В.В. Горбунов

Тяжеловооружённая конница древних тюрок
(по материалам наскальных рисунков Горного Алтая).

// Снаряжение верхового коня на Алтае в раннем железном веке и средневековье. Барнаул: 1998. С. 102-128.

К настоящему времени среди изобразительных памятников Горного Алтая выделяется представительная серия наскальных рисунков, выполненных в технике граффити, по военной тематике. Это многофигурные композиции и одиночные рисунки со сценами сражений, построений и походов. Хронологически данная серия относится к эпохе «великого переселения народов» (III-V вв. н.э.) и раннему средневековью (VI-XI вв. н.э.).

Иконографические материалы по военному делу и вооружению населения Горного Алтая фактически не подвергались системному анализу со стороны специалистов. Между тем изобразительные источники позволяют составить цельное представление о наборах и комплексах вооружения, что далеко не всегда удается сделать по вещественным и письменным данным. Наскальным рисункам присуща определенная стилизация образа, обусловленная материалом и техникой исполнения. Наименее информативны выбитые фигуры, у которых различим лишь внешний контур. Граффити в этом плане более подробны и дают возможность рассматривать не только предметы в целом, но и детали их внутреннего устройства. Конечно, обоснованная трактовка таких изображений требует широкого привлечения аналогий из вещественных, письменных и более натуралистичных иконографических источников. Эту работу облегчает наличие опубликованного материала по вооружению (особенно изобразительного) с территорий Кореи, Северного Китая, Восточного Туркестана, Согдианы I тыс. н.э. [Горелик, 1993а, 1995; Распопова, 1980; Дьяконова, 1984]. Из сопредельных с Горным Алтаем земель, наилучшее освещение получили изображения таштыкских воинов Минусинской котловины [Кызласов И.Л., 1990]. Из областей, составлявших с Горным Алтаем историческое целое: Монгольский и Гобийский Алтай, изучен только один памятник с изображением воинов — Хар-Хад, датируемый VI-VII вв. н.э. или даже V-VI вв. н.э. [Новгородова, Горелик, 1980; Горелик, 1993а]. Большие возможности открывает сравнение горноалтайских рисунков с изображениями древнехакасских и курыканских воинов [Евтюхова, 1948; Кызласов Л.Р., 1969; Окладников, Запорожская, 1959].

Для системного анализа паноплии горноалтайских воинов отбирались чётко опубликованные рисунки с военными сценами. Последнее обстоятельство хочется подчеркнуть, т.к. охотничьи сцены автор сознательно исключил из своей подборки, поскольку в них люди (и кони) изображены не в боевой экипировке и следовательно они не иллюстрируют реально существовавшей военной практики. Конечно на охоте применялось боевое оружие — луки, стрелы, копья, кинжалы, иногда мечи; использовалось то же снаряжение — налучья, колчаны, ножны; сохранялись способы их ношения и размещения; могли надеваться даже отдельные детали доспеха (особенно в опасных видах охоты на крупных хищников). И эти предметы необходимо использовать при анализе вооружения. Но, в целом, полное боевое облачение на охоте не применялось и было излишним. Поэтому, когда многие исследователи реконструируют легковооруженную конницу на основании изображений всадников-охотников (то же бывает и с пешими), то они допускают ошибку. Знаменитые «кудыргинские» и «копёнские» лучники (и этот список можно продолжить) не являются воинами в данных иллюстрациях и предметы вооружения показанные у них далеко не все, что они могли иметь выйдя на поле боя.

Определенное исключение при отборе материала составила поминальная сцена с кудыргинского валуна-изваяния. Она также не иллюстрирует военную ситуацию, но изображение на ней воина в доспехе (правая нижняя фигура) и коня (верхняя фигура), а возможно и всех трёх коней в боевом убранстве [Гаврилова, 1965, табл. VI.- 2], делает этот памятник важным военным источником. Если принять во внимание, что поминальная сцена связана с мужской личиной на изваянии, а аналогии такому сочетанию имеются

(102/103)

[Кубарев В.Д., 1995, с. 160-162, табл. I], то можно прийти к выводу о связи изображенных поминок с умершим воином, а следовательно с военной тематикой. [1]

Всего учтено 34 фигуры воинов и 22 фигуры коней. Самый крупный памятник по числу военных изображений — Кара-Оюк. С него опубликовано 6 многофигурных композиций и 3 одиночных рисунка [Окладникова, 1988, рис. 2.- 3, рис. 3.- 1, 4, рис. 4.- 1, 4, 5, 6]. Второй памятник Жалгыс-Тобе. Здесь зафиксировано: 1 многофигурная композиция и 3 одиночных рисунка [Окладникова, 1986, рис. 4.- 2; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 46]. Часть рисунков (рис. 2.- 1, 4) с этого памятника была скопирована автором во время маршрутных работ по Горному Алтаю 1994 года в составе Хакасской экспедиции, руководитель И.Л. Кызласов [Кызласов, 1995]. Тогда же были скопированы 4 фигуры с Бичекту-Бома, две (рис. 1.- 4, рис. 2.- 2) с плит, хранящихся в Горно-Алтайском Республиканском Краеведческом Музее им. Анохина и две (рис. 1.- 5, рис. 3.- 7) на месте у села, выше рунической надписи. Два последних рисунка публиковались Е.А. Окладниковой [Окладникова, 1987, рис. 2.- 17, 18] и, если в общем плане наши прорисовки совпадают, то в деталях имеются существенные расхождения. Одиночное изображение воина опубликовано с Бош-Туу [Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 6], боевого коня с Шалкобы [Окладникова, 1989, рис. 10.- 4] и двухфигурная композиция с Юстыда [Кубарев В.Д., 1984, табл. XLVII.- 2].

Предметы вооружения, изображенные на перечисленных рисунках, можно разделить на три категории: защитный доспех, наступательное оружие, военное снаряжение.

ЗАЩИТНЫЙ ДОСПЕХ. По назначению делится на два надвида: I. Доспех воина. II. Доспех верхового коня.

I. Воинский доспех по своему размещению представлен двумя видами: 1. Панцирь (защита корпуса). 2. Шлем с бармицей (защита головы и шеи).

1. Панцири на изображениях переданы общим контуром, который либо совпадает с человеческим телом, либо, гораздо чаще, имеет самостоятельные очертания, и штриховкой, которая заполняет контур панциря или человека. Штриховка нанесена горизонтальными, вертикальными или пересекающимися линиями. Последние составляют «сетку» наклонную или прямую, передающую структуру бронирования из отдельных пластин. Ещё встречается штриховка в виде чёрточек (рис. 2.- 2, рис. 3.- 7), видимо, также передающая пластины. Горизонтальную штриховку можно рассматривать как бронирование отдельными длинными полосами — ламинарная структура [Горелик, 1993а, с. 151]. «Сетка», короткие штрихи и вертикальные линии передают ламеллярную структуру [Горелик, 1993а, с. 151] бронирования. Именно ламеллярные железные пластины встречаются в памятниках Горного Алтая III-XI вв. н.э. [Горбунов, 1993а, с. 43; Горбунов, 1994, с. 110]. Для классификации панцирей в основном использованы признаки, выделенные М.В. Гореликом [Горелик, 1993б, с. 92]. Большая часть наших панцирей относится к группе — из твёрдых материалов (железо, возможно толстая твёрдая кожа). На это указывает, как археологический материал, так и более натуралистичные аналогии [Горбунов, 1994, с. 110; Горелик, 1993а, с. 151]. Из 34 фигур горноалтайских воинов, «твердые» панцири показаны на 24 [рис. 1.- 1а, 2, 3, 5; рис. 2.- 1, 2, 3, 4; рис. 3.- 1, 2, 3а, б, 4, 6а, 7; Гаврилова, 1965, табл. VI.- 2; Окладников, 1988, рис. 3.- 1; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 6]. У двух фигур [рис. 3.- 6б; Кубарев В.Д., 1984, табл. XLVII.- 2] панцири заштрихованы не полностью, не доделаны. Еще две фигуры (рис. 1.- 1б; рис. 3.- 3г) имеют отдельные бронированные детали: ламинарное короткое нарукавье у пешего лучника (рис. 3.- 3г) и ламинарный подол или пояс с ламеллярными лямками (?) у спешенного лучника (рис. 1- 1б). Видимо, эти детали усиливают панцири из мягких материалов (вторая группа), которые и надо предполагать на 8 незаштрихованных фигурах (рис. 1.- 1б, в, г, 4; рис. 3.- 3, в, г; Кубарев В.Д., 1984, табл. XLVII.- 2; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 46). Их покрой мог быть в виде «куртки» или «комбинезона» перехваченных в талии поясом. В широком применении мягких доспехов сомневаться не приходится [Горелик, 1993а, с. 151, 172; Горелик, 1993б, с. 83, 90, 91; Кызласов И.Л., 1990, с. 188], но для подробного анализа на нашем материале данных явно недостаточно. Панцири из твёрдых материалов относятся к одному разряду — без мягкой основы (детали панциря соединяются непосредственно между собой) и одному разделу — гетерогенные (панцирь состоит из относительно небольших частей, непосредственно не связанных с формой человеческого тела). По структуре бронирования делятся на отделы: I — ламеллярные (панцирь набирается из отдельных пластин, которые соединяются в горизонтальные, реже

(103/104)

вертикальные, ряды-полосы, а затем такие полосы связываются между собой. Пластины соединяются через систему сквозных отверстий при помощи ремешков, тесёмок или шнуров); II — ламинарные (панцирь набирается из сплошных горизонтальных, реже вертикальных пластин-полос, которые связываются между собой по вышеуказанному принципу); III — комбинированные, ламеллярно-ламинарные (при наборе панциря используется две структуры, как правило более важные части состоят из отдельных пластин, а менее важные из пластин-полос). По покрою, внутри каждого отдела, выделяются типы панцирей, у последних — варианты, отмечающие наличие дополнительных деталей и их структуру.

Отдел I.

Тип 1 — «кираса», состоит из двух частей: нагрудника и наспинника, соединённых оплечными и боковыми ремнями (рис. 6.- 11). Защищала корпус воина до талии или до бёдер включительно. Чётко читается на 5 фигурах (рис. 2.- 1, а, в; рис. 3.- 2, 4б, в). И одна под вопросом, поскольку изображение перекрыто выбивкой (рис. 2.- 4), На одной «кирасе» показаны треугольные оплечья окантовывающие проймы для рук (рис. 2.- 1 в). Они должны были иметь разрезы по плечам, которые после надевания шнуровались и заменяли или дополняли ремни. Вариант а) — с полными ламинарными нарукавьями (рис. 3.- 4в). К оплечным ремням крепились лопастевидные, чаще в виде прямоугольника, дополнительные детали, которые закрывали руки до локтя — короткие, или до кистей — полные. С внутренней стороны руки подобные лопасти-нарукавья могли стягиваться ремнями. Они непосредственно не влияют на покрой защиты корпуса, не составляя с ним единое целое и их наличие или отсутствие не служит типообразующим признаком.

Тип 2 — «длиннополая катафракта» с двухчастным подолом, состоит из нагрудника, наспинника и подола из двух прямоугольных лопастей, которые являются продолжением нагрудника и закрывают ноги спереди и боков до голени включительно (рис. 6.- 15). Изображена на четырёх фигурах (рис. 2.- 2, 3; рис. 3.- 7; Гаврилова, 1965, табл, VI.- 2). Вариант а) — с полными ламинарными нарукавьями (рис. 2.- 3). Вариант б) — с полными ламеллярными нарукавьями (рис. 3.- 7).

Тип 3 — «длиннополый халат» скроен из одной части со сплошным вертикальным разрезом впереди и разрезом от крестца до края подола сзади. Длина подола до голени включительно. Имел оплечные ремни и шнуровался спереди. Для свободного движения рук предусматривались вырезы (рис. 6.- 10). Подразумевается на трёх фигурах (рис. 1.- 3; Окладникова, 1988, рис. 3.- 1). Вариант а) — с высоким стоячим воротником из пластин (рис. 1.- 3). Такие воротники набирались из ламеллярных пластин крепившихся к кожаной или металлической основе, заменяющей оплечные ремни с разрезом по горлу (рис. 6.- 10).

Отдел II.

Тип 4 — «кираса» (рис. 6.- 8). Изображена на трёх фигурах (рис. 1.- 1а, 2а; рис. 3.- 1),

Тип 5 — «длиннополая катафракта» с двухчастным подолом (рис. 6.- 12). Читается на двух фигурах (рис. 3.- 3а, 4а). Вариант а) — с короткими ламинарными нарукавьями (ряс. 3.- 4а).

Тип 6 — «короткополый халат», по покрою во всем аналогичен типу 3, но с более коротким до колен подолом (рис. 6.- 9). Подразумевается на трёх фигурах (рис. 1.- 2б, 5; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 6).

Отдел III.

Тип 7 — «длиннополая катафракта» с двухчастным подолом (рис. 6.- 14). Изображена на одной фигуре (рис. 3.- 6а). Вариант а) — с полными ламинарными нарукавьями.

