С.С. Черников
К вопросу о классообразовании у кочевников.
В истории человечества процессы образования классов и государства шли в разных странах далеко не одинаковыми темпами и имели весьма существенные различия. Например, в странах Древнего Востока ещё в энеолите, в конце IV тысячелетия до н.э., возникают классовое общество и государство со всеми его характерными атрибутами: централизованным аппаратом эксплуатации и управления, чёткой классовой иерархией, собственностью на землю, сводами законов, письменностью и т.д. У кочевых же племён и народов евразийского пояса степей те же основные признаки классового общества и государства за всё время их существования имели аморфный, незаконченный характер или не сложились вовсе, хотя классовые отношения и примитивная государственность прослеживаются у кочевников более или менее отчётливо уже с конца IV в. до н.э.
В понимании термина «кочевники» у исследователей нет единства мнений. С.И. Руденко [1] считает кочевниками только тех скотоводов, которые совершенно не знали земледелия и не останавливались на зимних пастбищах (алчины и туркмены). В.П. Шилов [2] склонен считать кочевниками некоторые племена срубной культуры на том основании, что они жили в степи и занимались скотоводством. Широко употребляется также термин «полукочевники». [3] Это и естественно, так как чёткую грань провести невозможно. Хозяйственная деятельность человека многообразна, и он выбирает те отрасли производства, которые в настоящий момент ему наиболее выгодны и наименее трудоёмки. Под кочевниками я понимаю те племена и народы евразийского пояса степей, у которых экстенсивное скотоводство являлось ведущей отраслью хозяйства, не исключавшей, разумеется, ни примитивного земледелия, ни ремёсел. Но и то, и другое у кочевников всегда было подчинено главной задаче — наивыгоднейшему перегону стад с пастбищ на пастбища. Основным признаком, отличающим кочевников от их земледельческих соседей, являются своеобразные
(73/74)
формы материальной культуры («кочевой быт»), наиболее приспособленные к ведению скотоводческого хозяйства и связанным с ним частым передвижениям. Формы эти — юрты, изделия из войлока и кожи, покрой одежды, предназначенной для верховой езды, малое количество или полное отсутствие глиняной посуды и многое другое. Эти формы, раз возникнув, становятся чрезвычайно устойчивыми и сохраняются в народном быту очень долгое время даже при переходе к полной осёдлости (например, современные мангыты в Южном Таджикистане). [4]
Все без исключения кочевые государства возникают на племенной основе. Поскольку письменности в наиболее ранних государственных образованиях кочевников (хунну, усуни, скифское царство Атея) не было, известно о них очень немного, главным образом из летописей и исторических сочинений соседних, более развитых стран. [5] Самые подробные сведения мы имеем о хунну. Во главе их мы видим шаньюя, выбираемого, по-видимому, только из определённого господствующего рода. Престолонаследие нечёткое и не подчинено каким-либо выработанным правовым нормам («ставят шаньюя»). Организация государства простейшая — 2 «крыла», возглавляемые «чжуки-князьями», 12 «князей» и 24 старейшины, каждый из которых «командует отрядом конницы», т.е. племенным ополчением. Регулярной армии и полиции нет. «Прозваний и проименований не имеют» — значит, нет титулатуры, а следовательно, и иерархии, опирающейся на какое-то право, но в то же время «вельможи вообще суть наследственные сановники». Совершенно неясен характер эксплуатации. Лаошань-шаньюй «завёл книги и обложил налогами народ, скот и имущество», но, по-видимому, это мероприятие долго не продержалось, поскольку «книги» были на чужом для хуннов языке. Характерно, что в них не упоминается земля. «Решение спорных дел, поступавшие жалобы и приговоры к наказанию представляемы были шаньюю словесно; не было ни письма, ни письмоводителей..., письма нет и законы словесно объявляются». «Государь с чинами просто обращается и управляет государством, как одним человеком». «Пленные, и мужчины, и женщины, поступают в неволю». Собственность на землю — в зачаточном состоянии. Известно только о «заповедных пастбищах» у усуньских гуньмо, где рядовые кочевники не имели права пасти свой скот. Нет никаких данных о сделках по купле-продаже земли. Нет храмовых хозяйств и сословий. Судя по всему, функции шаньюя сводились к предводительствованию в многочисленных войнах и набегах, что, конечно, давало ему в руки большие богатства, и к самому общему распределению кочевий.
