые слоны не спасли персидскую армию от разгрома. Бежал и потом погиб в мутных водах Евфрата полководец иранцев Рустам.
(20/21)
Что пользы в том, что носил он имя легендарного героя, не знавшего поражений?
Быстроноги арабские кони, в панике бежит персидская армия... И вот арабы уже у стен сасанидской столицы Ктесифона. Оставленный без боя, город запылал, подожжённый сразу с четырёх концов, и дальше, в глубь Ирана, устремились отягощённые добычей арабские всадники.
Последний царь Ирана, Иездигерд III, спасаясь от плена, достиг крайнего восточного предела своей страны — древнего города Мерва. Но правитель города, рассказывает историк, — испугавшись арабов, замыслил убить царя Ирана, чтобы его смертью купить себе жизнь. Предупреждённый верным слугой, Иездигерд, спустившись по верёвке из окна дворца, глубокой ночью бежал из города и «долго шёл пешком, пока не достиг какой-то мельницы». У порога полуразвалившейся хижины стоял царь царей, некогда могущественный повелитель громадного государства. Не было у него теперь ни родины, ни войска, не было даже четырёх драхм, чтобы заплатить за ночлег...
«Сжалился над ним мельник и пустил его к себе в дом, но когда настало утро, этот человек посмотрел и увидел платье, шитое золотом, и драгоценный пояс... Ударил он Иездигерда топором по голове и умертвил его, спящего. А то платье и пояс снял с него и бросил его тело в реку Мургаб...» Те самые люди, которых при жизни повелитель Ирана преследовал за веру, — христиане — похоронили тело царя в душном склепе несторианского монастыря недалеко от Мерва...
Как непохожа на эту жалкую судьбу последнего сасанидского царя была судьба культуры и искусства, созданных в Сасанидском Иране. Мы ещё не знаем точно, какими путями добралось это искусство до Испании и Франции, проникло в орнаменты на церквах в Суздали... Но твёрдо установлен и далеко не нов тот факт, что следы влияния сасанидского искусства можно найти на громадной территории от Китая до Атлантики. Христианская церковь Жермен-де-Пре, около Орлеана, построенная по плану зороастрийского храма огня, штуковые декорации могил в монастыре под Парижем, так похожие на орнаменты сасанидских рельефов в Так-и-Бустане, и штуковые панели в персидском городе Кише, фрески, покрывающие стены многих старинных церквей в Центральной Европе, близкие по мотивам к памятникам сасанидского искусства, знаменитый «клад Атиллы», найденный в Венгрии, на некоторых сосудах которого встречаются те же сцены, что и на памятниках сасанидской торевтики, наконец, росписи буддийских святилищ в Центральной Азии, узоры тканей, найденных в Египте, вот отзвуки сасанидской культуры в других странах. В самом Иране эту культуру не смогли уничтожить арабы, и долго ещё жили сасанидские традиции на серебряных и бронзовых сосудах, в трудах иранских и арабских астрономов, врачей и историков, в народном быту. Воскрешённые в стихах великого поэта средневековья Фирдоуси, ещё и сейчас радуют сердца читателей в любой стране мира сасанидские сказания и легенды...
[1] 1 Династия названа по родовому имени.
[2] 1 Див — сказочное чудовище.
[3] 1 Айван — входное, открытое с одной стороны помещение.
[4] 1 Рум — Византия.
[5] 1 Мейдан — площадь. Здесь площадка для игр.
[6] 2 Човган — конная игра в мяч.
[7] 3 Перевод Лозинского.
(21/22)
Источники и литература
по истории и культуре сасанидского Ирана. ^
1. Классики марксизма-ленинизма.
Mаркс К. Хронологические выписки. Архив Маркса и Энгельса, т. V, Госполитиздат, М., 1938, стр. 215-232; т.VI, Госполитиздат, 1939, стр. 169-208.
Mаркс К. Формы, предшествующие капиталистическому производству. Госполитиздат, М., 1940.
2. Источники.
Maçоudi. Les prairies d’or... Ed. par C. Barbier de Meynard et Pavet de Courteille. Paris, 1861-1877.
Моисей Xоpeнский. История Армении. Русский перевод с армянского Н.О. Эмина, М., 1893.
Прокопий Кесарийский. История войн римлян с персами. Кн. I-II, русский перевод С. Дестуниса, СПб., 1876-1880.
Thaalibi. Histoire des rois de Perse. Ed. par H. Zotenberg, Paris, 1900.
Фавстос Бузанд. История Армении. Русский перевод с древнеармянского М.А. Геворкяна. Ереван, 1953.
Фирдоуси. Книга царей. Перевод Бану. Изд. АН СССР, М., 1957.
Firdousi. Le Livre des rois. Ed. par J. Mohl, Paris, 1876-1878.
Tabari. Th NÖldeke. Geschichte der Perser mid Araber zur Zeit der Sasaniden... Leyden, 1879.
3. Исследования.
Иностpaнцeв К.A. Сасанидские этюды. СПб., 1909.
Орбели И.A. Сасанидское искусство. Восток, № 1, 1924.
Орбели И.А., Тревер К.В. Шатранг (Книга о шахматах), Л., 1940.
Пигулевская Н.В. Города Ирана в раннем средневековье. М.-Л., 1956.
Тpевeр К.В. Сасанидский Иран в «Шах-намэ». Сб. «Фердовси», М.-Л., 1934.
Christensen A. L’Iran sous les Sassanides. Copenhague, 1944.
Pope A. and Ackermann P. (ed). A Survey of Persian Art. Vol. 1-9, London — New-York, 1938-1939.
Sarre F. Die Kunst des alten Persien. Berlin, 1922.
|