Тип 8 — «длиннополая катафракта» с четырёхчастным подолом. Помимо двух лопастей подола продолжающих нагрудник, ещё две лопасти продолжали наспинник, закрывая ноги сзади. После надевания боковые разрезы подола могли связываться (рис. 6.- 13). Изображена на одной фигуре (рис. 2.- 1б). Вариант а) — с короткими ламинарными нарукавьями.

«Кираса» является древнейшим покроем панциря, глубоко традиционным для восточноазиатского региона [Горелик, 1993а, с. 161; Горелик, 19936, с. 125]. Аналогичные горноалтайским (тип 1,4) изображения «кирас» известны с территории Китая IV-VI вв. н.э., Кореи сер. IV в. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 1.- 16, рис. 3.- 9, 10, 11, 13, рис. 4.- 2], Минусинской котловины III-V вв. н.э, [Кызласов И.Л., 1990, рис. 2.- 5, рис. 4.- 1]. Из реальных панцирей такого покроя следует назвать экземпляр из Лаохэшень II-III вв.н.э. и экземпляр из Рёлки VII-VIII вв. н.э. [Лаохэшень, 1987, с. 138, 139; Чиндина, 1991, рис. 31.- А; Горелик, 1993а, рис. 13.- 4]. На территориях с развитыми традициями бронничеетва «кираса», как отдельный тип доспеха, использовалась редко. В Китае пик её применения приходится на VI в. н.э. (Горелик, 1993а, рис. 3.- 9, 10, 11, рис. 4.- 2; Могила с фресками..., 1995, с. 29, рис. 2]. В Ки-

(104/105)

тае IV-VI вв. н.э., а ещё чаще в Корее IV-V вв. н.э. «кираса» усиливалась наножниками и нарукавьями [Горелик, 1993а, рис. 1.- 14, 15; рис. 3.- 8, 12, 15, 16; рис. 4.- 6, 7, 8, 9; рис. 6.- 1, 4, 7; Могила с фресками..., 1995, с. 29, рис. 4]. С середины I тыс. н.э. «кираса» начинает вытесняться более полными типами панцирей и в VIII в. н.э. практически исчезает. Что касается структуры бронирования «кирас», то наиболее древними и наиболее массовыми являются ламеллярные, ламинарные «кирасы» появляются, видимо, в IV в. н.э. в Китае и дольше всего применялись центральноазиатскими кочевниками [Горелик, 1993а, с. 171; Горелик, 1993б, с. 129; Горелик, 1987, с. 175].

«Длиннополая катафракта» — самый популярный покрой панциря в эпоху средневековья. Он широко применялся в Восточном Туркестане в VII-X вв. н.э., Согдиане в VI-VIII вв. н.э., Северном Китае в VI-VIII вв. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 5.- 11, рис. 6.- 2, 5, 8; Горелик, 1995, табл. 52.- 14, 15, 19; Дьяконова, 1984, рис. 12; Гумилёв, 1949, рис. 1.- 4, 6; Распопова, 1980, рис. 56, 60]. Встречаются такие панцири у таштыкских воинов III-V вв. н.э., можно предполагать их применение воинами одинцовской культуры лесостепного Алтая в сер. IV-V вв. н.э. и кенкольской культуры Семиречья в III-V вв. н.э. [Кызласов И.Л., 1990, рис. 4.- 3; Горбунов, 1993б, рис. 4.- 6; Кожомбердиев, Худяков, 1987, рис. 8-10]. Изображены они у всадников на горе Хар-Хад, VI-VII вв. н.э. [Новгородова, Горелик, 1980, рис. 6, рис. 9.- 1]. Данный покрой использовался и во II тыс. н.э. в киданьском и монгольском доспехе [Горелик, 1987, рис. 2.- 1, 2, 4]. Структура набора «длиннополых катафракт» весьма разнообразна — это целиком ламеллярные (тип 2), ламинарные (тип 5) и комбинированные (тип 7, 8) панцири. В последнем случае защита корпуса (наспинник и нагрудник) чаще всего набиралась из ламеллярной структуры, а защита ног (подол) делалась ламинарной. Дополнительные защитные детали — нарукавья, судя по изображениям горноалтайских панцирей, чаще были ламинарными, несколько реже — ламеллярными.

Панцири покроя «халат» (тип 3,6) появляются в Северном Китае со II в. до н.э. и к середине I тыс. н.э. широко распространяются у кочевников Центральной и Средней Азии [Горелик, 1987, с. 180]. «Короткополый халат» (тип 6) применялся в Японии IV-V вв. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 1.- 21, рис. 3.- 17], там он делался ламеллярным и мог дополняться наножниками и короткими нарукавьями той же структуры и невысоким стоячим воротником. Ближе всего горноалтайским «короткополые халаты» таштыкских воинов III-V вв. н.э., которые отличаются только структурой брони, ламеллярная вместо ламинарной [Кызласов И.Л., 1990, рис. 3.- 1, 2]. Панцири типа 6 наиболее широко применялись в эпоху «великого переселения народов» и очень редко в раннем средневековье, хотя сама идея короткого подола получила в последней четверти I тыс. н.э. широкое развитие. «Длиннополые халаты» (тип 3) известны в Восточном Туркестане в IV-X вв. н.э., Согдиане в IV-VIII вв. н.э., Северном Китае в IX в. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 2.- 6-10; Горелик, 1995, табл. 52.- 1, 3, 7, 17, 18; Дьяконова, 1984, рис. 8; рис. 9; Распопова, 1980, рис. 55, 57]. Они имеют разную структуру набора, чаще ламеллярную, реже ламинарную и более сложные варианты, снабжаются нарукавьями, а часть из них высокими стоячими воротниками. Аналогичные панцири использовались воинами таштыкской культуры в III-V вв. н.э. [Кызласов И.Л., 1990, рис. 1-4; рис. 3.- 3, 4, 5]. Есть «длиннополый халат» и на одном из воинов с Хар-Хада, VI-VII вв. н.э. [Новгородова, Горелик, 1980, рис. 7, рис. 9.- 2]. Такая деталь, как стоячие воротники, выходит из употребления к рубежу V-VI вв. н.э., сохраняясь некоторое время в Восточном Туркестане и гораздо дольше в Китае [Горелик, 1995, с. 409,410].

Анализ изображений горноалтайских панцирей и рассмотренные аналогии позволяют прийти к следующим выводам. Панцири типа 1,4 датируются в рамках III-VIII вв. н.э. (тип 4, вероятнее, с IV в. н.э.). Местом их происхождения является Северный Китай и, возможно, Корея, откуда через Центральную Азию они попали в Южную Сибирь и Горный Алтай, в частности. В передаче этих типов доспеха решающая роль вероятнее всего принадлежала хуннам и сяньбийцам. Панцири типа 2, 5, 7, 8 появляются в Южной Сибири не ранее III в. н.э. и являются продуктом развития центральноазиатского доспеха на основе заимствованной «кирасы». Можно предположить, что не последнюю роль здесь сыграли территории периферийные по отношению к самой Центральной Азии: Семиречье, юг Западной Сибири, Горный Алтай, Минусинская котловина. Значительная типологическая вариабельность «длиннополой катафракты» и длительное существование во времени на названных землях говорят об автохтонности этого покроя по отношению к

(105/106)

центральноазиатскому региону. Этносами наиболее активно использовавшими «катафракты» в своей паноплии были тюрки, кидани, монголы. Панцири типа 3,6 имели в Южной Сибири не столь широкое и длительное применение. Тип 6 бытовал в III-V в. н.э. и для Горного Алтая и Минусы мог быть автохтонным доспехом, хотя не исключено влияние Дальнего Востока (возможно, Японии через Корею). Тип 3 фиксируется по южносибирским изображениям тоже в рамках III-V вв. н.э., о чем дополнительно свидетельствуют стоячие воротники на ряде панцирей этого типа, но без них, мог применяться и в более позднее время, судя по рисунку с Монгольского Алтая. Появление «длиннополого халата» надо связывать либо с территорией Средней Азии, либо с Северным Китаем через Центральную Азию.

2. Шлемы на горноалтайских петроглифах изображены общим контуром и, как правило, сливаются с головой человека. Часть шлемов имеет внутреннюю штриховку в виде «сетки» — ламеллярная структура (рис. 3.- 2) или в виде линий, разбивающих шлем на сектора (рис. 1.- 3; рис. 2.- 1а, 3; рис. 3.- 6а). У некоторых фигур «сеткой», горизонтальными линиями или вертикальными штрихами показана бармица — ламеллярная и ламинарная (рис. 1.- 5; рис. 2.- 1б, в, 2; рис. 3.- 2, 6а), В тех случаях, когда контур шлема сферический и без штриховки, не всегда можно с полной уверенностью сказать, что это шлем, но наличие плюмажей на ряде таких изображений безусловно указывает на боевое наголовье. Видимо и там, где плюмажей нет, также подразумеваются шлемы, даже несмотря на косы, имеющиеся на голове (рис. 1.- 2а; рис. 2.- 1в; рис. 3.- 7). В пользу этого говорят рисунки конических и сфероконических шлемов, у которых показаны развевающиеся косы (рис. 1.- 3; рис. 2.- 2; рис. 3.- 1). Вероятно, это один из художественных приёмов для передачи боевого наголовья и причёски одновременно, хотя можно предположить, что заплетённые в косы волосы выглядывали из под бармицы. Находки подлинных шлемов редки, в памятниках Горного Алтая VI-IX вв. н.э. встречены железные пластины от ламеллярных бармиц и обломки от ламеллярного и клёпанного шлемов [Горбунов, 1994, с. 111; Соёнов, Эбель, 1997, рис. 3.- 2; Кубарев Г.В., 1991, с. 61]. Классификация шлемов во многом совпадает с признаками, выделенными для панцирей. Горноалтайские шлемы можно отнести к одной группе — из твёрдых материалов, к одному разряду — без мягкой основы (имеется ввиду, что купол шлема не нашивался на подшлемник). По принципу крепления составляющих шлема выделяются разделы: I — на ременном креплении (части, формирующие купол, навершие, обруч шлема крепятся между собой ремешками, шнурами, тесьмой, т.е. достаточно мягким и эластичным материалом), II — клёпанные (части шлема соединяются металлическими заклёпками, образующими жёсткое неподвижное крепление). По структуре набора главной части шлема — купола-тульи выделяются отделы: I — ламеллярные (купол набирается из 2-3 горизонтальных рядов, состоящих из отдельных пластин, форма и система отверстий которых похожи на панцирные); II — из узких пластин-полос (купол составляется из вертикально расположенных пластин, образующих один горизонтальный ряд, ширина таких пластин небольшая, а количество от 8-10 и выше); III — из широких пластин-секторов (купол формируют крупные пластины числом от 2 до 6); IV — цельнокованные (купол шлема выкован из одного листа железа необходимой формы). Установить точное соотношение между разделами и отделами на изобразительном материале сложно. Учитывая подлинные шлемы можно сказать, что I раздел мог включать отделы I и II, причем в I отделе применялось только ременное крепление. Ко II разделу относятся отделы II, III, IV, из которых последние два собирались только с помощью заклёпок. Можно было говорить о том, что цельнокованные шлемы вообще относятся к самостоятельному разделу, но это верно лишь по отношению к конструкции купола, тогда как другие детали этих шлемов — обруч, навершие, соединялись с тульёй теми же заклёпками и, следовательно, должны считаться клёпанными. Типологически важной конструктивной деталью шлема является каркас, соединяющий обруч с навершием и скрепляющий сектора купола. Однако, по наскальным рисункам выделить такую деталь практически невозможно. Рассматривая подлинные шлемы, надо заметить, что каркас не характерен для ламеллярных и узкопластинчатых шлемов и не нужен цельнокованным [Горелик, 1993а, рис. 7.- 21, 23; рис. 9.- 9, 11, 22, 23, 24, 32, 35]. Многие более частные конструктивные признаки шлемов, например, отсутствие обруча, навершия, наличие лобовой пластины с накосником и т.д., также не различимы на наскальных изображениях. У ламеллярных и узкопластинчатых шлемов металлический

(106/107)

обруч мог заменяться окантовкой из кожи и материи или отсутствовать [Горелик, 1993а, рис. 9.- 9, 23, 32; Обзор..., 1993, рис. 20; Лаохэшень, 1987, с. 140]. Цельнокованные шлемы иногда обходились без отдельных обруча и навершие [Горелик, 1987, рис. 11.- 15, 16]. Пока не изучены подлинные горноалтайские шлемы, суждения о их конструктивных особенностях носят лишь самый предварительный характер. Гораздо лучше обстоит дело с формой боевых наголовий, изображённых на горноалтайских рисунках. Она традиционна и легко узнаваема даже в стилизованном виде. По форме купола-тульи и навершия наши шлемы делятся на типы, а по покрою и структуре бармицы дополняются вариантами.