Итак, мы видим, что у хунну, как и у усуней, признаки классового государства хотя и есть, но чрезвычайно расплывчатые и нечёткие. Невозможно даже сказать e полной уверенностью, какой именно общественный строй они представляют. И это несмотря на то, что кочевые государства, в частности хунну, складывались под непосредственным влиянием в в контакте с осёдлыми, уже достаточно развитыми странами и влияние
(74/75)
этих последних в исторических судьбах и в материальной культуре кочевников чувствуется совершенно определённо.
Следует отметить, что процесс образования государств и на Древнем Востоке, и у кочевников протекал далеко не гладко и государственная власть всё время должна была считаться с центробежными силами, стремившимися восстановить былую племенную обособленность. При ослаблении центральной власти это иногда удавалось, например в Египте, но повернуть исторический процесс вспять эти тенденции были уже не в состоянии. [6]
Чем же можно объяснить столь большую разницу в темпах классообразования? К. Маркс, рассматривая генезис капитализма, писал, что «...первоначальное накопление есть не что иное, как исторический процесе отделения производителя от средств производства». [7] Несомненно, что аналогичные процессы накопления в различных формах имели место и при сложении других антагонистических общественно-экономических формаций. Здесь необходимо подчеркнуть, что термин «первоначальное накопление» относится К. Марксом только к капитализму. Оно должно качественно отличаться от процессов накопления в предшествующих формациях хотя бы тем, что докапиталистическое накопление далеко не всегда ставило своей целью отделение производителя от средств производства. Но мысль К. Маркса, что накопление есть исторический процесс, верна для всей истории человечества.
Вместе с ростом производительных сил общества, по мере всё большего увеличения прибавочного продукта, накопление тех или иных богатств в руках определённой группы людей было важнейшим условием для эксплуатации и порабощения другой группы — непосредственных производителей материальных благ, т.е. для расслоения общества на классы и возникновения государства. Особенно большое значение должно было иметь такое накопление при переходе от первобытнообщинной формации к классовым, поскольку оно осуществлялось впервые и не опиралось на накопление предшествующей формации.
Предметом накопления в Старом Свете, в том числе и в странах Древнего Востока, повсеместно и в первую очередь был скот, поскольку его присвоение осуществлялось с наибольшей лёгкостью. Так, в Древней Египте слова «повелитель», «князь» писали иероглифом, изображавших пастушеский крюк; слова «благородство», «знатность», «достоинство» — изображением козы со знаком собственности на шее; термин «царское достоинство» — знаком козы и короны Верхнего и Нижнего Египта; слово «наследство» — фигурой лежащего телёнка. [8] Атрибутами такого сугубо земледельческого бога, как Озирис, были крюк и кнут. Древнейшие надписи повествуют в первую очередь о захватах скота и, несомненно, сокровищ. В Египте первых династий сокровищами были не только драгоценные металлы, привозной лазурит, дерево и некоторые ремесленные из-
(75/76)
делия, но и медь, служившая одним на эквивалентов ценности. [9] Для их накопления первые фараоны не только организовывали систематические военные экспедиции на Синай, но и сами открывали там рудники. [10] В странах Древнего Востока уже очень рано материальными ценностями всё в большей и большей мере становятся хлебные запасы (изображения «царя Скорпиона» — с мотыгой; царя Лагаша — с корзиной на голове). Должность «начальника житниц» при первых династиях свидетельствует о том, что продукты земледелия играли большую роль в жизни страны, а следовательно, и в процессе накопления. Одновременно постоянно расширялась сеть ирригационных сооружений и обработанных, орошаемых полей. Это создавало возможность распоряжаться всё большим и большим количеством устойчивого прибавочного продукта, что в свою очередь позволяло совершать эффективные экспедиции за сокровищами и создавать их внутри страны трудом ремесленников. На этой базе и началось в Египте при третьей династии строительство храмов и пирамид.
