М.П. Грязнов, М.Н. Комарова

Пазырык.

Разговор, услышанный 20 лет спустя

(магнитофонная запись рассказа Михаила Петровича Грязнова и Марии Николаевны Комаровой от 12 марта 1982 г.).

// Степи Евразии в древности и средневековье. Материалы научно-практической конференции, посвящённой 100-летию со дня рождения М.П. Грязнова. СПб: 2002. Книга I. С. 91-96.

М.П. Речь пойдёт о раскопках 1-го Пазырыкского кургана. Как был избран этот курган? В предшествующие годы С.И. Руденко на Алтае объехал довольно широкие пространства, видел много разных курганов, и в 1927 году он поручил мне, в содружестве с Марьей Николаевной, раскопать курган на реке Арагол в Центральном Алтае. Но, когда мы проехались по этим местам, решили, что удобнее, и, вероятно, интереснее будет работать не на Араголе, а неподалеку, на Урсуле и раскопать курган Шибе. Курган был очень любопытен. Мы обнаружили мёрзлую камеру, в которой был похоронен вождь. Целый сезон мы потратили на раскопки очень крупного сооружения. Это была большая яма, заполненная деревянными конструкциями; глубина могилы была 7 м, площадь её около 50 кв.м.

Раскопки были интересны тем, что теперь было, что сопоставлять с исследованиями на Алтае в прошлом веке В.В. Радлова, но раскопки его были очень примитивны с нишей современной точки зрения, и они не давали ясного представления о памятнике. Стало понятным и то, что это богатые курганы высшей знати ранних кочевников скифского времени. Затем мы поняли, что во всех курганах подобного рода можно будет ожидать мёрзлую землю, благодаря особенностям конструкции надмогильного сооружения.

Стало ясно и то, что все эти курганы разграблены, вероятно, ещё в древности. Следы разграбления на всех тех курганах, которые нам удалось увидеть, были нами отмечены. С.И. Руденко, побывавший на Восточном Алтае, отметил группу курганов в урочище Пазырык. Это было глухое место вдали от путей сообщения, куда нет проезжих дорог и проехать можно только верхом на лошади. Туда и в древности, по-видимому, мало проезжали, это выше в горах, там, вероятно, будет гарантирована и вечная мерзлота, и могилы будут не разграбленные. Но, увидев фотографии этих курганов, я решил, что и эти курганы разграблены, а мерзлота там будет основательнее, так как это выше на 500 м в горах, чем курган Шибе.

И вот, после раскопок в Шибе, когда С.И. Руденко предложил копать Пазырык, я согласился ехать, потому что по моим представлениям заранее знать, какой из курганов будет интереснее, какой будет иметь более ценный в научном отношении материал, мы не можем, это чистая лотерея. Можно копать где угодно. Рассчитывать на неразграбленные погребения не приходилось, все курганы были разграблены, в том числе и Пазырыкские. Однако мы поехали туда. Это было определённое желание С.И. Руденко, а считать, что это хуже, чем что либо другое, у меня данных не было. Неудобство было только в том, что это труднодоступный район, и мало денег. Путь туда был, действительно, труден. До Телецкого озера мы ехали на лошадях. В районе Пазырыкского кургана, как нам сообщил С.И. Руденко, поселений нет, алтайцы для физической работы (земляной) мало приспособлены, и по пути мы набрали бригаду рабочих, которые за нами шли и ехали. Затем пришлось нам плыть по Телецкому озеру на лодках, а багаж у нас был большой (продовольствие, которое нам нужно было, в тех районах отсутствовало), мы должны были закупить муки в расчёте и на нашу небольшую группу, и на всех рабочих, а рабочих мы наняли около 30 человек. Груз у нас был большой, мы переплыли на лодках Телецкое озеро — это 90 км и оставалось ещё 100 с лишним километров сухим путём. Наш караван состоял, примерно, из трех десятков верховых лошадей.