Тип 1 — сферический, с уплощенным навершием, имеющим втулку для плюмажа или без нее (рис. 6.- 2). Вариант а) — с закрытой ламеллярной бармицей (рис. 2.- 1в; рис. 3.- 2). Бармица защищает шею целиком, оставляя открытым лицо, завязываясь ремешками по вертикальному разрезу на горле. Подразумевается на 17 фигурах (рис. 1.- 1б, г, 2; рис. 2.- 1в; рис. 3.- 2, 3, 4, 6б, 7; Окладникова, 1988, рис. 3.- 1). О конструктивных особенностях позволяет судить один рисунок (рис. 3.- 2). На нём шлем заштрихован «сеткой», следовательно, относится к отделу ламеллярных и разделу на ременном креплении. Ещё на одном рисунке, возможно, показана полоса каркаса (рис. 3.- 6б) и логично предположить клёпанный (раздел III) шлем с секторным куполом (отдел III). Остальные изображения не имеют внутренних деталей. Единственное предположение в этом случае — цельнокованные шлемы, но большая редкость находок таких шлемов, да и их подробных изображений в I тыс. н.э. [Горелик, 1993а, с. 165, 166] не позволяет относить наши шлемы к IV отделу. Скорее всего, перед нами стилизованное изображение шлемов I, II, возможно, III отделов.

Тип 2 — сфероконический, с полушаровидным навершием (рис. 6.- 1). Вариант а) — с ламеллярной бармицей (рис. 1.- 3). Вариант б) — с открытой ламинарной бармицей (рис. 1.- 5). Бармица защищала шею сзади и боков, оставляя открытым лицо и горло. Изображены на трёх фигурах (рис. 1.- 1а, 3, 5). Судя по аналогиям, тульи таких шлемов собирались из специально изогнутых узких пластин-полос (отдел II), крепившихся ремешками (раздел I) или заклёпками (раздел II). Полосы купола изгибались таким образом, что придавали шлему ярусность. Нижний ярус имел сферическую форму, верхний — коническую [Горелик, 1993а, рис. 7.- 21, рис. 9.- 9, 22].

Тип 3 — сфероконический, со сферическим куполом и коническим навершием, глухим или в виде втулки для плюмажа (рис. 6.- 5). У некоторых экземпляров втулка переходит в высокий шпиль, к которому крепится флажок (рис. 2.- 3; рис.6.- 6). Вариант а) — с ламеллярной бармицей (рис. 2.- 3). Вариант б) — с ламинарной бармицей (рис. 3.- 6а). Читается на четырёх фигурах (рис. 1.- 1в, 4; рис. 2.- 3; рис. 3.- 6а). Два изображения заштрихованы вертикальными линиями (рис. 2.- 3; рис. 3.- 6а), передающими узкопластинчатую структуру (отдел II). Два других либо секторные (отдел III) или, скорее всего, тоже узкопластинчатые.

Тип 4 — конический, форма купола и навершия совпадают, последнее может иметь втулку для плюмажа или нет (рис. 6.- 4). Вариант а) — с ламеллярной бармицей (рис. 2.- 2). Изображены на четырёх фигурах (рис. 2.- 2; рис.3.- 1; Гаврилова, 1965, табл. VI.- 2; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 6). Все рисунки не имеют штриховки, вероятнее предполагать у данных шлемов узкопластинчатую или секторную структуру.

Тип 5 — вогнутоконический, лобовая часть тульи и навершие имеют характерный изгиб, придающий шлему указанную форму (рис. 6.- 7). Читается на одной фигуре (рис. 2.- 4). Конструкция шлема не ясна, менее всего вероятна его принадлежность к отделу IV, более всего вероятно изображение секторного купола (отдел III) без прорисовки деталей.

Тип 6 — яйцевидноприострённый, с яйцевидным куполом и коническим глухим навершием (рис. 6.- 3). Зафиксирован на одной фигуре (рис. 2.- 1а). Внутри рисунок шлема имеет штриховку в виде знака «/\», передающего четырёхсекторную структуру купола. Данный тип, соответственно, относится к, III отделу и II разделу.

Всего из 34 рассмотренных фигур воинов, шлемы подразумеваются у 30. На одном рисунке воин, видимо, показан без шлема [Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 46]. У трёх изображений головы воинов испорчены (рис. 2.- 16; Кубарев В.Д., 1984, табл. XLVII.- 2). Правда, у двоих из этих воинов читаются ламеллярные бармицы (рис. 2.- 1б; Кубарев В.Д., 1984, табл. XLVII.- 2), что безусловно говорит о наличии шлемов.

Сферические шлемы (тип 1) — одни из самых распространённых и древних форм боевых наголовий. В ламеллярном (отдел I)

(107/108)

исполнении они впервые появляются в Китае в III в. до н.э. [Горелик. 1993а, с. 166], позднее известны у кушан Северной Индии в III-IV вв. н.э., в Китае — в VI и XI вв. н.э, [Горелик, 1993а, рис. 3.- 10, рис. 4.- 1; рис. 7.- 6; рис. 9.- 32]. Более широко распространены сферические шлемы узкопластинчатой конструкции (отдел II); в Согдиане — в IV в. н.э., Восточном Туркестане — в IV-VII вв. н.э., Китае — в III-VIII вв. н.э., Корее — в IV-V вв. н.э., Японии — в IV-VI вв. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 2.- 6, 9; рис. 3.- 4, 7, 16; рис. 5.- 11; рис. 9.- 14, 19, 20; Горелик, 1995, табл. 54.- 16; Дьяконова, 1984, рис. 8, 9]. Шлемы первого типа с куполом, сделанным из секторов (отдел III), использовались в Восточном Туркестане в VII-X вв, н.э., Китае — в VI в. н.э., Корее — в VIII-IX вв. н.э., у киданей — в X-XII вв. н.э. и монголов — в XIII-XIV вв. н.э, [Горелик, 1993а, рис. 3.- 9; рис. 6.- 7, 8; рис. 7.- 25, 26; Горелик, 1995, табл. 54.- 9, 10, 12, 15, 19, 28, 31, 32; Дьяконова, 1984, рис. 12; Горелик, 1987, рис. 2.- 1, 4; рис. 6.- 1, 18; рис. 11.- 8]. Наконец, цельнокованные сферические шлемы (отдел IV) изредка фиксируются на изобразительном материале Согдианы в IV в. н.э. и Китая в VI в. н.э. и гораздо чаще у монгольских воинов XIII-XIV вв. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 2.- 8, рис. 3.- 11, рис. 6.- 6; Могила с фресками..., 1995, с. 29.- 4; Горелик, 1987, рис. 6.- 7, 8, 11, 12; рис. 11.- 10, 11, 12]. В одном случае сферический шлем изображён на таштыкском воине III-V вв. н.э. [Кызласов, 1990, рис. 4.- 5], но как и на многих горноалтайских, структура его не понятна.

Сфероконические шлемы второго типа с массивным полушаровидным навершием являются оригинальным боевым навершием, характерным для территории Кореи и Японии IV-V вв. н.э., с одной стороны, и для Северного Кавказа III-V вв.н.э. и Центральной Европы VI-VII вв. н.э., с другой [Горелик, 1993а, рис. 4.- 6, 8; рис. 7.- 21; рис. 9.- 9, 10, 22]. Они всегда узкопластинчатой структуры (отдел III). В Южной Сибири, помимо Горного Алтая, такие шлемы изображены у воинов таштыкской культуры Минусы III-V вв. н.э. Там, в одном случае, структура шлема не показана, а на другом рисунке изображён ламеллярный купол с налобной пластиной-накосником и назатыльником-бармицей [Кызласов И.Л., 1990, рис. 2.- 3; рис. 4.- 2], сильно напоминающий аварский образец [Горелик, 1993а, рис. 7.- 21].

Сфероконические шлемы третьего типа — самые популярные боевые наголовья, начиная с эпохи средневековья. Они известны в Согдиане в VI-VIII вв. н.э., Восточном Туркестане — в VII-IX вв. н.э., Китае — в III-VI вв. н.э., Корее — в IV в. н.э., у киданей в X-XII вв. н.э. и монголов в XIII-XIV вв. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 3.- 5, 6; рие.4.- 7; рис. 6.- 2, 3; Горелик, 1995, табл. 54.- 7, 17, 22, 29; Распопова, 1980, рис. 50.- 1, 51, 56, 57, 59; Горелик, 1987, рис. 2.- 3, 10, 11-17, 9, 14-16]. Для них присуща любая структура купола, за исключением, пожалуй, ламеллярной. В сопредельных с Горным Алтаем территориях шлемы третьего типа использовались таштыкскими воинами в III-V вв. н.э., тюрками Монгольского Алтая в VI-VII вв. н.э., воинами релкинской культуры в VI-IX вв. н.э. [Кызласов, И.Л, 1990, рис. 1.- 2; рис. 2.- 4; рис. 3, 5, рис. 4.- 1, 3; Новгородова, Горелик, 1980, рис. 10.- 1; Чиндина, 1991, рис. 31.- 10].

Шлемы конической формы (тип 4) применялись достаточно широко ещё с эпохи поздней древности. В IV-V вв. н.э. в Восточном Туркестане, в Китае — в III-IV вв. н.э., Корее — в IV-V вв. н.э., Японии — в V-VI вв. н.э,, у воинов Минусинской котловины — с III по X вв. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 2.- 3-5; рис. 3.- 4, 12, 15; рис. 4.- 9; рис. 9.- 6, 8, 11, 15-17; Кызласов И.Л., 1990, рис. 1.- 4, рис. 3.- 1; Евтюхова, 1948, рис. 187; Кызласов Л.Р., 1969, рис. 41]. Чаще они имели узкопластинчатую конструкцию (отдел II), реже — ламеллярную, секторную и, возможно, цельнокованную конструкцию.

Боевые наголовья вогнутоканической формы (тип 5) очень редки. В Восточном Туркестане есть изображение шлема точно такой же формы, ламеллярной структуры на статуэтке тюркского всадника VII-VIII вв. н.э. [Гумилёв, 1949, рис. 6]. Шлемы подобной формы, несколько меньшей высоты, применялись европейскими рыцарями в XI-XII вв. н.э.

Яйцевидные шлемы известны в Китае во II-VI вв. н.э., Японии — в V-VI вв. н.э., с одной стороны, в Восточной и Центральной Европе — в IV-VI вв. н.э., с другой [Горелик, 1993а, рис. 3.- 17; рис. 6.- 5; рис. 9.- 5, 13, 23, 27, 28; Лаохэшень, 1987, с. 140]. Конструкция их купола узкопластинчатая или секторная. Более точные аналогии горноалтайскому изображению шлема шестого типа встречаются в Минусе и Восточном Туркестане — это яйцевидно-приостренные наголовья ламеллярной структуры у таштыкских воинов III-V вв. н.э. и на статуэтках тюркских воинов VII-VIII вв. н.э. [Кызласов И.Л., 1990, рис. 3.- 4; Гумилёв, 1949 рис. 1.- 4; Лубо-Лесниченко, 1984, рис. 48а, 49: Горелик, 1995, табл. 54. - 35, 37, с. 425].

(108/109)

Рассмотрев материал, касающийся изображений горноалтайских шлемов, можно наметить хронологические рамки существования отдельных типов, а также коснуться возможных путей их происхождения. Шлемы первого типа бытовали очень длительное время — с конца I тыс. до н.э. по середину II тыс. н.э. Их появление в Горном Алтае связано с эпохой «великого переселения народов», видимо, не ранее III в. н.э. из Китая и Дальнего Востока, через Центральную Азию посредством хуннов и сяньбийцев. Нельзя также исключать влияния через Среднюю Азию. Различные сочетания формы этих шлемов с конструкцией тульи имеют более конкретные периоды применения: I отдела — III в. до н.э. —IX в. н.э., II отдела — III-VIII вв. н.э., III отдела — VI-XIV вв. н.э., IV отдела — IV-XIV вв. н.э. Шлемы второго типа использовались в Восточной Азии лишь в III-V вв. н.э. и именно в это время они известны в Южной Сибири. Скорее всего, их появление следует связывать с влиянием из Кореи и Японии, но нельзя исключать и самостоятельного возникновения данных шлемов в Горном Алтае и Минусе. В дальнейшем шлемы второго типа с волнами «великого переселения» попадают в Европу. Шлемы третьего типа формируются в центральноазиатском регионе и уже в III-V вв. н.э. известны в Южной Сибири. Здесь вероятнее центральноазиатское влияние на Китай и Дальний Восток и продвижение на Запад. Подавляющее преобладание шлемы данной формы получают в монгольское время. Четвёртый тип формируется на территории Китая в III в. н.э., откуда распространяется на Центральную Азию и Южную Сибирь, где используется дольше всего до конца I тыс. н.э. Шлемы пятого типа возникают на основе конических и в Восточной Азии применялись тюрками недолгое время, возможно, только в третьей четверти I тыс. н.э. Наконец, яйцевидные шлемы своим происхождением связаны с Северным Китаем, где появляются около II в. н.э. и откуда попадают в Южную Сибирь. Здесь они несколько модифицируются, получая приостренное навершие (тип 6) и в дальнейшем активно используются тюрками до VIII в. н.э. включительно. Нетрудно заметить, что почти все типы горноалтайских шлемов появляются в эпоху «великого переселения народов» (тип 1, 2, 3, 4, 6) и большая часть из них продолжает применяться в раннем средневековье (тип 1, 3, 4, 6). В последней четверти I тыс. н.э. происходит постепенное сокращение используемых типов и конструкций шлемов. Со II тыс. н.э. ведущей формой становится сфероконическая (тип 3), сохраняется сферическая (тип 1), преобладающей структурой является цельнокованный купол, хотя ещё долго используются тульи, собранные из секторов.