У кочевников же основным продуктом накопления оставался скот, поскольку иных видов прибавочного продукта у них почти не было. Что же касается сокровищ (драгоценных металлов), то сама кочевники хотя и занимались их добычей, но, по-видимому, доля их в продукте накопления была относительно невелика и не могла удовлетворить аппетиты растущей племенной верхушки. Кочевники стремились добыть себе сокровища главным образом в военных походах, в том числе и дальних — в страны Передней Азии. А в самих степях в силу особенностей кочевого хозяйства собственное производство драгоценных металлов имело сравнительно небольшие масштабы. Обследование древних горных выработок в Казахстане (верховья Иртыша и район г. Степняк) показало, что и в эпоху бронзы, и в эпоху ранних кочевников добыча руды не поднималась выше уровня кустарных работ очень небольшой группы людей, что исключало сколько-нибудь массовую добычу металла. [11] Сокровища, погребенные в причерноморских курганах вместе со скифскими царями, сделаны из привозного золота и в основном руками греческих и древневосточных мастеров, хотя и в скифском духе (Келермес, Чертомлык, Куль-Оба и др.). [12]
Следовательно, характер прибавочного продукта (а значит, и предмет накопления) в разных странах был неодинаковым, что самым непосредственным образом должно было влиять на процесс классообразования. Прочность и стабильность возникающего классового общества и государства находились в прямой зависимости от прочности и неотчуждаемости предмета накопления. Чем менее стабильными были предметы накопления, тем процесс накопления был более сложным.
(76/77)
Богатство кочевников легко отчуждаемо полностью, и тем самым накопление прибавочного продукта неизбежно подвержено частым срывам. Джуты (бескормица вследствие снежных заносов и гололеда) и удачные военные набеги вражеских племён сводили для пострадавших результаты накопления почти к нулю. Так, например, во время джута 1879-1880 гг. в Тургайской области пал 1 528 629 голов скота — 42% всего стада. Джуты разной силы отмечены в Казахстане в 1890, 1892, 1903, 1905, 1911, 1917 гг. [13] В древности было ещё хуже. В 68 г. до н.э. у хунну от джута, как отмечает китайская летопись, «погибло 6/10 народа и скота». Последствия джутов всегда были катастрофичнее неурожаев в земледельческих странах. У кочевников не могло быть сколько-нибудь значительных запасов хлеба, а восстановление исчезнувшего поголовья нельзя осуществить в один год.
Столь же губительны были для кочевников и войны, так как процесс начавшегося накопления срывался из-за огромных потерь людей и скота при военных неудачах. Так, в 127 г. до н.э. китайцы увели от хунну несколько тысяч человек и до 1 миллиона голов скота. В 59 г. до н.э. динлины, ухунь [ухуань] и усуни у них же «...порубили несколько десятков тысяч человек и в добычу получили несколько десятков тысяч лошадей и великое множество быков и овец. Сверх всего 3/10 и людей и скота от голода погибло». И так бывало неоднократно. [14]
Казалось бы, что лёгкость отчуждения создает все условия для лёгкости накопления. Но из этого как раз и вытекает непрочность. Легко доставшееся богатство — безразлично, в результате ли торговли скотом или удачного военного набега на соседнее племя или осёдлую страну, — так же легко могло быть потеряно при первой же неудаче, В странах Древнего Востока систематическое и последовательное накопление осуществлялось с гораздо большей стабильностью. [15]
Таким образом, характер накопления и самый предмет его несомненно оказывают решающее влияние на темпы классообразования, несмотря на очевидное сходство начальной стадии этих процессов, вне зависимости от физико-географических условий той или иной страны.
Сравним двух исторических деятелей — Нармера (Менеса), первого фараона Верхнего и Нижнего Египта, и Модэ-шаньюя, создателя первого государственного образования кочевников. Они отделены друг от друга 30 веками (XXXII и II вв. до н.э.) и жили на много тысяч километров друг от друга, и, однако, в их деятельности можно заметить много общего. И тот, и другой были первыми властителями едва сложившегося государства. И тот, и другой были завоевателями, и сведения об их победах и воздаваемых им загробных почестях удивительно похожи. Нармер завоевал Дельту и увел огромное количество скота и пленных. На его похоронах (если правильно отождествление его с Менесом) расстались с жизнью
(77/78)
33 человека, а на похоронах одного из его преемников, Джера, — даже 318. [16] На похоронах шаньюев бывало «несколько сот соумираюших». [17] Но Нармер ещё построил Мемфис и сумел сам, с помощью иероглифической письменности, оповестить потомков о своих завоеваниях, а Модэ-шаньюй городов не строил, об орошаемых полях не заботился, и знаем мы о его деятельности только от его соседей.