Местность красивая, приятная, во всех отношениях как будто хороша для жизни, но нет воды, и на весь аймак (район) имелось только две пары колёс да четыре оси. Одна ось, то есть пара колёс, была приспособлена для перевозки воды из ручья в районный центр, в райсобес, а остальные оставались неиспользованными. Я это говорю, чтобы показать транспортные условия, что передвигаться можно было только на лошадях. У нас не было воды, нам тоже надо бы воду возить, а использовать ещё одну ось, чтобы поставить одну бочку для воды, мы не могли, проехать было негде. Надо было проехать 2 км и подняться почти на 200 м. Нам приходилось воду загружать во вьючные сумы, сшитые нами же из брезента, и каждый день верхом возить её на лошади из ручья. Эта вода нужна и для питья, и для технических надобностей.

Земля оказалась мёрзлой, всё, что в могиле, было тоже мёрзлым. Первоначально, пока работы были земляные, было проще, потому что мы ежедневно заготавливали 1-2 куб.м дров и за ночь сжигали их на поверхности раскопа, заваливая его ветвями, чистой землёй, чтобы дольше держалось тепло, чтобы протаивало. Протаивало, но не намного. Ну, а когда дошли до брёвен, заполнявших могилу, там уже пришлось рубить брёвна. Вопреки правилам раскопок мы не обнажали всё сооружение, а в самом сооружении рубили большой колодец, если грабители, проникшие туда, прокопали колодец размерами не меньше 1 кв.м, и если сама могила была

(91/92)

площадью 52 кв.м, то наш колодец был немного меньше, примерно 48 кв.м. Итак, брёвна прорубили вниз и дошли до погребальной камеры, там было несколько проще, в камере лёд оттаивали горячей водой. Вот теперь нам понадобилась вода и для технических надобностей. У нас непрерывно горел костёр, где согревалась вода. Эту воду ковшиками разливали и снова собирали, у нас был обратимый процесс: растаявшую воду мы процеживали и снова грели.

Находки в погребальной камере были очень малочисленные, очень незначительные. Грабители опустошили всё, ничего не оставили. Даже медные гвозди, которыми был прибит войлочный ковёр к стенам камеры, грабители вырывали, а в тех случаях, когда они не могли вырвать, они отламывали шляпку и её с остатком стержня забирали. Им важен был металл. По-видимому, одежды погребённого или погребённых, а вероятнее всего, было два погребённых, были украшены большим количеством ценных украшений: разного рода бляшек, покрытых листовым золотом, и для того, чтобы здесь в темноте чего-нибудь не упустить, грабители вытащили трупы наверх, и там снимали с них всё. Что было выброшено наверх — не сохранилось. Сохранилось лишь то, что было сброшено назад в грабительский колодец, повидимому, пяточная кость одного из погребённых и рукоятка бронзового топора. Топор взяли, а рукоятка, похоже, сломалась и была брошена, она хорошо сохранилась.