II. Конский доспех по своему размещению делится на два вида: 1. Попона (защита корпуса и шеи коня). 2. Наголовье (защита головы коня).

1. Попона на петроглифах передается либо самостоятельным контуром, надетым на корпус коня и заштрихованным, либо показана только штриховкой внутри контура коня. Броня изображена теми же приёмами, что и на людях. Это горизонтальные (ламинарная), вертикальные и пересекающиеся (ламеллярная) линии. Отсутствуют только короткие штрихи. Из 22 учтённых фигур коней попона изображена у 19 (рис. 1.- 1а, б, 2б; рис. 2.- 1а, б, 2, 3; рис. 3.- 1, 2, 3а, 4, 5, 6а; Гаврилова, 1965, табл. VI.- 2; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 46). На двух конях из этой серии она не доделана (рис. 2.- 2; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 46). Небронированны всего три фигуры (рис. 1.- 2а; рис. 3.- 6б; Кубарев В.Д., 1984, табл. XLVII.- 2), причём одна из них не закончена, а точнее дорисована в спешном порядке (рис. 3.- 6б). Еще у двух всадников кони испорчены (рис. 2.- 4; Кубарев В.Д., 1984, табл. XLVII.- 2). Классификация попон совпадает с панцирями. Все попоны относятся к одной группе — из твёрдых материалов, одному разряду — без мягкой основы и одному разделу — гетерогенные. По структуре бронирования выделяются отделы: I — ламеллярные, II — ламинарные, III — комбинированные. По покрою попоны делятся на типы. За основу покроя здесь принимаются отдельные части попоны, набранные из пластин и полос, которые прикрывают определённый участок корпуса коня и соединяются с другими частями посредством ремней, сохраняя необходимую гибкость конструкции.

Отдел I.

Тип 1 — одночастная, попона состоит из одного листа, закрывающего шею коня — нашейника (рис. 4.- 1). Эта часть оборачивалась вокруг шеи коня и крепилась ремнями на гриве, для чего последняя прокладывалась мягким материалом. Фиксируется на трёх фигурах (рис. 1.- 2б; рис. 3.- 1, 5). Ещё у трёх коней с кудыргинского валуна-изваяния можно предполагать такие нашейники [Гаврилова, 1965, табл. VI.- 2]. Там они показаны несколько иным способом. Если

(109/110)

на конях с Кара-Оюка и Шалкобы нашейники изображены вертикальными линиями, закрывающими всю шею, то у кудыргинских коней это короткие горизонтальные линии, идущие по горлу и гриве. Штриховка по гриве, как и на многих других рисунках, обозначает ремни, крепящие нашейник через подкладку-нагривник. Сам нагривник, видимо, мог иметь специальные отверстия, из которых выпускалась подстриженная тремя зубцами грива (рис. 1.- 1а, б; рис. 2.- 2; рис. 3.- 5). А вот линии по горлу могут трактоваться как нашейник ламеллярной структуры.

Тип 2 — четырёхчастная, попона состоит из нашейника, двух боковин-нагрудников и накрупника (рис. 4.- 4). Корпус коня закрывается двумя крупными листами, крепящимися между собой на груди и сзади. Нагрудная часть крепится также через гриву коня, а задняя — к отдельному листу, закрывающему круп. Не исключено дополнительное крепление ремнями крест на крест в центре боковин через спину коня. Подразумевается на двух фигурах (рис. 3.- 2, 4б).

Тип 3 — пятичастная, полона состоит из нашейника, нагрудника, двух боковин и накрупника (рис. 5.- 3). Нашейник крепится между своими сторонами через гриву, нагрудник через гриву и с боковинами, которые пристёгнуты между собой сзади и с накрупником. Подразумевается на четырёх фигурах (рис. 1.- 1б; рис. 2.- 1б, 2, 3).

Отдел II.

Тип 4 — шестичастная, попона из двухстворчатого нашейника-полумаски, нагрудника, двух боковин и накрупника-назадника (рис. 5.- 4). Нашейник представляет сложную конструкцию из двух самостоятельно набранных листов, связанных с ламинарной полумаской. Между собой листы крепятся ремнями через гриву и гордо коня. Крепление на горле могло быть глухим, тогда нашейник напоминал две створки с одной отстёгивающейся стороной. Нагрудник, обычный, а вот боковины набраны из вертикальнорасположенпых, связанных наглухо полос. Круп и задняя часть корпуса коня прикрыта одним листом, имеющим разрез от крестца до нижнего края, после надевания застёгивающийся. Боковины пристёгиваются к нагруднику и накрупнику-назаднику. Фиксируется на одной фигуре (рис. 2.- 1а).

Отдел III.

Тип 5 — четырёхчастная, попона из нагрудника, двух боковин и накрупника (рис. 4.- 2). Структура нагрудника ламеллярная, боковин и накрупника — ламинарная. Изображена на одной фигуре (рис. 3.- 4а).

Тип 6 — четырёхчастная, попона из ламеллярного нагрудника, двух ламинарных боковин и ламеллярного накрупника-назадника (рис. 4.- 3). Показана на одной фигуре (рис. 3.- 4в).

Тип 7 — четырёхчастная, попона из ламеллярного нашейника-нагрудника, двух ламинарных боковин и ламеллярного накрупника (рис. 5.- 1). Нагрудная часть и нашейник набраны одним листом, обёрнутым вокруг груди и шеи, скреплённым ремнями через гриву, Нагрудная часть крепится также к боковинам, которые скреплены между собой сзади и с накрупником. Фиксируется на одной фигуре (рис. 3.- 6а).

Тип 8 — шестичастная, попона из двухстворчатого ламинарного нашейника, ламеллярного нагрудника, двух ламинарных боковин и ламинарного накрупника (рис. 5.- 2). Изображена на двух фигурах (рис. 1.- 1а; рис. 3.- 3а).

В Восточной Азии конский доспех появляется в Китае в V в. до н.э., откуда он был заимствован центральноазиатскими кочевниками — хуннами и сяньби [Горелик, 1993а, с. 170; Горелик, 1995, с. 428, 429]. Более широкое применение защиты верхового коня приходится на эпоху «великого переселения народов». Конские попоны, аналогичные горноалтайским, начинают применяться с этого времени. Их покрой весьма разнообразен, особенно вариабельны комбинации отдельных частей попоны. Не для всех выделенных типов можно найти точные подобия. Зато встречаются практически все конструктивные элементы, отмеченные у горноалтайских попон.

Покрой, идентичный типу 3, известен в Корее в IV в. н.э., в Китае — в IV-VII вв. н.э., на Монгольском Алтае — в VI-VII вв. н.э., у монголов — в XIII-XIV вв. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 4.- 6, 8; рис. 5.- 4; рис. 6.- 1, 2, 8; Новгородова, Горелик, 1980, рис. 7; Горелик, 1987, рис. 13.- 2, 4].

Аналогии типу 5 можно найти в Корее в III-IV вв. н.э., правда не ясно, имел ли там такой покрой накрупник [Горелик, 1993а, рис. 4.-5, рис. 11,-9],

Наиболее многочисленен покрой типа 7. Он применялся в Корее в IV-V вв. н.э., Китае — в VI-IX вв. н.э., на Монгольском Алтае — в VI-VII вв. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 4.- 7, 9; рис. 5.- 8, 11; рис. 6.- 3, 7, 9, 14-26; Новгородова, Горелик, 1980, рис. 6].

Остальные тины горноалтайских попон не имеют точных аналогов. Типу 2 наиболее близок покрой попоны, используемый кида-

(110/111)

нями и монголами. Отличие киданьского варианта в применении накрупника-назадника, у монголов нашейник двухстворчатый [Горелик, 1987, рис. 2.- 6-8; рис. 13.- 3, 8]. Такая деталь горноалтайских попон, как накрупник-назадник (тип 4,6), известна в Корее в IV-V вв. н.э., Китае — в V-VI вв. н.э., у киданей — в X-XII вв. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 5.- 9, 12, 14; рис. 6.- 4; Могила с фресками..., 1995, с. 29.- 4; Горелик, 1987, рис. 2.- 6, 7, 8]. Двухстворчатый нашейник (тип 4,8) зафиксирован у монголов в XIII-XIV вв. н.э. и, вероятно, у тюрок в VI-VII вв. н.э. [Горелик, 1987, рис. 18.- 1, 3, 8; Новгородова, Горелик, 1980, рис. 7].

Что касается структуры попон, то ламеллярная использовалась везде, где был конский доспех. Ламинарное бронирование характерно для Китая в V-VII вв. н.э., встречено в Корее в IV-V вв. н.э. и Восточном Туркестане середины VIII в. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 5.- 4; рис. 6.- 12,13; Могила с фресками..., 1995, с. 29.- 4; Горелик, 1995, с. 429, табл. 54.- 5а]. Комбинированная, ламеллярно-ламинарная структура, кроме Горного Алтая, есть только на конях тюркских воинов с Хар-Хада [Новгородова, Горелик, 1980, рис. 6, 7].

Из сопредельных с Горным Алтаем территорий конский доспех, помимо Монгольского Алтая, известен на изображениях III-V вв. н.э. таштыкской культуры, на единичных рисунках у древних хакасов VI-XII вв. н.э. и курыкан VI-X вв. н.э. [Кызласов И.Л., 1990, рис. 3.- 2, 3; Евтюхова, 1948, рис. 174; Николаев, 1991, рис. 1.- 1, 3]. Таштыкские попоны ламеллярной структуры, но фрагментарность материала не позволяет судить о их покрое, курыканские также ламеллярные типа 3 и, возможно, типа 5, у древних хакасов — это ламинарный нашейник.

Находки деталей конской попоны редки. Они представлены железными пластинами из Кореи IV в. н.э. и Японии IV-V вв. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 11.- 7, 8]. Ламеллярный накрупник из железных пластин был найден в тюркском погребении VIII-IX вв. н.э. в Туве [Овчинникова, 1990, с. 84, рис. 39.- 5].

Говоря о развитии горноалтайской защитной попоны, надо отметить, что её возникновение связано с территорией Северного Китая, где носителями данного доспеха являлись, прежде всего, сяньбийцы, чьи государства господствовали там в IV-VI вв. н.э. В Центральной Азии конский доспех использовался жужанями [Горелик, 1993а, с. 171], а затем тюрками, которые наладили его собственное широкое производство. Горный Алтай, как один из металлургических центров тюркских земель [Зиняков, 1988], играл в этом отношении важную роль. Не случайно серия рисунков с изображением конского доспеха отсюда столь представительна и типологически разнообразна. Определённая роль в сложении горноалтайской попоны принадлежит корейскому доспеху. Типы 5 и 6 сформировались под воздействием ранних образцов корейской попоны III-IV вв. н.э. Типы 3 и 7 также повторяют более полный корейский покрой, известный там с IV в. н.э. Скорее всего, корейское влияние было опосредованным и шло через Китай. Остальные горноалтайские типы оригинальны и не имеют южных истоков. Видимо, они являются продуктом местного развития конского доспеха, который уже на раннем этапе приобрел самостоятельные черты. К таким особенностям относится широкое применение ламинарной и комбинированной структуры брони, которое давало возможность более массового её производства. Не исключено, что ламинарная попона появляется в Китае и Корее от центральноазиатских кочевников. Ещё одной особенностью является использование максимально облегчённого конского доспеха из одного нашейника (тип 1). Этот покрой наименее трудоёмок и наиболее пригоден для массового вооружения. Именно попоны первого типа были заимствованы аварами, персами и византийцами в VI в. н.э. при продвижении тюркских войск на запад. Правда, помимо нашейника применялся также нагрудник [Горелик, 1993а, с. 171, рис. 14.- 27], но сама идея восходит к типу 1. Многие горноалтайские типы попоны и её отдельные элементы унаследовали кидани и сменившие их в Центральной Азии монголы. Кидани использовали накрупник-назадник, модифицировав его, сплошные боковины-нагрудники в сочетании с нашейником (тип 2), монголы — пятичастную (тип 3) и шестичастную попону с двухстворчатым нашейником (тип 4,8). Хронологические рамки существования горноалтайской попоны в целом охватывают III-X/XI вв. н.э. Конкретная датировка отдельных типов пока затруднительна. Предварительно можно сказать, что часть из них и отдельные элементы попоны бытовали и позднее в X-XIV вв. н.э. — это типы 2, 3, 4, 8, а типы 1, 5, 6 ,7 видимо закончили свое развитие на. рубеже I/II тыс. н.э.

