С.С. Черников
Некоторые закономерности
исторического развития ранних кочевников
(по археологическим материалам Западного Алтая).
Постоянное соседство кочевников и земледельцев, их тесные долговременные связи являются характернейшей особенностью исторического развития народов Средней Азии. Как только сложилось кочевое скотоводство, начиная с VIII-VII вв. до н.э., кочевники, в силу специфики своего хозяйства, устанавливали военные и мирные контакты с земледельческим населением плодородных оазисов, располагая свои кочевья на прекрасных пастбищах у подножия среднеазиатских горных хребтов.
Их военная сила, опиравшаяся на мощный кочевой тыл в казахских степях, была велика и часто играла решающую роль в исторических событиях Западной Азии (падение Ассирии, борьба с Ахеменидской державой, а затем с Александром Македонским, образование Кушанского и Парфянского царств и т.п.).
Археологические исследования последних лет всё с большей ясностью показывают, что в III в. до н.э. в среде кочевников степного пояса Евразии происходят крупные социально-экономические изменения. Возникают первые примитивные государственные образования, изменяется вооружение, изживает себя и деградирует «скифское искусство», исчезают богатейшие курганы кочевой знати. Наступает время некоторой относительной стабилизации кочевого мира. Можно думать, что эти изменения в своей основе связаны с появлением первых, уже вполне определившихся классовых отношений у кочевников.
Археологические памятники Западного Алтая, раскопанные за последние годы, дают яркую и убедительную картину этих изменений.
Для племён верховий Иртыша в I тысячелетии до н.э. общим, наиболее характерным признаком является кочевое скотоводство как господствующая, хотя и не единственная система хозяйства. Об этом свидетельствуют большие курганы, погребения с конём, скифо-сибирский «звериный стиль» в искусстве, типичные для ранних кочевников формы оружия и конской упряжи. В эту эпоху прекращают своё существование осёдлые поселения поздней андроновской культуры и угасает древний металлургический центр по производству бронзы в Калбинских и Нарымских горах.
На нашем материале отчетливо различаются два больших хронологических этапа. Это VII-III вв. до н.э. и III в. до н.э. — первые века нашей эры.
На первом этапе в верховьях Иртыша обитали две группы племён, имеющие общие элементы сложившейся степной культуры, но несхожие между собой по некоторым существенным этнографическим признакам.
Северная группа. Для неё характерны курганы с насыпью из земли с камнем, деревянными срубами и захоронениями засёдланных лошадей между срубом и стенкой могильной ямы. Это курганы пазырыкско-
(282/283)
го типа, детально изученные и опубликованные в ряде широкоизвестных работ С.И. Руденко, М.П. Грязновым, С.В. Киселёвым.
В Восточном Казахстане, как и на Алтае, внутри этой группы намечаются разные хронологические комплексы (VII-V вв. до н.э.). Эти памятники, несомненно, оставлены крупным племенным объединением, которое занимало северную часть территории Восточного Казахстана, Горный Алтай и прилегающие к ним степи. Есть все основания связывать его с аримаспами Геродота.
Южная группа характеризуется земляными курганами с деревянными перекрытиями могильной ямы или клеткой из брёвен и дромосом с восточной стороны ямы. Устройство насыпи богатых курганов более сложное. Применялась и битая глина, и дёрн, а у основания кургана выкладывалось кольцо из камней. Отсутствуют керамика и погребение лошадей. Это уже курганы сакского племенного союза. Здесь также можно наметить более ранние и более поздние памятники. Граница между двумя группами отчётливо прослеживается в самых верховьях Иртыша и в верхнем течении его правого притока, р. Нарым. Разница в бронзовых изделиях и украшениях между северной и южной группами почти не улавливается, и мы можем охарактеризовать их только суммарно.
Более ранние формы. Кинжалы с полусферическим навершием и шляпкой. Узкие прямые ножи с отверстием или протомой хищника на рукоятке. Наконечники стрел втульчатые, листовидные или ромбовидные, а также трёхпёрые с черешком (характерная казахстанская форма). Удила со стремечковидными кольцами, трёхдырчатые псалии, иногда с отростком или шишечкой. Сюжеты «звериного стиля» — «летящий» олень с поджатыми ногами, свернувшийся в кольцо хищник, орёл, кабан, рыба, горный козёл. Все изображения трактованы хотя и условно, но реалистично; ещё нет усложнённых образов.