В Египте через 300 лет после Нармера централизованное государство стало настолько прочным и могущественным, что смогло осуществить такое гигантское по тем временам строительство, как пирамиды в Саккара и Гизе. Хуннская же держава за тот же в общем срок не только не укрепилась, но наоборот, стала клониться к упадку. Отдельные составляющие её племена то и дело выходили из-под власти шаньюя и проводили самостоятельную политику. Так, в 83 г. н.э. вышел из-под власти шаньюя старейшина северных хунну Гилюс Саньмулэуцзы. Он увёл с собой «38 000 человек, 20 000 лошадей и более 100 тысяч голов крупного и мелкого рогатого скота». [18] По имеющимся сведениям не видно, чтобы преемники Модэ хоть сколько-нибудь развили и укрепили те государственные институты, которые они наследовали. Власть шаньюев всё более и более слабела, и во II в. н.э. хунну окончательно сошли с исторической арены, и их на тех же территориях сменили сяньби Таншихая.
Следовательно, отсутствие условий для прочного и систематического накопления у кочевников устойчивых ценностей, лёгкая отчуждаемость их богатств привели к тому, что процесс образования классов оказался чрезвычайно растянутым, а формы его нечёткими. Этим же можно объяснить кратковременность и эфемерность всех кочевых государств в течение всей истории их существования, от хунну до джунгар. В странах же Древнего Востока благодаря условиям для более прочного накопления классы и государство со всеми его атрибутами складываются относительно быстро и очень рано. Не следует забывать также и о роли там государства как организатора использования ирригационной сети, на что указывал К. Маркс и чему можно привести многие конкретные примеры. [19] Подобного стимула у кочевников не было. Распределение пастбищ у хунну, усуней, жужан, тюрок и монголов при отсутствии в ту эпоху собственности на землю отнюдь не требовало разветвлённого государственного аппарата.
По всей видимости, процесс образования государства в странах Древнего Востока первоначально шёл главным образом под религиозным флагом («дома бога» в Шумере, «сын бога» фараон — повелитель Египта). У кочевников же религия в процессе классообразования играла незначительную роль, поскольку она долгое время сохраняла свою родо-племенную форму (хунну, скифы, орхоно-енисейские тюрки, монголы).
Несомненно, что образованию государства как важнейшего надстроечного явления должен был предшествовать длительный период усиливаю-
(78/79)
щегося имущественного расслоения и первоначальной, ещё очень примитивной консолидации господствующих классов. Эти процессы завершаются возникновением первых государственных образований. В нашем примере это, с одной стороны, додинастический период в Египте с его ещё только складывающимися государственными нормами, а с другой — первый период истории ранних кочевников — VIII-IV вв. до н.э., период дальних походов в Переднюю Азию и больших богатых курганов. Этот период первоначальной консолидации классового общества в какой-то степени должен совпадать с периодом военной демократии.
Изложенный здесь материал позволяет высказать достаточно обоснованное и историческими, и археологическими данными предположение, что было время разной продолжительности (в разных странах), когда господствующий класс уже существовал, но был ещё аморфен и, если можно так выразиться, юридически не оформлен. Он конструировался на основе всё увеличивающегося богатства и власти вождей, связанного с этим имущественным неравенством прямого принуждения и простейших форм присвоения части прибавочного продукта, главным образом при помощи военных набегов и дани.
На первых порах процесс классообразования протекал, по-видимому, без коренной ломки социальных и экономических отношений первобытнообщинного строя. Количество ещё не переходило в качество. Герцейская культура Египта, гомеровские греки, скифы и саки как раз и находились, на ваш взгляд, на той ступени развития, когда формы государственности ещё не имели сколько-нибудь законченных очертаний, хотя в какой-то мере их уже можно проследить. Так, например, скифы успешно справились с вторжением в свою страну войск Дария I благодаря организации, напоминающей государственную, несмотря на все межплеменные разногласия. Обороной руководили три «царя», разработавшие продуманную стратегию войны. Им беспрекословно подчинялось всё население огромной территории, двигаясь по плану на север и уничтожая за собой всё. Скифское ополчение было дисциплинированно и проводило только те военные операции, которые были предусмотрены общей стратегией. Мы видим здесь уже нечто большее, чем племенной союз, но и не государство, имеющее армию.