2. Защитное наголовье коня на петроглифах нашей серии зафиксировано у 9 фигур (рис. 2.- 1а, б, 2, 3; рис. 3.- 5, 6а; Гаврилова, 1965,

(113/114)

Рис. 3. 1, 2, 3, 4, 6 — Кара-Оюк (по Е.А. Окладниковой); 5 — Шалкобы (по Е.А. Окладниковой); 7 — Бичекту-Бом (прорисовка автора).

(Открыть Рис. 3 в новом окне)

(117/118)

табл. VI.- 2). Оно передаётся самостоятельным контуром, отделяющим голову коня от шеи (рис. 2.- 2; рис. 3.- 5, 6а; Гаврилова, 1965, табл. VI.- 2) или является продолжением нашейника (рис. 2.- 1а, б), в одном случае — это полосы, закрывающие среднюю часть головы коня (рис. 2.- 3).Часть наголовий имеет внутреннюю штриховку в виде «сетки» — ламеллярная броня, в виде полос — ламинарная, встречаются точки, видимо, просто оттеняющие наголовье. Более половины наголовий — без штриховки и выделяются в основном контуром. Особенностью при изображении головы коня, когда она защищена наголовьем, является расположение и форма глаза. Он не круглый, как обычно, а в виде каплевидного или подтреугольного выреза, совмещенного с линией лба (рис. 2.- 1б, 2; Гаврилова, 1965, табл. VI.- 2: верхняя и нижняя фигуры коней). Только у одного коня с кудыргинского валуна-изваяния: средняя фигура, показан обычный глаз при наличии разделительного контура между головой и шеей. На трёх фигурах с наголовьем глаза не нарисованы (рис. 2.- 1а; рис. 3.- 5, 6а). Эту же черту можно отметить для одного из коней в наголовье с Хар-Хада [Новгородова, Горелик, 1980, рис. 6: центральная фигура], но есть там конь в наголовье с обычным глазом, правда слившимся с разделительным контуром [Новгородова, Горелик, 1980, рис. 7]. Горноалтайские наголовья относятся к одной группе — из твёрдого материала и одному разряду без мягкой основы (здесь имеется ввиду, что твёрдое покрытие головы коня не нашивалось на мягкий подклад, хотя последний мог применяться, особенно при железном материале и пришиваться к наголовью по краям). По общей структуре брони выделяются разделы: I — гетерогенные, II — гомогенные (броня выполнена из крупных монолитных частей, учитывающих особенности анатомии). По структуре набора бронирующего материала выделяются отделы: I — ламеллярные, II — ламинарные, III — цельносоставные (наголовье составляется из нескольких цельнокованных частей, крепящихся между собой на ремешках, кольцах или шарнирах). Учитывая натуралистичный изобразительный материал с других территорий, можно предполагать наличие ещё одного отдела — цельнокованного, когда наголовье в полном объёме сделано из одной части [Горелик, 1993а, рис. 5.- 8, 10, 12; рис. 6.- 4, 9]. Однако такие наголовья, как правило, являются лишь несколько расширенным вариантом налобника, который целиком охватывает глаза, но не закрывает полностью щёк. Горноалтайские же наголовья, судя по контуру, защищают боковые стороны головы коня максимально и должны состоять хотя бы из трёх частей. Подтверждают это и аналогии подлинных наголовий такого покроя [Горелик, 1993а, рис. 11.- 4, 5]. I и II отделы относятся к разделу I, a III отдел — к разделу II. Внутри отделов выделяются типы, учитывающие покрой наголовья.

Отдел I.

Тип 1 — полумаска (рис. 5.- 3, 6), состоит из одного листа, набранного из отдельных небольших пластин. Закрывает голову коня наполовину или чуть больше. Изображена на одной фигуре (рис. 2.- 1б), На рисунке данное наголовье является продолжением нашейника, что подразумевает схватывание головы коня, включая затылок, для чего необходимы не только отверстия для глаз, но и ушей. Должна была иметь ремни, при помощи которых застёгивалась на голове: один затылочный и два подбородочных (рис. 5.- 6).

Отдел II.

Тип 2 — короткая полумаска (рис. 5.- 2), состоит из шести полос, закрывающих среднюю часть головы коня. Показана на одной фигуре (рис. 2.- 3). На рисунке полосы всего три, но для удержания на голове такая конструкция не пригодна. Необходимо предположить, что полосы делились. Деление по подбородку и лбу тоже не способствовало удержанию, требовались бы дополнительные ремни. Вероятнее всего, наличие трёх верхних и трёх нижних полос, которые сходились на щеках и крепились между собой и с нащёчными ремнями уздечки. Внутреннее соединение верхних и нижних полос могло быть ламинарным.

Тип 3 — полумаска-нашейник (рис. 5.- 4), состоит из двух широких, наглухо скреплённых полос, между которыми должны иметься отверстия для глаз. Изображена на одной фигуре (рис. 2.- 1а), где является продолжением нашейника. Вероятно, данное наголовье крепилось ремешками к нашейнику, подвижным способом, составляя с ним единый конструктивный элемент (попона 4 типа). Помимо этого, полумаска держалась на голове затылочными и подбородочными ремнями.

Отдел III.

Тип 4 — укороченная трёхчастная маска (рис. 4.- 4, 5), состоит из налобника и двух нащёчников, крепящихся к нему шарнирами или другим способом. В месте их соединения у глаз предусмотрены вырезы. Налобник оставляет открытыми уши и, в некоторых вариантах, ноздри с верхней губой. На голове держится затылочным, подбородочным и подгубным ремнями (рис. 4.- 5). Подразу-

(118/119)

мевается на четырёх фигурах (рис. 2.- 2; Гаврилова, 1965, табл. VI.- 2).

Тип 5 — полная трёхчастная маска (рис. 5.- 1, 5), состав и конструкция аналогичны типу 4. Отличается более длинным налобником, снабженным пластинами для защиты ушей и отверстиями под ноздри. Подразумевается на двух фигурах (рис. 3.- 5, 6а).

Наиболее ранние аналоги горноалтайским наголовьям происходят с территории Кореи и Китая. Ламеллярная полумаска (тип 1) встречается в Китае VI в. н.э., но китайские экземпляры длиннее и больше соответствуют маскам укороченной формы [Горелик, 1993а, рис. 5.- 9, рис. 6.- 5]. Тип 2 точных аналогов не имеет, но можно отметить близкую ему деталь в виде ламеллярной полосы, закрывающей среднюю часть головы коня на одной из китайских статуэток IV-V вв. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 6.- 1]. Полумаска-нашейник (тип 3) тоже не находит похожего аналога, но наголовья, представляющие единую конструкцию с нашейником, применялись в Китае в VI-VII вв. н.э. и делались из мягких материалов [Горелик, 1993а, рис. 6.- 6, рис. 11.- 10]. Трёхчастные маски с укороченным налобником (тип 4) использовали в Китае в VI-IX вв. н.э., Восточном Туркестане — в VIII в. н.э., Иране — в VII в. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 6.- 7, 14-26, 27, 30]. Позднекитайские и иранские аналоги отличаются структурой бронирования, они ламинарные, а восточнотуркестанский экземпляр с мягкими нащёчниками. Вообще же конструкция в виде укороченного налобника характерна для Китая в V-VII вв. н.э., где она использовалась как самостоятельно [Горелик, 1993а, рис. 5.- 11], так и гораздо чаще, в форме цельнокованной маски [Горелик, 1993а, рис. 5.- 8, 10, 12; рис. 6.- 8, 9; Могила с фресками..., 1995, с. 29.- 4]. Такие короткие маски, не закрывающие ушей, носа и половину щек, позднее стали популярны у монголов, в XIII-XIV вв. н.э. [Горелик, 1987, рис. 13.- 1, 2, 3, 4, 7]. Полные трёхчастные маски (тип 5) абсолютно преобладали в корейском конском доспехе IV-V вв. н.э. и были знакомы в Японии в IV-V вв. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 4.- 3, 6-9; рис. 5.- 6, 13, 14; рис. 11.- 4, 5]. От горноалтайских их отличает защита ушей, выполненная в форме трёхчастного, реже — одночастного, гребня из металлических пластин. Применялся данный тип и киданями в X-XII вв. н.э. [Горелик, 1987, рис. 2.- 6, 7, 8]. Его особенность — ламеллярные нащёчники и пятичастный гребень.

Из соседних с Горным Алтаем земель конские налобники есть только на изображениях тюркских всадников VI-VII вв. н.э. с Монгольского Алтая. Они относятся к типу 4 [Новгородова, Горелик, 1980, рис. 7] и типу 5 [Новгородова, Горелик, 1980, рис. 6].

Появление защитного наголовья в Горном Алтае следует связывать с эпохой «великого переселения», но видимо не ранее IV в. н.э. Наголовье распространилось несколько позднее попоны, первые экземпляры которой, как и раннекорейские, использовались без защиты головы. Пятый тип горноалтайского наголовья происходит от корейских образцов, несколько модифицированных в местной среде. Тип 4 сформировался под влиянием Китая не ранее V в. н.э. Причем свою классическую трёхчастную, цельносоставную конструкцию, он мог приобрести уже в центральноазиатском регионе, где «китайский» короткий налобник получил «корейские» нащёчники. За это говорит то, что в самом Китае трёхчастные маски применялись довольно редко, уступая первенство одночастным. Что касается типов 1, 2, 3, то их происхождение до конца не ясно. Скорее всего имело место определённое влияние со стороны Китая в плане конструкции, а конкретная форма и структура приобрели самостоятельные черты. Хронология горноалтайских наголовий может быть очерчена в рамках IV-X/XI вв. н.э., причем их активное применение началось, видимо, не ранее VI в. н.э. Наголовья 4 типа были заимствованы у тюрок персами и аварами в VI-VII вв. н.э. Они же восприняли структуру бронирования типов 1, 3, применив её в более совершенной форме. Пятый тип оказал определенное влияние на формирование данного вида защиты у киданей Центральной Азии в X в. н.э.

Если посмотреть на сочетание наголовья с попоной в горноалтайских изображениях, то получится, что более половины коней, защищённых попоной, наголовья не имеют (10 из 19). Использование одной попоны встречается в Корее в III-IV вв. н.э. и Китае в VI в. н.э. [Горелик, 1993а, рис. 4.- 5; рис. 6.- 2, 3, 11-9 (?)]. Однако, там полный конский доспех абсолютно преобладает. Из четырёх бронированных коней с Хар-Хада двое наголовий не имеют [Новгородова, Горелик, 1980, рис. 6]. Не изображена защита головы у коней курыканских и древнехакасских воинов [Евтюхова, 1948, рис. 174; Николаев, 1991, рис. 1.- 1, 3]. Вероятнее всего центральноазиатские кочевники эпохи раннего средневековья далеко не всегда применяли полный конский доспех, зачастую ограничиваясь только попоной.

(119/120)

НАСТУПАТЕЛЬНОЕ ОРУЖИЕ. По функциональному назначению делится на три надвида: I. Оружие дальнего боя. II. Оружие таранного удара. III. Оружие ближнего боя.

I. Оружие дальнего боя представлено двумя видами: 1. Луки. 2. Стрелы. В отличие от доспеха, оружие на петроглифах изображено не столь подробно и здесь применим лишь более общий описательный метод.

1. Луки показаны у 21 воина (рис. 1.- 1, 3, 4, 5; рис. 2.- 1, 4; рис. 3.- 1, 2, 3б, в, г, 6, 7; Кубарев, Маточкин, 1982, рис. 6.46). И ещё два лука есть на кудыргинском валуне-изваянии [Гаврилова, 1965, табл, VI.- 2], В 10 случаях луки находятся в налучьях, а из 12 луков стреляют. На одном рисунке можно предполагать наличие сразу двух луков (рис. 2.- 1а), из одного воин стреляет, а другой зачехлён в налучье. Исходя из формы и пропорций луков, можно выделить несколько типов: Тип 1 — М-образные большие (длина кибити превышает 2/3 человеческого роста) луки с покатыми плечами и не сильно изогнутыми концами. Фиксируются у семи фигур (рис. 1.- 1, 3, 4; Кубарев, Маточкин, 1982, рис. 6). Соответствуют сложносоставным лукам «хуннского типа» длиной 1,5 м. Остатки таких луков встречаются в курганах Горного Алтая I в. до н.э. — V в. н.э. [Худяков, 1993, рис. 5.- 9]. Тип 2 — М-образной формы с изгибом, смещенным к верхнему плечу и сильно загнутыми концами (длина около 2/3 человеческого роста). Показан у 1 фигуры (рис. 1.- 5). Данному типу аналогично изображение таштыкского лука Ш-V вв. н.э., правда имеющего меньшие пропорции [Кызласов И.Л., 1990, рис, 3.- 1]. Тип 3 — М-образные с покатыми плечами и изогнутыми концами, длиной около 2/3 человеческого роста. Изображены у пяти фигур (рис. 2.- 1а, в; рис. 3.- 3б, в, г). Соответствуют сложносоставным лукам «раннетюркского типа» длиной 1,2-1,3 м. Остатки таких луков и их изображения в Горном Алтае встречены на могильнике Кудыргэ сер. VI — сер. VII вв. н.э. [Гаврилова, 1965, табл. VIII, XV, XVI, XVII, XXII, XXIV; Савин, Семенов, 1992, с. 79]. Тип 4 — М-образной формы с покатыми плечами и слабо изогнутыми концами, длиной менее половины человеческого роста. Фиксируются у трёх фигур (рис. 3.- 1, 2, 7). Исходя из пропорции плечей можно предположить асимметричность. Соответствуют сложносоставным лукам «классического тюркского типа» длиной 0,8 м. Их остатки встречаются в памятниках Горного Алтая сер. VII-X/XI вв. н.э. [Худяков, 1993, с. 125; Кубарев Г.В., 1992, с. 91]. На нескольких рисунках хорошо показан способ натяжения тетивы — до левой части груди (рис. 1.- 4, 5; рис. 2.- 1а), что говорит о прицельной стрельбе профессиональным (неоптическим) способом [Горелик, 1993б, с. 77].

