А.Н. Бернштам

Очерк истории гуннов.

// Л.: ЛГУ. 1951. 256 с.

От редакции. — 1

От автора. — 3

Введение. — 6

От редакции.

Книга доктора исторических наук А. Н. Бернштама «Очерк истории гуннов» представляет собой результат долголетних работ автора по этой проблеме на основании изучения многочисленных письменных источников и археологического материала.

Автору принадлежит заслуга открытия и первых публикаций памятников среднеазиатских гуннов, которым он в книге уделяет немалое внимание. Неоднократно автор печатал свои работы, посвящённые изучению китайских первоисточников по гуннской проблеме.

Настоящий очерк как бы подытоживает многолетние исследования автора и главное даёт ему возможность достаточно ясно сформулировать и аргументировать свою точку зрения на роль и значение гуннских завоеваний в истории народов Центральной и Средней Азии, Восточной и Западной Европы.

Автор, вопреки господствующим взглядам в исторической науке, приходит к выводу, что гуннские завоевания, которые совпали с кризисом рабовладельческой системы, носили объективно-исторически прогрессивный характер. Автор подчёркивает, что речь идёт не о прогрессивности культурного развития гуннов по сравнению с осёдлоземледельческим населением, а только в плане историко-социальном.

Отмечая разнообразный этнический состав гуннских военно-политических объединений, он отмечает их роль, особенно в условиях Средней Азии, в образовании тюркоязычных народов СССР (киргизы, казахи, туркмены и др.), а в условиях Восточной Европы автор выявляет особую роль в гуннских объединениях славянских племён.

Такая постановка вопроса об объективно-исторической роли гуннского племенного союза, основанная на значительном фактическом материале, едва ли не впервые делается в научной литературе (имеем в виду советскую историческую литературу). В буржуазной литературе, естественно, такой постановки вопроса было бы трудно и ожидать.

(1/2)

Хотя суждения, аналогичные мыслям автора, и проскальзывали в советской исторической литературе (Толстов, Удальцов, Третьяков, Гайдукевич), однако они не имели такой развёрнутый характер, как это сделано в книге «Очерк истории гуннов».

Несомненно, что такая точка зрения не может не вызвать и вызовет, вероятно, отклики. Будут голоса «за» и «против» предложенной автором оценки исторической роли гуннов.

Мы надеемся, что книга А. Н. Бернштама «Очерк истории гуннов» вызовет творческую дискуссию по этому важному вопросу всемирной истории и особенно истории народов СССР.

«Общепризнано — писал И. В. Сталин, — что никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободы критики». [1]

Всестороннее критическое обсуждение вопросов, поднимаемых настоящей книгой, и поможет советской исторической науке найти правильное решение этого вопроса. Для развёртывания такой творческой дискуссии книга дает достаточно научных оснований, поскольку в ней с исчерпывающей полнотой изложены все основные факты по истории гуннов, особенно центральноазиатских и среднеазиатских, как известных науке, так и вводимых в научный оборот самим автором в тексте «Очерков». Эта сводка фактов важна уже сама по себе для целей подготовки студентов исторических факультетов и для самообразования, как учебное пособие. Этими двумя положениями определяется ценность книги и необходимость её издания.

(2/3)

От автора.   ^

Гуннский племенной союз имел огромное значение во всемирно-историческом процессе и представляет большой интерес для истории народов СССР. Создание сводного очерка давно назрело. Надо, однако, отметить, что разнообразные источники, требующие в ряде случаев специальной подготовки и знания языков (греческие, латинские, китайские летописи, армянские исторические сочинения и, наконец, скандинавские саги и древнегерманский эпос), недостаточный, а главное, слабо изученный, археологический материал — весьма осложняли работу по написанию сводного очерка. В течение многих лет автор вёл исследование истории гуннов по самым различным источникам, преимущественно китайским, и по археологическим памятникам, значительная часть которых на территории Средней Азии была им открыта. Результатом этих исследований явились доклады и статьи, опубликованные в советской научной печати и посвящённые, главным образом, частным вопросам предмета.