Камеру мы исследовали. Грабителями из камеры был сделан большой проруб в северную стену, широкий, как дверь. Выбран камень, который заполнял промежуток между внешней и внутренней стеной камеры. Стены камеры были двухслойные: один сруб был покрыт вторым. Затем они стали рубить бревно на север. Прорубили лишь одно бревно, на север получилось одно небольшое окошечко 15-20×30 см, но туда они не могли заглянуть, не могли голову просунуть, и на этом они свои работы прекратили. Северная часть осталась неразграбленной. По другим курганам мы знали, что на северной половине должно быть захоронение лошадей. Вот тогда мы разобрали стены, внутреннюю и наружную. Там был сплошной лёд, а внизу что-то виднелось, что-то оттаивало, но мы не знали что — похоже, что-то меховое или кожаное. И вот, как-то в обеденный перерыв я подошёл к нашему раскопу, посмотрел. Один из рабочих вдруг говорит: «Разрешите посмотреть, что там такое». Я разрешил, он спустился и вдруг слышу дикий крик: «Ухо!». Я не понял, что такое «ухо». «Ухо», — говорит. Пришлось спуститься. Наконец-то, из всего того, что у нас оттаивало, появилась определимая вещь — настоящее ухо, ухо коня. Дальше можно было ожидать, что будет целая голова, потом оказалось, что это не только голова, а десять верховых коней, сохранившихся с кожей, шкурой, гривами, хвостами, внутренностями и даже непереваренной пищей внутри. Ну, и, конечно, есть 10 сёдел, а для двух лошадей есть роскошные сёдла, маски, нахвостники. Вот так, за уши, мы вытянули лошадей, но труд был чрезвычайно большой, ведь мы очень долго поливали лёд горячей водой. Ни один предмет нельзя было так сразу открыть, всё это было переплетено в тесном промежутке. Отдельные части подтаивали, но вынуть их было невозможно, так как остальное ещё во льду, и всё надо было растопить. Это был очень длительный труд, и на разборку этой небольшой части могилы, на 10 лошадей, у нас ушло столько же времени, сколько на все другие работы. Но впервые были получены целые сёдла, сохранившиеся полностью, все до последней нитки. Хотя нет, не до последней нитки! Сначала это было непонятно. Явно многих блях, украшавших их, не доставало. Но грабители туда не проникли, похитить их не могли. Потом всё выяснилось. Ведь все это пышное убранство лошадей было бутафорским: это были деревянные бляшки, покрытые золотыми и оловянными пластинками, они были хрупкие. В такой сбруе нельзя было ездить, и даже во время похоронной процессии, относительно короткой, очень многие бляшки поломались, отломились куски, приставные головки, части, иногда целые бляхи. Бывали случаи, когда их находили, подбирали кусочки и тонким ремешком привязывали, но не к нужному месту, а так, куда придётся. Вот так шли раскопки.

Причём трудности были и другого рода. Я уже в самом начале говорил, что рабочих, привыкших к земляным работам, нельзя было найти. Мы привезли около 30 русских рабочих, с которыми мы познакомиться поближе не могли, на ходу набрали первых попавшихся. А те, видно, решили выгодно заработать. Там других-то работ нет, и они через неделю забастовали, требуя значительного повышения зарплаты. На это мы не могли пойти, а они отказались работать. Дружно все забастовали. Обращение к местным властям не помогло. «Хорошо, — сказали власти, — мы заставим их остаться, заставим их работать. Но это будут уже не рабочие, вам такие не нужны, они ничего не сделают!». И пришлось распроститься с ними. Но власти пообещали подобрать алтайцев, местных рабочих. Все ушли, а через день двое вернулись, и они оставались с нами до конца. А вообще, у нас около недели ушло на то, чтобы укомплектовать бригаду рабочих: из местных, не привычных к работе, не заинтересованных в этом. Но всё-таки мы с ними работу провели, курган раскопали до конца.

Трудности были всякого рода. Мы не могли все предусмотреть, хотя бы по части питания. Так, взяли с собой хлеб, муку, ещё что-то было. Продукты на месте достать было трудно, в частности сахар. Мы привезли

(92/93)

с собой сахар, так как чай все пили с сахаром, мы себя не стесняли, а когда он кончился, пошли покупать в магазин, но, когда в другой раз пошли покупать, то оказалось, купить невозможно, так как мы скупили весь годовой запас сахара. Дело в том, что алтайцы потребляют очень мало сахара, у них кусочка сахара хватает на несколько дней, а мы привыкли по 3 куска в стакан класть, и в результате мы за очень короткий срок съели весь сахар. Ну, а других продуктов там никаких не было: ни хлеба, ни овощей.

Удивительное дело, там не оказалось никаких съедобных грибов, чтобы нам пополнить свой скудный стол. Но, как известно, грибы любые можно есть, если их отварить и отвар вылить. Поэтому мы собирали грибы любого цвета, любой формы, отваривали и ели. Иногда это было ничего, а иногда не очень вкусно, зато хоть какая-то растительная пища. А так ведь у нас, кроме хлеба и мяса, ничего не было.