Более поздние формы. Кинжалы с плоским дугообразным навершием и округлым перекрестьем. Железные прямые однолезвийные ножи без отверстия. К существующим наконечникам стрел добавляются втульчатые трёхгранные. Удила с круглыми кольцами, бронзовые и железные, двухдырчатые псалии. Образы «звериного стиля» усложняются, делаются гораздо богаче, разнообразнее и всё менее и менее реалистичны. Рога и хвост оленя трактуются уже в виде орлиных голов, орёл становится ушастым. Появляются сцены терзания животных. Богатые курганы пазырыкского типа дают бесконечное разнообразие этих сюжетов. Следует отметить, что изображение орла в условной, но чрезвычайно выразительной манере является, по-видимому, только сакским (ещё точнее, чиликтинский) сюжетом и у аримаспов не встречается. В пазырыкских памятниках мы находим изображение лося, совершенно не известное южнее.
Растущая потребность в металле в связи с развитием общества и просто с увеличением населения уже не могла долгое время удовлетворяться индустрией бронзы, и переход к железу происходит в Восточном Казахстане по крайней мере на три века позднее, чем в Причерноморской Скифии. Объяснить это можно только наличием крупного центра добычи бронзы с выработанными производственными традициями, так как имеющийся материал не позволяет говорить ни о какой культурной или экономической отсталости восточноказахстанских или алтайских кочевых племён в это время.
Вероятно, переход к железу в районах, находящихся далеко от древних центров цивилизации, произошёл не потому, что первые железные орудия были лучше бронзовых. При первых попытках самостоя-
(283/284)
тельно их изготовить они скорее всего были хуже, а их обработка для людей, привыкших к литью металла, — труднее. В Восточном Казахстане, так же как и в других районах степи, переход к железу произошёл потому, что по мере развития общественных отношений всё возраставшие потребности в металле уже не могли быть удовлетворены узкой сырьевой базой металлургии бронзы. Преимущества нового металла были быстро оценены, и древний металлургический центр в Восточном Казахстане к III в. до н.э. прекратил своё существование, о чём свидетельствуют курганы второго этапа, расположенные прямо на горных выработках.
Памятники осёдлого земледельческого населения, подобные изученным М.П. Грязновым на Верхней Оби, в Восточном Казахстане не обнаружены. Но есть все основания думать, что поселения типа Трушниково, относящиеся к самому концу андроновской культуры, могли существовать и позднее — возможно, до VI в. до н.э. Во всяком случае, керамика, найденная в Башадарском кургане (раскопки С.И. Руденко), совершенно аналогична трушниковской. Если это так, то здесь мы имеем дело с одним из тех земледельческих очагов, без которых кочевники существовать не могли.
На этом же хронологическом этапе, не позже VI в. до н.э., произошло передвижение какой-то части южной (сакской) группы племён на Средний Енисей и в Туву. Преемственность особенностей «звериного стиля», форм оружия и конской упряжи, которую мы наблюдаем на ранней стадии тагарской культуры и в курганах Тувы, позволяют говорить о таком передвижении. В Минусинскую котловину пришла какая-то часть именно сакских племён, о чём свидетельствует стилистическое сходство тагарских оленей, орлов и «пантер» с чиликтинскими, а не с пазырыкскими образцами.
Есть все основания предполагать, что конные воины с верховий Иртыша совершали дальние походы в страны Передней Азии, а их культурные связи с древними цивилизациями после раскопок больших курганов чиликтинского и пазырыкского типов не вызывают никаких сомнений.
Археологические памятники второго хронологического этапа имеют уже совсем другой облик. В долине Иртыша появляются могильники, состоящие из нескольких десятков небольших однотипных курганов.. Изменяется обряд погребения и могильный инвентарь, исчезают памятники пазырыкской культуры. На основании имеющихся материалов можно сейчас с уверенностью говорить о том, что в период с III в. до н.э. и в начале нашей эры верховья Иртыша занимала устойчивая группа племён, оставившая на зимних пастбищах в самой долине несколько крупных могильников. Раскопки показали, что здесь мы имеем дело со своеобразной археологической культурой, имеющей оригинальный и чётко выраженный комплекс признаков, которую можно назвать по месту первых раскопок кулужургинской.