2. Стрелы изображены у 12 воинов (рис. 1.- 1, 3, 4, 5; рис. 2.- 1а, в; рис. 3.- 3б, 7). Они имеют листовидное и ромбовидное оперение, в одном случае оперение вильчатое (рис. 8.- 7), Датируемая часть стрел — наконечники. Из них типы листовидной, ромбовидной, треугольной формы применялись длительное время. Более узко использовались ярусные наконечники стрел, хорошо показанные у трёх фигур (рис. 1.- 1а, 4; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 6) и, возможно, у еще одной (рис. 1.- 3). В Горном Алтае ярусные наконечники применялись с I в. до н.э. по V в. н.э. [Неверов, Мамадаков, 1991, рис. 2, с. 132]. Твёрдую нижнюю дату имеет наконечник в форме треугольного срезня (рис. 3.- 7). Такие наконечники появляются не ранее середины IX в. н.э. и существуют до этнографического времени [Овчинникова, 1990, с. 74; Соловьёв, 1987, с. 43]. Видимо, все наконечники, изображённые на нашей серии, трёхлопастные, кроме срезня, который вероятно плоский. Обращает на себя внимание, что не все стрелы на рисунках у воинов хранятся в колчанах. Часть из них «заткнута» за пояс (рис. 1.- 3, 4; рис. 3.- 7; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 6), причём только у пеших стрелков. На одной композиции показан интересный приём — при стрельбе воин держит вторую стрелу наготове в левой руке (рис, 2.- 1а, в).

II. Оружие таранного удара включает один вид: копья. Изображение копий встречено у 12 воинов (рис, 1.- 2б, 3; рис. 2.- 1б, 2, 4; рис. 3.- 3а, 4; Окладникова, 1988, рис. 3.- 1; Кубарев, 1984, табл. XLVII.- 2). Длина древков копий судя по соотношению с человеческими фигурами от 2 до 4 м. Наконечники копий листовидной формы. Их силуэт стилизован и не позволяет говорить о конкретных типах. Такой же признак, как листовидность встречается во времени и пространстве очень широко. Часть копий (рис. 2.- 1б; рис. 3.- 3а, 4б; Кубарев В.Д., 1984, табл. XLVII.- 2) не имеет выраженного наконечника, три из них показаны вонзёнными, а одно, видимо, сломано. Некоторые копья украшены бунчуками из конского (?) волоса подвязанными не только под наконечником, но и на конце древка (рис. 2.- 4; рис. 3.- 4; Кубарев В.Д., 1984, табл, XLVII.- 2). Одно копьё снабжено двумя

(120/121)

треугольными флажками (рис. 3.- 3а), другое квадратным заштрихованным в «сетку») предметом, подвешенным на ремне или прибитым на планке (рис. 2.- 1б). Этот предмет может трактоваться, как своеобразный штандарт или обозначать снятый с врага панцирь (всадник явно напал на идущего впереди лучника). Заштрихованные в «сетку», как доспехи флаги встречаются на рисунках курыкан [Окладников, Запорожская, 1959, табл. XL.- 808]. Выделяется несколько способов боевого положения копий: 1 — в одной руке на уровне живота — нижней части груди, когда вторая рука держит поводья (рис. 3.- 3а, 4; Кубарев В.Д., 1984, табл. XLVII.- 2); 2 — двумя руками в нижней позиции (рис. 1.- 2б; рис. 2.- 1б); 3 — двумя руками в верхней позиции (рис. 2.- 2, 4).

III. Оружие ближнего боя представлено одним видом: мечи. Изображение меча есть на одном рисунке у конного воина (рис. 2.- 2). Его силуэт стилизован. Можно отметить лёгкий наклон рукояти, отсутствие перекрестия и судя по пропорции к человеческой фигуре, короткий клинок. Необычно положение меча, он заткнут за пояс с правой стороны. Короткие мечи показаны на рисунках таштыкских воинов III-V вв. н.э. [Кызласов И.Л.,, 1990, рис. 1.- 6; рис. 4.- 4]. Мечи без перекрестий с короткими клинками встречаются в памятниках Горного Алтая в III-V вв. н.э. [Васютин, Илюшин и др., 1985, рис. 3.- 24; рис. 6.- 1]. Такой признак, как наклонная рукоять, появляется на мечах не ранее середины VIII в. н.э.

ВОЕННОЕ СНАРЯЖЕНИЕ. По назначению к родам оружия представлено двумя видами: 1. Налучья; 2. Колчаны.

1. Изображение налучий имеется у четырёх всадников (рис. 2.- 1а, б, 4; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 46) и два экземпляра показаны на кудыргинском изваянии [Гаврилова, 1965, табл. VI.- 2]. Ещё у четырёх воинов луки «как бы» находятся в налучьях, хотя последние не нарисованы (рис. 3.- 1, 2, 6). Общая форма налучий близка — это изогнутые, С-видные чехлы, которые повторяют форму лука со спущенной тетивой. Окончания чехлов более разнообразны: в виде «сапожка» [Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 46], простые закруглённые (рис. 2.- 1а, 4), скошенные (рис. 2.- 1б; Гаврилова, 1965, табл. VI.- 2, правая фигура), с приострённым низом и фигурно-скошенным верхом [Гаврилова, 1965, табл. VI.- 2, левая фигура]. Часть налучий имеет внутреннюю штриховку из «сетки» и горизонтальных линий. Исходя из конструкции налучья, можно выделить два типа: 1 — закрытый, с растеривающимся верхом (рис. 2.- 1а, 4; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 46; Гаврилова, 1965, табл. VI.- 2), 2 — открытый, оставляющий свободным верхний рог лука (рис. 2.- 1б). Первый тип налучий изображен, с вынутыми луками, у кудыргинских всадников с седельных обкладок [Савин, Семенов, 1992, с. 79]. Закрытые налучья с «сапожковым» окончанием известны у древнехакасских воинов IX-X вв. н.э., в Восточном Туркестане VII-VIII вв. н.э., закруглённые — в Северном Китае VI в. н.э. и Восточном Туркестане VIII-IX вв. н.э., скошенные — в Восточном Туркестане VII-IX вв. н.э., у курыкан в VI-VIII вв. н.э., приострённо-скошенные — у тюрок Монголии в VI-VII вв. н.э. [Кызласов Л.Р., 1969, рис. 41; Горелик, 1995, табл. 46.- 12, 14-16; Горелик, 1993а, рис. 6.- 5; Дьяконова, 1984, рис. 12; Окладников, Запорожская, 1959, табл. I.- 19; Кубарев В.Д., 1995, табл. 1.- 1, 3]. Налучья второго типа широко применялись в Согдиане VI-VIII вв. н.э. [Распопова, 1980, рис. 43, 57, 60, 72]. Логично предположить также существование у горноалтайских воинов налучий третьего типа, предназначенных для луков с натянутой тетивой. Покрой их чехлов повторял половину натянутого лука и именно они подразумеваются у трёх всадников с Кара-Оюка (рис. 3.- 1, 2, 6б). Зафиксировано такое налучье в Горном Алтае и археологически, в древнетюркском погребении X-XI вв. н.э. [Кубарев Г.В., 1992, с. 91; Горбунов, 1994, с. 113]. Данные налучья появляются с III-IV вв. н.э., но только с IX в. н.э. их употребление становится массовым [Горелик, 1995, с. 380]. Горноалтайские рисунки показывают, что налучья носились, как с левой стороны (рис. 2.- 1а, б), так и с правой, рядом с колчаном (рис. 2.- 4; рис. 3.- 1, 6;Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 46). Подвешивались они почти вертикально, с лёгким наклоном назад, выгнутой частью вперёд или, гораздо реже, назад (рис. 3.- 6).

2. Колчаны изображены у девяти воинов и два экземпляра на кудыргинском изваянии (рис. 1.- 1а, б, в; рис. 2.- 1а, в, 4; рис. 3.- 2, 3г; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 46; Гаврилова, 1965, табл. VI.- 2). Часть из них имеет внутреннюю штриховку в виде вертикальных, горизонтальных и пересекающихся («сетка») линий. Кудыргинские колчаны покрыты более сложным узором, видимо, передающим аппликацию или орнамент футляра. На фигурах все колчаны подвешены на поясе справа, вертикально или наклонно, устьем вперёд. По форме футляра можно вы-

(121/122)

делить два основных типа: 1 — прямоугольные или слегка подтрапециевидные (рис. 2.- 1в, 4; рис. 3.- 2, 3г; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 46); 2 — трапециевидные с карманом, тоже трапециевидной формы (рис. 2- 1а; Гаврилова, 1965, табл. VI.- 2). Подобные колчаны хорошо известны из археологических памятников Горного Алтая III-XI вв. н.э. [Горбунов, 1993а, с. 43; Горбунов, 1994, с. 114]. Колчаны с карманом появились, видимо, несколько позднее футляров с ровным устьем, ближе к середине I тыс. н.э. С VI в. н.э. их изображения фиксируются в Китае и Согдиане, с VII в. н.э. в Восточном Туркестане [Горелик, 1993а, рис. 6.- 5; Горелик, 1995, табл. 46; Распопова, 1980, рис. 67], но происходят они, скорее всего, с территории Алтая. Несколько необычны колчаны изображенные у лучников на одной из композиций Кара-Оюка (рис. 1.- 1а, б, в). Они напоминают мягкие футляры (кожаные?) скифского времени [Кубарев В.Д., 1981, с. 67].

Проанализировав предметы вооружения с горноалтайских петроглифов нашей серии, рассмотрим хронологию рисунков и композиций в целом. Взаимовстречаемость типов вооружения, показанных на фигурах воинов к коней, позволяет выделить две хронологические группы изображений.

I группа датируется III-V вв. н.э. и соответствует эпохе «великого переселения народов» В нее входят 12 фигур воинов и 4 коней, с Кара-Оюка, Бичекту-Бома и Бош-Туу (рис, 1; Окладникова, 198S, рис. 3.- 1; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 6), Нижняя граница определяется панцирями — типы 3а,6, шлемами — типы 2, 3, 4, попонами — тип 8, луками 2 типа и архаичными колчанами. Верхняя граница очерчивается панцирями — типы 3а, 6, шлемами — тип 2, попонами — тип 1, луками 1 типа и ярусными наконечниками стрел. Внутри этой группы можно выделить две композиции, нижняя дата которых устанавливается по IV в. н.э. (рис. 1.- 1, 2), о чём свидетельствуют панцири — тип 4 и попоны — тип 3, Помимо вооружения, датирующими являются детали конского снаряжения: высокие седельные луки и длинные крылья-лопасти (рис. 1.- 1а, б), изобретённые в конце III-IV вв. н.э. [Вайнштейн, 1991, с. 223, рис. 98; Горелик, 1993а, рис. 5.- 5]. Для прорисовки людей характерен ряд приёмов: разворот головы и нижней части тела в профиль, передача торса с развёрнутыми плечами в фас (как со стороны груди, так и спины). Ноги людей и коней, наряду с объёмным контуром, часто ниже колен прочерчены одной линией (иногда также нарисованы руки). Эта техника сближает горноалтайские петроглифы с таштыкскими рисунками Енисея [Кызласов И.Л., 1990, с. 182, рис. 1.- 6] и свидетельствует в пользу приведённых датировок, II группа датируется V/VI-X/XI вв. н.э. и относится к древнетюркской эпохе. В нее включены 22 фигуры воинов и 18 коней с Кара-Оюка, Жалгыс-Тобе, Бичекту-Бома, Шалкобы, Юстыда и кудыргинского изваяния [рис. 2, 3; Гаврилова, 1965, табл. VI.- 2; Кубарев В.Д., 1984, табл. XLVII.- 2; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 46]. Нижняя граница определяется попонами — тип 1, наголовьями — типы 1-4, луками 3 типа, налучьями 1, 2 типов, колчанами 2 типа. Верхнюю границу очерчивают шлемы — тип 4, попоны — типы 1, 5, 6, 7, наголовья, луки 4 типа, налучья 1 типа. Внутри группы выделяются три более дробных периода, по которым могут быть распределены рисунки и композиции.