М.Н. Клубники было много. Я варила варенье клубничное. А когда только что сваренное варенье в ковшике спустишь в раскоп на лёд, оно сразу застывает. Очень вкусное было. Я была главный раскопщик в камере. Конечно, было очень трудно. Мне помогала там одна студентка Доскач, она поехала со мной на практику по антропологии. И у меня были средства на антропологию, 900 рублей, кажется. Но когда я увидела все эти роскошные находки, то эти деньги передала археологической экспедиции, а сама осталась без своей работы по антропологии.

Однажды был случай. Могила была очень глубокая, что-то около 7 метров, кругом мерзлота, северная сторона. Мы со студенткой были внизу, копали, с нами был ещё музейный работник Василий Степаныч. Я была в середине. Вдруг слышу, что алтайцы наверху что-то бормочут и кричат: «Ай-яй-яй». Я гляжу, а вся эта масса — земля, камни — на нас стекает. Я схватила одной рукой

(93/94)

одного, другой — другого, оттянула, и мы побежали к противоположной стенке, а здесь это всё рухнуло. Если бы это всё упало на нас, то нас бы не скоро откопали, так что благополучно обошлось. Вот, и такие были вещи. А потом, действительно, всё это выбрасывать снова наверх очень тяжело. А делать надо, раскопки были довольно длительные, оттаивали-то из чайничка всё. И никуда не денешься.

Все эти сёдла, все вещи лежали под лошадьми, а туда трудно было попасть с горячей водой. На каких-то находках были яркие краски, когда мы их вытаскивали, а потом на солнце они теряли свою яркость. А Михаил Петрович наверху расправлял всякие ремешки, рассматривал, как и что, и занимался консервацией.

М.П. Важно было вот что: кожаные изображения, аппликации при высыхании очень сильно деформируются. Поэтому надо было, пока они не изменились, перерисовать на кальку. Ведь если сравнивать, какие эти вещи на рисунках в изданиях и какие сейчас, в натуре, то разница велика. Несмотря на все старания реставраторов, как бы они ни смягчали кожу, они не смогли восстановить натуральный размер, и рисунки в изданиях очень отличаются от натуральных вещей. Правда, есть способ сохранить и привезти в музей вещи в нормальном состоянии, но об этом я узнал потом. Для этого надо было не высушивать, а посолить, посолить обычной поваренной солью. Реставраторы соль могут легко удалить, а потом уже смягчать кожу. Соль только консервирует, но если там будут медные или железные детали, тут соль навредит.

Теперь о лошадях. 10 мумий верховых коней — это, несомненно, огромная ценность. Но как их сохранить? Ведь они очень быстро сгниют. Несколько недель — и это всё превратится в бесформенную массу. Везти с собой нам было нельзя. Нас уверили, что зимой здесь хороший санный путь, отсюда сначала едут на юг к Чуйскому тракту, а уже оттуда спокойно можно добраться, куда нужно. И мы решили поступить следующим образом: пока сохранить трупы лошадей здесь, рядом с курганом. Вряд ли их кто-нибудь потревожит. Из тех брёвен, что мы вытащили наверх, сделали такую постройку, сруб, но стены не сплошные, а через бревно. Такой сруб продувался очень хорошо. Потом сделали противень, и наши кони будут великолепно продуваться, дождями их не размоет, будут в тени, не будут прогреваться. А поскольку по ночам здесь, когда мы уезжали, была минусовая температура, значит, будут замерзать и должны хорошо сохраниться. Зимой, когда установился санный путь, мы отправили туда нашего молодого сотрудника Василия Степановича Адрианова.