Курганы от 5 до 10 м и высотой до 0,6 м имели насыпь из земли с небольшими камнями — видимо, остатками разрушившейся круглой оградки. Погребения совершались в каменных ящиках, покрытых такими же плитами, и в грунтовых ямах. В одном случае отмечен небольшой подбой в головах парного погребения. Скелеты лежат в вытянутом положении, головой на восток (более ранние) и на запад (более поздние). В одном погребении на крышке ящика лежал скелет крупной овчарки. В некоторых ранних погребениях с каменными ящиками найден скелет лошади (в одном случае — двух) головой к востоку. Сопровождающие погребённых вещи, особенно в более поздних курганах, не-
(284/285)
многочисленны. Чаще всего в могилах встречаются глиняные сосуды крынкообразной формы, ручной лепки. Все основные орудия — железные, что свидетельствует об окончательном затухании в это время металлургического центра добычи бронзы. Найдены короткий кинжал с прямым перекрестьем, ножи с отверстием в рукоятке (в одном случае с кольцом) и стерженьки неопределённого назначения. Из бронзы найдены только шило, игла и круглое зеркало с короткой ручкой (все — в наиболее ранних погребениях). Из дерева — сосуд вытянутой формы с расширяющейся придонной частью и небольшой ручкой, миска, прямоугольные лотки для мяса, ящичек, внутри которого лежали палочки мела и красная краска (женское погребение). Украшения: золотые серьги, одна — с грушевидной подвеской, три — из тонкой проволоки, согнутой в виде восьмёрки, и одна серебряная такой же формы; пластинки тонкого листового золота, нашивавшиеся на одежду; бусы из свёрнутого золотого листочка, цилиндрические — из белой стеклянной пасты и одна круглая — из голубой ласты. Почти все украшения встречены только в ранних могильниках. Следует упомянуть ещё находку шиферного пряслица, точильного бруска и каменной тёрки. Во многих курганах у головы погребённых лежали хвостовые позвонки барана (курдюк), в двух случаях найдены чешуйки проса.
Курганы кулажургинского типа имеют наиболее близкие аналогии и в инвентаре и в формах погребального обряда в усуньских погребениях Семиречья, в Туве, а в формах керамики — аналогии с некоторыми сарматскими сосудами. Ясно прослеживаются также черты, связывающие их с северной группой предшествующего хронологического этапа — захоронение с двумя лошадьми, форма ножей, золотые листки, нашивавшиеся на одежду, золотая крестообразная бляшка с лотосообразными окончаниями. Эти факты говорят о преемственности культурных традиций, а приведённые аналогии позволяют датировать кулажургинскую культуру в целом III-I вв. до н.э. В пределах этого отрезка времени можно с уверенностью наметить две группы памятников. Более ранняя характеризуется положением погребённого преимущественно на восток, преобладанием каменных ящиков, захоронением лошадей и большим количеством инвентаря. Эту группу можно датировать III-II вв. до н.э. Более поздняя группа, предположительно I в. до н.э., характеризуется западной ориентировкой погребённых, преобладанием грунтовых могильных ям, отсутствием лошадей и бедным инвентарём.
С большой долей вероятности можно предположить, что памятники кулажургинской культуры оставлены племенем у-гэ, которое известно нам по походу хуннуского шаньюя Чжи-чжи на запад. Это племя, судя по большому количеству керамики и просу, вряд ли совершало большие и длительные перекочёвки. Дальние походы и крупные передвижения кочевых племён на какое-то время здесь, видимо, прекратились. Положение стало более стабильным; пастбища можно было искать и поближе, зимние — в долине Иртыша, летние — скорее всего в Нарымских горах и степях левобережья. Население увеличилось, о чём свидетельствуют большие могильники. Вожди у-гэ, вероятно, не обладали такой властью и богатством, как вожди саков и аримаспов. Соответственно уменьшились и требования погребального обряда. В могилу клали всё меньше и меньше дорогих вещей. У-гэ занимали, видимо, только верховья Иртыша, поддерживая наиболее тесные культурные связи с усунями Семиречья. На запад от них, в горах Чингистау, ниже по Иртышу и на Северном Алтае обитали какие-то другие племена, о чём мы можем судить по особенностям погребального обряда. Нам еще пред-
(285/286)
стоит выяснить, кто занимал в это время теснины Горного Алтая и Чиликтинокую долину.
Антропологические материалы, относящиеся к ранним кочевникам Восточного Казахстана, изучены В.В. Гинзбургом. Они позволяют сделать следующие выводы. Андроновский антропологический тип, сложившийся в бронзовом веке, продолжает сохраняться здесь и в эпоху ранних кочевников в качестве основного. Это свидетельствует о несомненной преемственности населения, что подтверждают археологические данные. Кочевники не пришли из неизвестной дали, ими стали местные андроновские племена. Но уже на первом хронологическом этапе намечается примесь монголоидности (Чиликта, Усть-Буконь). На втором этапе монголоидность усиливается, и добавляются черты расового типа Среднеазиатского междуречья. Этот факт хорошо согласуется с результатами раскопок (культурное сходство кулажургинских курганов).. Прямой генетической связи между населением первого и второго этапов, судя по погребальному обряду, видимо, нет, но это один круг кочевых племён, с одной андроновской основой.