Интерес к гуннам, который естественно возникает при изучении истории народов СССР и всемирной истории, и отсутствие сводного труда, излагающего последовательно историю гуннов, определили желание составить настоящий очерк. Ввиду того, что по рассматриваемой теме может быть рекомендована обширная, но, к сожалению, буржуазная, литература вопроса, [2] автор считал необходимым дать прежде всего основную характеристику проблемы роли гуннов в социально-экономической и политической истории, а также в этногенезе народов Азии и Европы с точки зрения марксистско-ленинской

(3/4)

исторической науки. Именно эта тема, а не исчерпывающий очерк истории гуннов, являлась главной задачей автора.

Вместе с тем, хотелось изложить очерк в такой форме, чтобы он мог быть использован в качестве учебного пособия для студентов и аспирантов, хотя это и не являлось основной целью автора. Вследствие сказанного представилось уместным, для полноты, наряду с оригинальной частью работы по истории восточных и среднеазиатских гуннов, объединить выдержки из письменных источников и критические указания на литературу вопроса по истории западных гуннов. Главы по истории западных гуннов и аваров, не являющейся специальностью автора, имеют характер сводки, не более. Изложение политической истории и в известной степени и вся структура очерка (ссылки на русские переводы первоисточников по наиболее доступным изданиям) продиктованы стремлением придать работе широкий характер и расширить круг литературы, которой пожелает воспользоваться читатель.

Здесь нет полного ответа на все вопросы, которые неизбежно встают перед исследователем и читателем. Это объясняется прежде всего неразработанностью многих вопросов и существовавшим до сих пор односторонним отношением к гуннской проблеме. Автор стремился поставить основные проблемы, хотя бы в их предварительной трактовке. Исключена историографическая часть, что компенсировано, отчасти, подробным научным аппаратом, особенно по восточным гуннам.

Следует также указать, что история восточных и западных гуннов и аваров до VI в. н.э. излагается в узком смысле этого понятия. [3] По ряду причин, в частности в силу той же неразработанности отдельных исторических проблем, сознательно исключены такие разделы, как характеристика племенного состава Восточной Европы в эпоху гуннов и аваров, тем более, что эти сюжеты не являются темами прямой специальности автора. По истории аваров дается основная хронология, так как полный очерк потребовал бы изложения таких вопросов, которые слабо освещены в исследовательской литературе. Таковы, например, взаимоотношения аваров с болгарами и т.п. Эта оговорка делается для того, чтобы читатель не искал в настоящем очерке, являющемся первым опытом в советской литературе, ответа на все вопросы, связанные с эпохой «великого переселения народов». Как первую попытку изложения истории гуннов и характеристику важнейших проблем и предлагает автор настоящую работу.

(4/5)

Основные установки, содержащиеся в книге, докладывались на объединённом заседании Среднеазиатской и Монгольской ассоциаций Института востоковедения Академии Наук и Восточной кафедры Государственной Академии истории материальной культуры еще 16 марта 1935 г. Отдельные вопросы освещались в печати. [4] В основу окончательного текста очерка положены лекции, прочитанные в качестве спецкурса на Историческом факультете Ленинградского государственного университета в 1940/41 уч. г., дополненные результатами изысканий в последующие годы и, в частности, раскопок 1944-1950 гг. в Средней Азии. Эти изыскания были исполнены при неизменном содействии Киргизского филиала Академии Наук ССР, в составе которого автор работал ряд лет.

Считаю необходимым с благодарностью отметить помощь проф. М. А. Тихановой, проф. М. И. Артамонова и проф. Л. А. Мацулевича, д-ра ист. наук М. М. Дьяконова и В. Н. Казина, взявших на себя труд прочитать рукопись в её первоначальном варианте и давших ряд ценных указаний, учтённых при окончательной подготовке книги к печати.

Ленинград, октябрь, 1950 г.

(5/6)

Введение.   ^

Во второй половине IV в. н.э. на территории Восточной Европы, главным образом в южнорусских степях и на равнинах Венгрии (Паннония), появляется новое объединение кочевых племён, известное под названием гуннов.