М.Н. Вот раскопки кончились, всё запаковали, как могли. Получился довольно большой багаж, а денег у нас осталось 9 рублей. Хорошо, что у нас наладились добрые отношения с местным населением, с алтайцами. Они очень доброжелательно к нам относились и согласились нас отвезти бесплатно до Телецкого озера — это 90 км. В тот день, когда нам надо было ехать, пригнали лошадей. Нас было 4 человека на лошадях и ещё лошади с тюками. Дорога довольно длинная и достаточно тяжёлая, ведь в горах, кругом громадные валуны, дорожка вьётся между этими валунами. Так доехали до Телецкого озера, поблагодарили их, попрощались, и они поехали обратно. А нам надо переезжать Телецкое озеро, что приблизительно 100 км, и это надо было преодолеть. Посёлка здесь нет, но оказался старик, который должен был перевозить две лодки на тот конец озера. Мы сговорились с ним, что он нас перевезёт туда вместе с нашим грузом даром. Погрузили весь наш багаж. На одной лодке ехал Михаил Петрович с кем-то и старик этот, а на другой ехала я вместе с Василием Степановичем и Карлом Ивановичем, нашим музейным работником. Меня посадили рулевым. А руль — это весло, тут ещё ветер поднялся, волны с гребешками появились. А кругом отвесные голые скалы спускаются прямо в воду, пристать к берегу и переждать непогоду негде, качать стало сильно, опасно стало. Тут Василий Степанович с Карлом Ивановичем кричать на меня стали: «Куда ведёшь, куда правишь!». А я, действительно, никогда рулём-то не владела, но всё равно пришлось плыть, старалась, чтобы поперёк волн лодка шла, а то волной захлестнёт и всё. Так что, я сама уже соображала. Ну, наконец-то увидали маленькую пристань, где были камни, обвал, и мы туда как-то пристали.

М.П. Это не пристань. Это место называется Али-Экспес (?), что в переводе означает «Медведю не пройти».

М.Н. И на это медвежье место мы сели. А кругом отвесные скалы, но всё-таки лодки мы вытащили, и надо было ставить палатки. Верёвки пришлось привязывать не к колышкам, а к камням. Постелили там ветки какие-то, мох, чтобы можно было переночевать. Но ночью вдруг на нас водопад обрушился. Оказалось, наверху где-то дождь пошёл, и ямки, впадинки переполнились водой, и это всё обрушилось ночью на нас. Пришлось нам переселяться. Немного передвинулись. Хорошо, что место было. А то ведь там скалы уходят прямо в воду, голые скалы. По берегам не пройти. На лодках не подойти. Бывали случаи, когда люди просто сидели неделями, а то и погибали, зажатые в таких местах. Так нам рассказывали, по крайней мере. А наверху совершенно дикая тайга. По утрам, как говорят, медведи выходят на берег и ревут.

Ну, на другой день мы проснулись, озеро поутихло, и мы поплыли на другой берег.

(94/95)

В этот день мы и приплыли туда.

Теперь нам надо ехать в Бийск, денег нет, нанимать лошадей не можем. Увидали плоты, решили плыть на плотах. Когда мы туда ехали, я обратила внимание, как мчится Бия, и ещё тогда решила, что по реке не поеду, лучше пешком по берегу. Очень быстрая, стремительная река, если какой камень торчит, то такая волна получается, как воротник какой.

Сговорились с плотовщиками. А плоты такие: делается рама из 4-х брёвен, внутрь накидываются брёвна, а снаружи рамы по бокам кладут ещё по одному бревну для страховки. В случае, если плот ударится обо что-то, то наружные брёвна примут удар на себя, а рама останется целой. Внутри рамы накидывались поперёк сверху 2-3 бревна, чтобы можно было сидеть. Так, на этих брёвнах мы и сидели все, и наша поклажа тут же, и находки. Наши большие ценности ехали так легкомысленно! А другого выхода не было.

Еды у нас не осталось. Только муки ржаной немного и соль. Мы разводили костёр, дрова-то везде находятся. В какой-то кастрюльке варили кашу, без масла, только посолив, так и ели.