Такая же смена археологических культур, свидетельствующая и каких-то значительных изменениях, происходит и на других степных территориях. Весь облик хунну, усуней, сарматов и других племен уже весьма существенно отличается от облика кочевников предшествующего времени. Больше сведений о них содержится в письменных источниках. В это время в кочевом мире создаются все условия для возникновения классовых отношений. Каких именно — ещё предстоит выяснить. В VII в. до н.э. (653-625 гг.) скифы господствовали в течение 28 лет в Передней Азии, но, даже находясь в среде древневосточной цивилизации, они так и не сумели создать никакого подобия государства.
Совсем иное положение складывается с III в. до н.э. Кочевники обладали уже достаточным социально-экономическим развитием для того, чтобы сначала возникли кратковременные примитивные кочевые государства в степях (хунну, усуни, сарматы), а в дальнейшем и более стабильные царства — Парфянское и Кушанское в осёдлых странах. Но при этом кочевая знать переставала быть кочевой, как это было и с парнами Аршака, и с юечжами Кадфиза.
Summary.
1. A characteristic feature of the development of the Central Asian peoples is the constant close vicinity of and interconnection between nomads and agriculturists. From the 7th century A.D., the steppe nomads, owing to the specific features of their economy, drove southwards and established military and peaceful contacts with the agricultural population of the fertile oases, transferring their camps to the rich pastures at the foot of the mountain ranges.
The military might of these tribes, backed by the powerful nomad rear in the Kazakh steppes, was great, and played a decisive role in many historical events (the struggle with the Achaemenian state, the formation of the Parthian and Kushan empires).
2. Recent research has shown ever more convincingly that major socio-economic changes were at work among the nomads of Eurasia’s steppe belt in the 3rd century B.C. The first primitive polities emerged (the Huns, the Scythian Kingdom in the Crimea), new weapons evolved, “Scythian art” declined and degraded, and the rich kurgans of the nomad nobility disappeared. A period of relative stability set in the nomad world. These changes may have been based on the emergence of shoots of class relations among the nomads.
3. The archaeological sites of Western Altai, excavated in recent years, give a clear and convincing picture of these changes. They may be divided into two chronological stages. The first (7th-4th centuries B.C.) is characterised by large rich burial mounds (Chiliktau valley, Mayemir, Berel and others), the predominance of bronze implements and weapons (daggers, knives, arrowheads, angling rods, psalias of a cha-
(286/287)
racteristic form), and magnificent examples of the “animal style” in art. There is a clear distinction of two ethnic groups — the southern, linked with the Saka tribal confederation, and the northern, into which enter also the mounds of the Pazyryk groups. These are probably the Arimaspi of ancient authors. Both maintained some links with the Western Asian civilisations, and more definite ones with the neighbouring steppes.
4. The monuments of the second stage (3rd century B.C. — first centuries A.D.) are quite different. Rich burial mounds alternate with a great number of low round mounds. Few objects are found in the graves. There is a universal transition to iron. This transition set in at a late date in this area because in the upper reaches of the Irtysh River there was one of the largest ancient bronze production centres, which had a major effect on the entire material culture of the area. By the 3rd century A.D. this centre (where not only copper and tin were mined, but also gold) apparently had stopped to exist.
The excavations of the second-stage mounds show that these presented a unique archaeological culture, which exhibits definite specific traits and which, according to the place where the first diggings were made, may be called the Kulazhurga culture. This culture has its closest analogue in the Wu-sun monuments of Semirechye. Some genetic links with preceding periods can also be traced. It can be assumed that the mounds of the Kulazhurga culture were left by the Wu-cheh tribe, which is known from the expedition of the Hun leader Chih-Chih to the west.
5. In the second chronological stage, which can be traced also in other regions off the steppes, the nomads were far enough developed in socio-economic respects not only to set up nomad empires of short duration, but also more or less stable empires — the Parthian and the Kushan — on sedentary lands. But in doing this, they stopped being nomads, as was the case with the Parnas under Arsaces and the Yüeh-chih under Kadphises.
|