1 период (V/VI — сер. VII вв. н.э.), его верхнюю границу ограничивает существование «раннетюркских» луков (тип 3). В первую очередь сюда относятся: трёхфигурная композиция с Жалгыс-Тобе (рис. 2.- 1) и четырёхфигурная композиция с Кара-Оюка (рис. 3.- 3), к последней стилистически примыкает композиция с тремя всадниками того же памятника (рис. 3.- 4) и, наконец, поминальная сцена с кудыргинского изваяния. Датировка последней может быть конкретизирована до 2 пол. V — 1 пол. VI вв. н.э., времени существования кудыргинских поминальных оградок. Техника изображения людей и коней в этот период ещё та же, что у рисунков I группы, но фигуры выполнены более тщательно и подробно. При копировании композиции с Жалгыс-Тобе (рис. 2.- 1) удалось проследить последовательность нанесения рисунков. Первыми здесь были изображены тонкими неглубокими линиями фигуры конного и пешего лучников (рис. 2.- 1а, в), потом, более глубокими и широкими линиями, нарисован конный копейщик и этими же линиями обведена фигура пешего лучника, кроме головы, с нарушением контура ноги (рис. 2.- 1б, в).

2 период (сер. VII — VIII вв. н.э.), нижняя граница очерчена луками 4 типа, верхняя — панцирями 1,4 типов, шлемами 5 типа. Это фигуры всадников с Кара-Оюка, Жалгыс-Тобе и коня с Шалкобы (рис. 2,-3,4; рис. 3.—1,2,5,6). Они стилистически близки рисункам первого периода, но в фигурах людей наблюдается переход к полупрофильному изображению торса.

(122/123)

3 период (VIII/IX — X/XI вв. н.э.), его нижняя граница растянута, от середины VIII в. н.э. (меч с наклонной рукоятью), до середины IX в. н.э. (наконечник стрелы — срезень). Видимо, в дальнейшем этот период можно будет разделить ещё на два, пока же узкодатирующие фигуры единичны. К данному периоду отнесены: всадник и пеший лучник с Бичекту-Бома (рис. 2.- 2; рис. 3.- 7), а также двухфигурная композиция с Юстыда. [Кубарев В.Д., 1984, табл. XLVII.- 2] и всадник с Жалгыс-Тобе [Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 46]. Передача структуры панцирей у первых двух фигур короткими черточками характерна для штриховки доспеха древнехакасских воинов IX-X вв. н.э. [Евтюхова, 1948, рис. 187; Кызласов Л.Р., 1969, рис. 41]. В технике линейного штрихования доспеха наблюдается небрежность и неполнота. Линии, чаще «сетка», как бы намечают доспех не заполняя его контура целиком (рис. 2.- 2; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 46).

Важно определить и этнокультурную принадлежность петроглифов нашей серии. Хорошая изученность и разработанность горноалтайской археологии позволяет решить эту задачу с достаточной степенью достоверности. Время бытования рисунков I группы соотносится с последним этапом булан-кобинской культуры (III-I пол. V вв. н.э.). Предметы вооружения из памятников этой культуры находят соответствия изображаемым на петроглифах [Горбунов, 1993а, с. 42-44]. Сложнее обстоит дело с этнической принадлежностью булан-кобинского населения. Несомненным представляется его решающая роль в сложении древнетюркского этноса. Рисунки II группы непосредственно связаны с памятниками древнетюркской культуры Горного Алтая (2 пол. V — X/XI вв. н.э.). Это подтверждается не только их датировкой, но и присутствием части таких изображений на поминальных памятниках тюрок (плиты оградок, каменные изваяния). Не противоречит этому и вооружение из древнетюркских погребений [Горбунов, 1994, с. 110-114]. Этносом, оставившим горноалтайские граффити с военными сценами V-XI вв. н.э., безусловно, являются древние тюрки.

Весьма информативна содержательная часть рассматриваемых петроглифов. Композиционно рисунки разбиваются на два блока: I — одиночные фигуры, II — многофигурные композиции. Внутри каждого блока можно выделить различные сюжеты изображения.

I. Одиночные фигуры:

1 сюжет — сражающийся пеший лучник (рис. 1.- 4, 5; рис. 3.- 7; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 6).

2 сюжет — пеший воин с копьем и луком (рис. 1.- 3).

3 сюжет — конный воин в походе, скачущий всадник (рис. 2.- 3; рис.3.- 1; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 46).

4 сюжет — спешенный всадник с конём (рис. 3.- 2).

II. Многофигурные композиции:

1 сюжет — бой между спешенными и пешими лучниками (рис. 1.- 1).

2 сюжет — строй пеших копейщиков [Окладникова, 1988, рис. 3.- 1].

3 сюжет — строй конных воинов (рис. 1.- 2; рис.3.- 6).

4 сюжет — бой между всадниками (рис. 3.- 4; Кубарев В.Д., 1984, табл. XLVII.- 2).

5 сюжет — бой всадника с пешими лучниками (рис. 2.- 1, 2, 4; рис. 3.- 3).

Поминальная сцена с кудыргинского изваяния составляет отдельный сюжет, не повествующий о военных действиях. Затруднительна трактовка боевого коня с Шалкобы, поскольку рисунок не доделан или испорчен (рис. 3.- 5). Трёхфигурная композиция с Жалгыс-Тобе (рис. 2.- 1), видимо, первоначально представляла сражающихся конного и пешего (или спешенного?) лучников, а затем была переделана в сюжет повествующий о победе конного копейщика над пешим лучником. Здесь следует отметить, что напротив каждого из всадников-копейщиков с Бичекту-Бома и Жалгыс-Тобе (рис. 2.- 2, 4) нарисовано по два пеших лучника. В первом случае эти изображения перекрыты множеством других, видны очень слабо и только при определённом освещении, что не позволило их скопировать. Во втором случае рисунки лучников слишком схематичны, что вызывает сомнение в синхронности всаднику. Поэтому они не приведены в иллюстрациях, но сами всадники, условно, отнесены к соответствующему блоку и сюжету. За такое решение говорит и их поза — с поднятыми вверх копьями, типичная для сцен сражения конных копейщиков именно с пешими лучниками.

Одиночные фигуры, скорее всего, изображают индивидуальных воинов (героев) и высечены в их честь. Они могли наноситься после удачного похода (сражения) или наоборот перед началом такового и иметь своей целью не просто «портретное олицетворение», но и молитву (с просьбой или посвящением), облечённую в изобразительную форму. Приобретали такие рисунки и эпиче-

(123/124)

ское содержание. Многофигурные композиции отражают военные события своего времени. На них запечатлены сражения и боевые порядки. Мотивы, вызвавшие их появление видимо те же — религиозные и эпические. Можно предположить, что эти рисунки олицетворяют войско в целом, но, возможно, и повествование о подвигах отдельных героев. В любом случае они иллюстрируют реально существовавшую боевую практику.

На горноалтайских петроглифах изображены как пешие, так и конные воины, что говорит минимум о двух родах войска. Наборы вооружения, показанные на воинах и конях позволяют подойти к составу войск более дифференцированно. Пехота представлена: легковооружёнными лучниками, где воины имеют неполный или мягкий доспех, а в качестве главного наступательного оружия — лук (рис. 1.- 1б, в, г, 4; рис. 3.- 3в, г): тяжеловооружёнными лучниками, где воины защищены полным доспехом из твёрдых материалов (рис. 1.- 1а, 5; рис. 2.- 1в; рис. 3.- 3б, 7; Кубарев, Маточкин, 1992, рис. 6); тяжеловооружёнными копейщиками, с главным наступательным оружием в виде длинного копья (рис, 1.- 3; Окладникова, 1988, рис. 3.- 1), Конница подразделяется: на средневооруженную, где воин имеет полный доспех, в конь не защищен (рис. 1.- 2а; рис.3.- 6б; Кубарев В.Д., 1984, табл. XLVII.- 2); и тяжеловооружённую, где воин и конь защищены доспехом (рис. 1.- 2б; рис. 2.- 1а, б, 2, 3; рис. 3.- 1, 2, 3а, 4, 5, 6а; Гаврилова, 1965, табл. VI.- 2).

Главным наступательным оружием конницы являются длинные копья-пики, хотя у многих всадников есть и луки.

Если сравнить состав войска, показанный на рисунках и их хронологию и этнокультурную принадлежность, то можно проследить определённые изменения военного дела у горноалтайского населения на стыке поздней древности и раннего средневековья.

При этнокультурной характеристике родов войска в сюжетах сражений, надо учитывать, кем из противоборствующих сторон оставлен рисунок, «где свои, а где чужие?». Когда повествуется о внешних войнах этот вопрос решается легко. Так в сюжете боя между лучниками (рис. 1.- 1), относящемся к булан-кобинской культуре, булан-кобинские воины изображены слева. Они лучше защищены, в доспехе даже кони. Их противники явно справа, в незаштрихованных панцирях и один вражеский воин уже поражён, его ноги пробиты стрелой. В древнетюркском сюжете боя конного копейщика с лучниками (рис. 3.- 3), тюрк — конечно всадник. Он лучше и подробнее прорисован и поражает одного из противников. Окружающие его пешие воины — враги. Они переданы более схематично, не у всех заштрихованы панцири. Возможно, что лучник за спиной всадника тоже тюрк, хотя по стилю он ближе к остальным пехотинцам. Сложнее определить кто есть кто в сюжете боя двух всадников с третьим (рис. 3.- 4) и в композиции с Жалгыс-Тобе (рис. 2.- 1). Скорее всего, все воины тюрки, а сюжеты связаны с междуусобными войнами. В первом случае это, может быть, сражение между войсками восточных и западных тюрок. Во втором — сначала была изображена тюркская армия, а впоследствии сюжет переделан в междуусобное столкновение.

Изображения воинов булан-кобинской культуры: свидетельствуют о наличии трёх родов пехоты (легкие лучники, тяжёлые лучники и копейщики) и двух родов конницы (тяжёлой и средней). На раннем этапе булан-кобинской культуры (I в. до н.э. — II в. н.э.), судя по данным археологии, войско состояло из лёгкой пехоты и конницы [Мамадаков, 1985, с. 180-186; 1996, с. 75-78; Худяков, 1997, с. 31]. С III в. н.э. в Горном Алтае начинается распространение воинского доспеха из твёрдых материалов, что фиксируют как иконографические источники, приведённые в данной работе, так и археологические находки [Гаврилова, 1965, рис. 4.- 13; Васютин, Илюшин и др., 1985, рис. 5, 7, 8; Соёнов, Эбель, 1992, рис. 3]. Именно с этого времени состав горноалтайского войска усложняется, появляется тяжёлая пехота из лучников и копейщиков и, возможно, средняя конница. О тактике булан-кобинских легковооруженных воинов в иконографическом материале данных нет. Судя по изображению их противников (рис. 1.- 1в, г) это рассыпной строй. Такой способ ведения боя традиционен и наиболее приемлем, как для лёгкой пехоты, так и конницы. А вот боевые порядки хорошо защищенных воинов совершенно иные. У тяжёлых лучников и копейщиков — это шереножное построение (рис.1.- 1а, б; Окладникова, 1988, рис. 3.- 1) типа «фаланги», характерное для регулярной пехоты.

Появление тяжелой конницы в Горном Алтае происходит на рубеже III-IV вв. н.э. и ведет к дальнейшему изменению тактики. Наглядно это демонстрируют две композиции с Кара-Оюка. Одна из них (рис. 1.- 1), видимо, более ранняя (конец III — сер. IV вв. н.э.?), показывает применение коней, защи-

(124/125)

щённых доспехом, не по назначению. Они находятся позади воинов на поводу, а воины ведут дистанционный бой спешившись. Скорее всего, на изображении запечатлён момент, когда у горноалтайского населения только появился конский доспех (вместе с деталями другой экипировки — седла), заимствованный с южных территорий от жужаней или сяньбийцев (первые экземпляры могли быть подарками или трофеями). Его применение первоначально ограничивалось небольшим числом знатных воинов, которые не составляли самостоятельных подразделений и какое-то время новое вооружение использовалось при прежней тактике. Иную ситуацию мы видим на второй, возможно, более поздней (сер. IV — сер. V вв. н.э.?), композиции (рис. 1.- 2). Здесь изображён строй конных воинов (шеренга), один из которых держит длинное копьё для таранного удара, а его конь защищён ламеллярным нашейником. У другого воина доспех на коне не показан и не ясно каким оружием он снабжен. Тем не менее, перед нами строй, иллюстрирующий «классическое» применение такой конницы. Исходя из анализа двух рассмотренных выше композиций, можно сделать вывод, что на заключительном этапе существования булан-кобинской культуры складывается новый род войск из тяжёлой (и средней?) конницы и появляется новая тактика конного боя, основанная на массированном таранном ударе копьями, который наносится плотно сомкнутым строем в виде конной «фаланги».