Ну вот, мы отвязали эти плоты и помчались, кругом только мелькало все, настолько быстрая река, но сплавлять лес можно было вот такими плотами. Плыли только днём, ночью останавливались. А чтобы остановиться, приходилось трудно. Там четыре плотовщика с длинными вёслами, и они направляют этими вёслами плот. А вечером, ближе к ночи они направляют плот ближе к берегу. Один плотовщик выскакивает с канатом на берег и к какому-то дереву, которое заранее приметили, наматывает канат. А бывало и так, завернул канат за дерево, плот плывёт и вытаскивает и это дерево. Так один раз и было. И плотовщик, который остался там на берегу, явился только к вечеру на место другой стоянки.

Конечно, страшно было ехать. С нами ехала ещё одна женщина, жена кого-то из плотовщиков, с двумя подушками. Так в особо страшных местах она ложилась на подушку, другой закрывала голову и кричала: «Я уже умерла!». Голодные мы были все очень. Вдруг слышится выстрел и недалеко от нас падает подстреленная утка. Конечно, решили, что надо её выловить. Какими-то палками сумели её достать. Ощипали и предвкушали роскошный обед. Но, пока мы это делали, случилось вот что. Там есть такое место. Малый и Большой Иконостас, скалы совершенно отвесные. В этом месте река ударяется в Малый Иконостас и под почти прямым углом несётся к Большому Иконостасу. И в тот момент, когда мы доставали утку, плотовщики тоже зазевались и близко подплыли к Малому Иконостасу, а там рядом отмель. И это тоже опасно: плот начнет крутить, и брёвна могут вылетать, мы можем остаться на отмели просто без плота. Плотовщики тут заорали, засуетились, но всё равно оказались не там, где надо, а это грозило нам хорошим ударом о скалы Большого Иконостаса. Так и вышло. Ведь это происходит всё в один момент, не успеешь опомниться. Река несётся, и вдруг — трах! — плот немного ушёл под воду, какие-то брёвна выскочили оттуда, и когда появился, плот был не четырёхугольным, а ромбом. Так и поехали дальше. Там было много ещё приключений, попадали на отмели, тогда мы все сходили с плота и пихали его в воду. Одна отмель была особенно опасна: на мель сели и начало вымывать брёвна. Одно за другим выскакивали, а мы считали, когда же, наконец, останется два-три бревна, а мы окажемся в воде. Так мы плыли девять суток, вместо полагающихся двух. У нас было восемь аварий. Путь был труден.

М.П. Путь был закончен. Приехали в Бийск.

М.Н. Поели в каком-то ресторане. Сколько мы наголодались! Пили даже какое-то фруктовое вино. А потом пошли в кино.

М.П. Поехали по железной дороге, ехали больше недели. Привезли всё, кони приехали. Всё это было в 1929 году. В декабре была совершена поездка за колодой и трупами лошадей. Привезли. Всё это было в Этнографическом отделе Русского музея.

Однажды мне говорят, что меня спрашивает какой-то гражданин, ждёт меня у подъезда.

Прихожу. Высокий, комплекции Петра I. В странном одеянии каком-то: полувоенном, полуохотничьем, в обмотках, башмаках. «Не узнаёте меня?» — спрашивает. Говорю: «Нет». «Вы обещали мне показать лошадей алтайских». Оказывается, это был наш спутник в поезде, и я, видимо, рассказывал о раскопках, о лошадях и обещал ему, если придет, показать. Показал. Человек был очень доволен, он пришёл к заключению, что это были очень хорошие кони, хотя специалисты коней осмотрели, сам Беленицкий-Бируля — а это известный маммолог, специалист по млекопитающим, директор Зоологического музея — осмотрел, сказал, что это обычная большеголовая лошадка степная. А этот человек говорит, что это роскошные кони. Тогда он просит: «Разрешите, я позвоню своему другу в Москве, пусть он приедет, осмотрит». Через 2-3 дня приехал профессор Витт, наш крупнейший гипполог, специалист по изучению лошадей. А трупы ссохлись, стали небольшими и действительно производили впечатление маленьких большеголовых лошадей. На самом деле это были стройные высокие скакуны типа наших ахалтекинцев с маленькой изящной головой. Но когда труп усох, стал маленьким, голова стала казаться большой. И вот, в течение недели весь персонал нашего ленинградского ипподрома перебывал у нас, смотрел, восторгался этими лошадьми. Затем Витт занялся изучением лошадей и