Те же особенности условий накопления послужили, как можно думать, одной из важнейших причин медленного по сравнению с другими европейскими странами развития классов и государства в Скандинавии VIII-XI вв. н.э. Устойчивое, не отчуждаемое богатство (поля, постройки) было невелико, ремесло относительно неразвито, а корабли и, рыболовные снасти могли переходить из рук в руки почти так же легко, как и скот у кочевников. «Морские конунги» не имели ни земли, ни скота, но располагали кораблями и дружиной. Всю свою энергию и военную силу — они обращали на грабёж тех европейских стран, до которых могли доплыть и где могли действовать, не встречая серьёзного сопротивления, Тем же целям служили и сборы «датских денег» в Англии. Так, например, в 991 г. Олаф Трюгвассон взял 22 тыс. фунтов золота и серебра; в 1002 г. Свейн-Вилобородый — 24 тыс. фунтов серебра; в 1006 г. он же — 36 тыс. фунтов; в 1016 г. Кнуд собрал более 80 тыс. фунтов. На
(79/80)
небольшом острове Готланд, на коренной территории викингов, в разное время было найдено свыше 7 тыс. кладов серебряных монет. [20]
Однако не все скандинавы отправлялись за моря только в поисках сокровищ. Свободные бонды-общинники пытались осваивать там и плодородные земли, которых было так мало на их родине. Норманские поселения были во Франции (Нормандия), в Англии (Нортумбрня и Денло), в Ирландии, на Шотландских, Оркнейских и других островах, в Исландии, Гренландии и даже в Северной Америке. Но на большинстве этих территорий, в частности во Франции, Англии и Ирландии, скандинавы как определённая этническая и социальная группа просуществовали недолго. Многие из них были уничтожены в многочисленных войнах, остальные смешались с местным населением и стали такими же феодалами, как и их соседи. Одновременно шло освоение новых земель и в самих скандинавских странах, которые со своим, хотя в бедным, но всё же земледельческим хозяйством, конечно, сильно отличались от кочевой степи. Процесс классообразования привёл там, хотя и с запозданием, но к тому же развитому феодализму, что и у их соседей.
Роль накопления при становлении классового общества отнюдь не определяет общий ход исторического процесса, но, как свидетельствуют приведённые факты, его особенности оказывают существенное влияние на темпы классообразования. На историческом материале можно подметить такую закономерность: чем продуктивнее земледелие, тем процессы классообразования идут скорее. Быстрее всего они развиваются на ирригационных землях стран Древнего Востока. Чем меньше роль земледелия в хозяйстве, тем медленнее протекают эти процессы (кочевники, викинги).
[1] Руденко С.И. К вопросу о формах скотоводческого хозяйства и о кочевниках. — В кн.: «ГО СССР. Материалы по отделению этнографии», вып. 1, 1961.
[3] Руденко С.И. К вопросу О формах скотоводческого хозяйства и о кочевниках.
[4] Черников С.С. Восточный Казахстан в эпоху бронзы. М.-Л., 1960; он же. Загадка золотого кургана. М., 1960.
[6] Коростовцев М.А. Некоторые теоретические аспекты становления классового общества.— «Народы Азии и Африки», 1971, №4.
[7] Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 727.
[8] Пиотровский Б.Б. Страницы древней истории Северной Нубии. — В кн.: «Древняя Нубия». М., 1964.
[9] Перепёлкин, Ю.Я. О деньгах в древнейшем Египте. — В кн.: «Древний Египет». М., 1966.
[10] Gardiner A. The Inscriptions of Sinai, Part 1. London, 1917.
[11] Черников С.С. Древнее горное дело в районе г. Степняк. — «Известия АН КазCCP», №46, серия археологическая, вып. 1, 1948; он же. Древняя металлургия и горное дело Западного Алтая. Алма-Ата, 1949.
[13] Шахматов В.Ф. Казахская пастбищно-кочевая община. Алма-Ата, 1964.
[15] Струве В.В. История Древнего Востока. М., 1941; Редер Д.Г. Экономическое развитие Нижнего Египта (дельты) в архаический период (V-IV тысячелетия до н.э.). — В кн.: «Древний Египет». М„ 1966.
[16] Чайлд Г. Древнейший Восток в свете новых раскопок. М., 1956.
[19] Авдиев В.И. Сельская община и искусственное орошение в Древнем Египте. — «Историк-марксист», 1934, №6/40.
[20] Гуревич А.А. Походы викингов. М., 1966.
|