В буржуазной исторической науке вопрос о гуннах был поставлен давно. Ещё в середине XVIII в. (в 1756 г.) появилась монография французского ученого Дегиня об истории гуннов, тюрок и монголов. [5] Этим годом можно датировать начало широко развившейся дискуссии о происхождении европейских гуннов. Первой проблемой, вставшей с той поры перед наукой, было установление тождества азиатских гуннов, известных из китайских источников, с гуннами европейскими. Устанавливая это тождество, буржуазная наука поставила

 вопрос о гуннском нашествии в Европу. Второй проблемой явилась этническая принадлежность гуннов. Она вызвала или более ожесточённые споры. Предполагали, что гунны этнически были либо тюрки, либо монголы, либо финны, либо славяне. В этой связи привлекались лингвистические данные (анализировались сохранившиеся в китайской транскрипции гуннские слова), археологические (устанавливалась связь с скифами), антропологические и данные письменных источников. Всеми этими данными пользовались и для доказательства передвижения гуннов с Востока на Запад. Были установлены четыре основных теории происхождения гуннов: «монгольская», «турецкая», «финская» и «славянская». Главными

(6/7)

представителями первой являются: П. Паллас, Тунман, Ф. Бергман, И. Шмидт, И. Бэр, Н. Я. Бичурин, К. Нейман, X. Хоуорс, отчасти Ам. Тьерри; представителями второй — Абель Ремюза, Ю. Клапрот, Ф. Мюллер, Жирар-де-Риалль, В. В. Радлов, Н. Аристов, Ф. Хирт, И. Блейер, В. Панов, Л. Нидерле, Е. Паркер, Ф. Шварц, отчасти А. Жардо, К. Риттер, Н. Тюлль. Сторонниками третьей теории являются: М. Кастрен, Коскинен, Вивьен де-Сен-Мартен, Уйфальви де-Мезо Ковешд, П. К. Услар. Сторонников славянской теории было немного: Д. Венелин, А. Вельтман, А. Погодин, Д. И. Иловайский. Некоторые буржуазные ученые (например Ю. Клапрот) считали центральноазиатских гуннов одного происхождения, а европейских — другого. Все эти теории с формальной стороны разобрал К. А. Иностранцев. [6]

История кочевых народов Центральной и Средней Азии, равно как и Восточной Европы, начиная с эпохи так называемого «Великого переселения народов», разработана очень слабо. Упоминавшийся французский ученый Дегинь первый поставил во всей широте вопрос о кочевых народах, начиная с гуннской эпохи. Ему, исследователю китайских источников, принадлежит первое обоснованное мнение о передвижении кочевых народов, и раньше всего гуннов, из степей Центральной Азии. Дегиня повторяли и повторяют до наших дней. Теоретической базой для его последователей служила буржуазная теория миграций, основой которой является идеализм и формализм. Основным материалом для установления пути миграций являлось сходство племенных названий, запечатленных на Востоке китайскими летописями, на Западе — сочинениями греческих и латинских авторов. Сходство племенного названия китайского «сюнну» и античного «хунн» было достаточно для утверждения об идентичности этих двух народов, хотя история первых была закончена в начале III в. н.э., а первые достоверные упоминания о вторых появились в конце IV в. Промежуток между III-IV вв. был дан гуннам для перехода с Востока на Запад. Материала для подтверждения этой миграции не имелось, — это была догадка. Только в самом конце XIX в. появляются работы, в которых отдельными новыми фактами пытались подкрепить колебавшуюся иногда теорию Дегиня. Основным пороком теории миграций являлось то, что не учитывался среднеазиатский этап истории гуннов и игнорировалась роль племён, входивших в состав гуннского племенного союза по пути его движения. Конкретные материалы по этому вопросу добыты советскими исследователями, и они помогают точнее раскрыть смысл скупых

(7/8)

известий письменных источников. Тем не менее, в 20-х годах XX в. в связи с загниванием идеологии империалистического мира наблюдаются попытки создать особую науку — кочевниковедение, главным содержанием которой является исследование миграций кочевых народов. Усиленно работали в этом направлении Н. Савицкий, Н. Толль и другие. [7] «Духовным отцом» этих теорий явился ярый миграционист и реакционер М. Ростовцев.