(95/96)

пришёл к интереснейшим заключениям, касающимся не только алтайских курганов и нас сибиряков, но и происхождения верховых скаковых лошадей вообще. И это ему помогло окончательно решить вопрос, который до сих пор был в тумане. Так, английскую скаковую лошадь вели от арабской на основании имеющихся документов. Во время крестовых походов были привезены из Аравии прекрасные скакуны, которые все были записаны, на всех имелись паспорта. Со времён крестовых походов велись родословные на всех английских лошадей. Казалось, всё было ясно. Но Витту удалось доказать, что крестоносцы привезли хороших коней, золотисто-рыжих скакунов, хотя и из Аравии, но это были не арабские, а это были кони нынешней Туркмении, среднеазиатские. И эти среднеазиатские кони оказались в скифское время на Алтае. Это были те небесные кони, о которых мечтали китайские императоры, которые доставали этих небесных коней из страны Давань из Средней Азии. Это была интереснейшая находка.

Ну, а кто же был этот человек, похожий на Петра I? Я не знаю его дальнейшую судьбу, но это был большой любитель лошадей, бывший конезаводчик. В эти годы он жил не в Ленинграде, он мог только приезжать ненадолго, был не у дел, был лишён своих скакунов, но продолжал любить их. Дружил с крупнейшими гиппологами-специалистами, такими, как Витт. Вот таковы, примерно, некоторые моменты этой эпопеи.

М.Н. Михаила Петровича тогда не было в Ленинграде. Г.П. Сосновский, сотрудник Эрмитажа, устроил выставку. Это было на Международном конгрессе востоковедения в 1934 году. Много было иностранцев, которые очень заинтересовались этой выставкой, бегали, смотрели, жестикулировали, предлагали продать какую-нибудь лошадь. Но Г.П. Сосновский говорил, что раскопщик Михаил Петрович, и решает такие вопросы он. Они все были в восторге от находок. Конечно, замечательные находки, что и говорить!

Через несколько лет В. Равдоникас, заведующий отделом в Эрмитаже, предложил Михаилу Петровичу поехать копать дальше и обещал дать немного денег. Михаил Петрович отказался, сказав, что на такие средства он не может копать. Это можно только грабительски вытащить оттуда вещи и больше ничего. Тогда В. Равдоникас предложил копать С.И. Руденко и тот согласился.

Михаил Петрович начал с С.И. Руденко в Пазырыке копать. Действительно, С.И. Руденко мог только грабительски действовать: когда могилу копал, брал то, что у него в ногах было, и кидал мне наверх, тут и кости попадались. А я сидела и подбирала то, что он вытаскивал из могилы. Это был курган 2. Копали, конечно, скверно. Ему было трудно разобраться при таком способе раскопок. Также были исследованы и другие курганы.

Очень помог разобраться в этой груде вытащенных вещей и костей Михаил Петрович. Он занимался этим, реставрировал, подбирал. Вот, например, коляска. Сначала даже непонятно было, что это такое, а Михаил Петрович собрал ее, она ведь была положена в разобранном виде. А теперь эта колесница (не коляска!) на постоянной выставке в Эрмитаже. Много было таких вещей, которые требовали внимательного отношения к ним. Потом, относительно ковров были расхождения с С.И. Руденко. Вообще, С.И. Руденко был человек смелый и мог взяться за все, что угодно. Ну, спасибо ему за то, что раскопал эти памятники.

Магнитофонная запись сделана Н.А. Боковенко и Л. Скалиной
12.03.82 г. на квартире М.П. Грязнова, В.О., 12 линия.

наверх