Вероятнее всего, в булан-кобинском войске новые подразделения и тактика не успели вытеснить прежние способы ведения боя и произошло это уже в раннетюркский период. Возможно, что ситуация окончательно изменилась благодаря переселению на Алтай племени Ашина в 460 г. и созданию собственной широкой металлургической базы, сделавшей производство тяжелого вооружения более массовым и завершившей военную реформу. Ашина могли быть лучше знакомы и с правилами применения тяжелой конницы, учитывая их связь с позднехуннскими государствами Северного Китая и Восточного Туркестана [Восточный Туркестан..., 1992, с. 123-124]. В целом, позднебуланкобинский комплекс вооружения во многом аналогичен одновременному таштыкскому [Кызласов И.Л., 1990, с. 190]. Появление таких комплексов в обществах Южной Сибири следует связывать с влиянием военного дела государств Северного Китая, Кореи, Восточного Туркестана эпохи «великого переселения народов». Военное искусство этих стран в указанный период, соединило в себе достижения кочевников (массовое применение конницы) с возможностями осёдлых культур (массовое производство вооружения) и создало предпосылки для дальнейшего развития уже северных территорий.

Группа древнетюркских рисунков позволяет говорить о трёх родах войска: тяжёлой пехоте (лучники), тяжёлой и средней коннице. Изображения тюркских пехотинцев единичны (рис.2.- 1в; рис. 3.- 7). Есть пеший лучник в шлеме на Хар-Хадской скале, следующий за тюркским всадником [Новгородова, Горелик, 1980, с. 102, рис. 6]. Археологические памятники Горного Алтая не подтверждают существования пехоты, как самостоятельного рода войск, т.к. почти все воинские погребения тюрок сопровождаются верховыми конями и лишь единицы их не имеют [Гаврилова, 1965, с. 22, табл. VIII]. В китайских письменных источниках тюркское войско всегда характеризуется как конница [Бичурин, 1950, с. 232-291, 302, 341: 23 случая]. В рунических текстах самих тюрок пехота упоминается четыре раза. Один раз речь идёт о китайской армии [Малов, 1959, с. 22], в остальных — о тюркском войске. И.Л. Кызласов видит в этих примерах доказательство существования пехоты у тюрок [Кызласов И.Л., 1996, с. 80, 82]. Не оспаривая того факта, что тюрки умели сражаться в пеших порядках, хочется обратить внимание на нестандартность подобных ситуаций, которые каждый раз оговорены особо. Это, когда отряд Ильтерес-кагана ютился в «Чёрных песках», среди деревьев и камней, добывая провиант охотою [Малов, 1951, с. 65]. Когда случился падёж скота перед походом Бильге-кагана на уч-огузов [Малов, 1959, с. 21]. И, наконец, когда сражению с китайцами предшествовал поход в Джунгарию [Малов, 1951, с. 40]. В первых двух случаях налицо явная нехватка коней, в последнем случае могли иметь место большие потери в конном составе в результате предыдущего похода или применение пехоты было вызвано чисто военными обстоятельствами (условия местности, военный расчёт и т.д.). В оценке тюркской пехоты интересно мнение противника. Уч-огузы, планируя сражение с Бильге-каганом, думали, что тюрки «пешие (без лошадей) слабы к бою» [Малов, 1959, с. 21]. На мой взгляд, здесь прямое свидетельство того, что тюркское войско воспринималось и ценилось как конное, но, будучи профессиона-

(125/126)

лами, тюрки с успехом могли применять и пеший строй, обманывая надежны неприятеля. Подавляющее большинство древнетюркских граффити нашей серии изображают тяжеловооружённых конников. На двух композициях конница показана в шереножном строю (рис. 3.- 4, 6). Такой же сюжет есть на Хар-Хадской скале [Новгородова, Горелик, 1980, рис. 7). Это не что иное, как передача плотно сомкнутого строя, которым только и могла действовать тяжёлая конница. В китайских письменных источниках такая конница называется «отборной», «лучшей», «На кит. Тху-ки, врубающаяся конница» [Бичурин, 1950, с. 272, 341]. Главным тактическим приёмом тяжелой конницы был таранный удар копьями. Именно копьями вооружены горноалтайские тюрки в сюжетах сражений (рис. 2.- 1, 2, 4; рис. 3.- 3, 4) и всего один раз всадник, стреляет из лука (рис. 2.- la). Атаки тяжёлой конницы ярко описаны в орхонских текстах [Малов, 1951, с. 40-42, 67; 1959, с. 28, 29]. По ним можно восстановить последовательность фаз боя. Первая фаза — это обстрел из луков при сближении с противником: «одного мужа он поразил стрелою» (Ктб, 36). Судя по текстам и рисункам стрельба была прицельной и, видимо, её вели лишь первые шеренги боевого порядка. Велась она недолго, т.к. воины за время сближения должны были успеть положить луки и взяться за копья. Вторая фаза (главная) — таранный удар: «двух мужей заколол (копьём) одного после другого» (Ктб, 36), «... проложили (путь) копьями» (Т. 28), «пронзил трёх мужей...» (КЧ, 15) и пр. Такой удар наносили тоже только передние шеренги — две, три, которым позволяла длина копий. От них зависела точность удара, а его сила зависела от всей массы плотно сомкнутых конников, от набранного разбега и инерции движения после удара, когда задние ряды подпирали передние, вбивая их в порядки противника. В момент соприкосновения этот строй уже ничто не могло остановить, ни частокол выставленных копий, ни щиты или иные лёгкие заграждения, пожалуй только равная по силе другая стена конницы. Третья фаза заключалась в рукопашной схватке верхам: «в свалке он порубил мечом седьмого» (Ктб, 45). Чаще всего она являлась добиванием врага, боевые порядки которого уже расстроены и необходимо подавить отдельные очаги сопротивления. На этой же фазе рубили бегущих: «девять человек он убил при преследовании» (Ктб, 46).

Письменные источники редко упоминают конский доспех [Бичурин, 1950, с. 200]. Между тем, именно он является главным преимуществом тяжелой конницы. Рунические тексты тюрок отдельно не говорят о защите коня и воина. Обычно сообщается о вооружении (защитном) в целом [Малов, 1951, с. 39, 40, 69]. Здесь интересно обратить внимание на характер повреждений тюркских коней при атаках. Нигде не сказано, что они погибли от копий и стрел, зато в одном месте указана травма ясно полученная при столкновении: «При этой атаке он погубил белого жеребца из Байырку, сломал ему бедро» (КТб, 36). Эти косвенные факты подтверждают хорошую защищённость тюркских коней, дополняя данные иконографии. Надёжная защита коня была необходима для сохранения плотно сомкнутого строя во время сближения и в момент удара по противнику. Видимо, наиболее полный доспех имели кони первых шеренг (рис. 4.- 4; рис. 5), а задние ряды использовали облегчённую попону (рис. 4.- 1, 2, 3) или комплектовались средневооружённой конницей. Впрочем, последняя у тюрок, судя по изобразительным материалам, уступала численно тяжёлой, которая благодаря типологическому разнообразию конского доспеха (полный и облегчённый) могла действовать самостоятельно. Всё сказанное не означает, что в тюркском войске не было легковооружённой конницы. Она формировалась из зависимых и покорённых племён в виде самостоятельных подразделений конных лучников, в задачу которых входила завязка сражения (до подхода тяжёлой конницы на нужную позицию и дистанцию), обеспечение флангов, прикрытие перестроения, действие в тылу, дальнее преследование [Бичурин, 1950, с. 215, 250, 301].

Среди горноалтайских батальных сюжетов ведущее место занимает бой всадника-копейщика с пешими лучниками. Причём только против пехоты используется приём держания копья обеими руками (особенно в верхней позиции). Противопоставление конных копейщиков пешим лучникам, очевидно, отражает основные военные традиции характерные для тюрок и их противников. Тюркская традиция заключалась в применении тяжёлой конницы, плотно сомкнутого строя («фаланги»), таранного удара. Их противники — это лёгкие и тяжёлые лучники, действующие в пешем (рассыпном или сомкнутом) строю, обстрелом на дистанции. Ближайшим, наиболее опасным врагом тюрок, основную часть войск которого составляла пехота, были китайцы.

(126/127)

Но враги на горноалтайских петроглифах скорее похожи на. жителей Центральной Азии. Из рассмотренного выше материала мы знаем, что пехота существовала у народов центральноазиатского региона и в первой половине I тыс. н.э., а согласно анализу лексики древних тюрков, проведённому И.Л. Кызласовым, пехота была первоначальной формой войска тюркоязычного населения [Кызласов И.Л., 1996, с. 88]. Более широкое, с III в. н.э., распространение доспеха привело к изменению тактики центральноазиатской пехоты — появился сомкнутый строй. Необходимость подобной меры была обусловлена тем, что, начиная со II в. до н.э. наиболее развитые в военном деле кочевые объединения (сначала хунны, затем сяньби) уже использовали (хотя и не в массовом порядке) конные «фаланги» средневооружённых копейщиков. Поэтому, когда развитие других обществ (периферийных и зависимых от ведущих этносов) позволило обеспечить более надёжную защиту своим воинам, они заимствовали китайский пеший строй, противопоставив его конной тактике. Преобладание в пешей «фаланге» получили лучники. Их главной задачей являлся массированный прицельный обстрел приближающихся плотных шеренг конницы. Эффективность такого «огня» повышалась благодаря устойчивости стрелка. Сколь ни искусен всадник в стрельбе из лука, он по скорострельности и точности проиграет равному по способностям пешему бойцу. Для пеших лучников конная «фаланга» была прекрасной мишенью. Основной целью служили не всадники (к тому же хорошо защищённые), а их кони. При больших потерях последних боевой порядок конной «фаланги» смешивался, сбивался и она не успевала набрать нужного для удара разбега, ей приходилось останавливаться (отходить на безопасное расстояние) и перестраиваться для повторной атаки. Использование пехоты в центральноазиатских обществах со скотоводческим укладом хозяйства имело свои особенности, воины сражались в пешем строю, а передвигались на конях — это можно назвать ездящей пехотой, которая легко превращалась в конницу. Яркий пример такой пехоты — войско Сйеяньто: «сйеяньтосцы в войне ... одерживали победы пехотою: ... спешив конников, поставили по пяти человек, из которых пятый держал четырёх лошадей, а четверо впереди дрались...», «Сйеньятосцы начали стрелять в лошадей, и оне погибали...» [Бичурин, 1950, с. 341]. Именно такая тактика изображена на булан-кобинском рисунке с Кара-Оюка (рис. 1.- 1). Пешая «фаланга» была устойчивее рассыпного строя легких воинов, её меньшая манёвренность компенсировалась лучшей защитой. Однако, конная «фаланга», как средняя, так и тяжёлая в манёвренности превосходила пешую, что оставляло коннице реальные шансы одерживать победу: «Тукюеский предводитель... с отборною конницею прежде устремился на держащих коней; почему сйеяньтосцы не могли уйти» [Бичурин, 1950, с. 341]. Появление в конце III-IV вв. н.э. конского доспеха у центральноазиатских кочевников и было связано с желанием обезопасить конные «фаланги» от лучников, в первую очередь, действующих в составе пеших порядков. Массовое использование нового доспеха могли себе позволить лишь наиболее сильные в экономическом и политическом отношении этносы. В Центральной Азии и Южной Сибири таким народом в раннем средневековье являлись тюрки.

Древнетюркский комплекс вооружения сформировался на местной (алтайской) основе, вобравшей в себя наследие эпохи «великого переселения народов». Военное дело тюрок оказало огромное влияние на народы, попавшие в орбиту их военных предприятий. Тюрки первыми сделали тяжеловооружённую конницу массовым родом войска и довели её тактическое применение до оптимального уровня. Прямыми наследниками их военного искусства можно считать киданей и монголов.

В заключении хочется отметить, что иконографические источники Горного Алтая по военной тематике позволяют заполнить большой пробел в наших знаниях о военном деле древних тюрок. То, что не сохранилось или редко помещалось в погребения и в силу обыденности своего применения не попало на страницы хроник, есть возможность увидеть на рисунках высеченных в камне. Надо только внимательно смотреть.

(127/128)

Примечания

[1] То, что кудыргинское изваяние было найдено в могиле, указывает на факт его вторичного переиспользования. Сама могила не имеет ничего общего с тюркскими погребениями этого памятника. Изваяние же изначально стояло у поминальной оградки (которые находятся поблизости от могилы 16) и первое предположение А.А. Гавриловой конечно ближе к истине [Гаврилова, 1965, с. 18-19].

Все каменные изваяния у поминальных оградок древних тюрок изображают мужчин-воинов, на что указывает наличие оружия, когда изваяние более подробно, в определённой символики — наборные пояса, кубки и т.д. О воинской принадлежности таких памятников свидетельствует и инвентарь самих оградок, состоящий в основном из предметов вооружения и снаряжения верхового коня. Наконец об этом же говорят ряды балбалов за изваяниями, символизирующие убитых врагов, о чём сообщают письменные источники самих тюрок [Малов, 1951, с. 38-39; Малов, 1959, с. 10, 23].

Каменные изваяния тоже не следует воспринимать, как изображения воинов в полной боевой экипировке. Они показаны в бытовой одежде со знаками воинского отличия (наборные пояса) и оружием постоянного ношения (меч, кинжал). А вот часть людей принимавших участие в поминках, видимо являлась в боевом облачении. Этого могли требовать условия обряда или цели безопасности во время его проведения.

наверх