При всем разнообразии доказательств, а также формально блестящей методике исследования и известной оригинальности доводов (например Ф. Хирт), буржуазная наука (не говоря уже о «кочевниковедах») исходит из мёртвых, метафизических положений. Отсутствие всякого интереса к внутреннему строю кочевых обществ, ориентация на изучение только внешних явлений, игнорирование единства исторического процесса (да и непонимание его вообще) приводит к тому, что формально иногда хорошо исполненные работы по исследованию отдельных фактов ни в какой степени не могли пролить свет на действительную историю кочевого мира гуннского периода.

Советской исторической наукой (Г. Сосновский, К. Тревер, С. Толстов, Л. Мацулевич, М. Тиханова, М. Левченко, М. Артамонов, С. Киселёв, А. Бернштам и др.) вопрос о гуннах ставится совершенно иначе. Гунны и гуннское общество прежде всего рассматриваются нами как политическое образование определенного этапа исторического процесса и выясняется их конкретная историческая роль в этногенезе народов вашей страны. Советские историки стремятся понять процесс общественного развития, который совершался в гуннское время. Это был период, когда масса разрозненных кочевых племён, в том числе многочисленные обитатели восточной части Советского Союза, оказались включёнными в гуннский союз, что способствовало их объединению и более быстрому историческому развитию. Вместе с тем гуннский племенной союз в целом не имел ещё прочной экономической базы и был весьма слаб в военно-административном отношении. Он даже не достиг той степени, на которой находились империи рабовладельческого или средневековых периодов Кира и Александра Великого или Цезаря и Карла Великого и о которых И. В. Сталин говорил, что они «не имели своей экономической базы и представляли временные и непрочные военно-административные объединения. Эти

(8/9)

империи не только не имели, но и не могли иметь единого для империи и понятного для всех членов империи языка. Они представляли конгломерат племён и народностей, живших своей жизнью и имевших свои языки». [8]

В восточногуннском племенном союзе происходил процесс дальнейшего формирования тюркских языков. Я имею в виду процесс объединения многочисленных тюркских диалектов и наречий прежде всего Центральной Азии, Южной Сибири и на Востоке Средней Азии, т.е. на территориях, которые были охвачены воздействием гуннского племенного союза. Несомненно, что тюркоязычным был и правящий или, точнее, правящие гуннские роды типа Хуянь, Лань, Сюйбу и другие, из которых происходили гуннские князья (шаньюи). В связи с тюркоязычностью правящего рода была обеспечена «победа» тюркских языков среди этих племён, объединенных к тому же известной общностью экономики (преобладание кочевого скотоводства).

Тем самым в этот период происходило также активное распространение тюркских языков среди восточной части племён, входивших в состав гуннской «империи», которые, выражаясь словами И. В. Сталина, «имели свою экономическую базу и имели свои издавна сложившиеся языки. История говорит, что языки у этих племён и народностей были не классовые, а общенародные, общие для племён и народностей и понятные для них.

«Конечно, были наряду с этим диалекты, местные говоры, но над ними превалировал и их подчинял себе единый и общий язык племени или народности». [9] В известной степени эта формулировка И. В. Сталина о положении языков в подобного типа империях применима к характеристике гуннов. Если в покоренных гуннами областях оставались свои языки (китайский, маньчжурские и т.д.), то среди этнически близких тюркоязычных племён, правящих родов и племён, происходил процесс сближения диалектов и наречий. Во всех племенах (о которых речь идет далее), составлявших этот союз, шёл быстрый процесс образования классов и примитивных форм государственного строя. Этот этап общественного развития определен Ф. Энгельсом как высшая ступень варварства.

Первую попытку дать марксистскую характеристику исторического развития кочевых народов в советской историче-

(9/10)

ской литературе мы имеем в работах С. П. Толстова. [10] Основной мыслью в них является положение, что все кочевые народы в своём развитии прошли рабовладельческую формацию. Этот этап исторического развития кочевники на разных территориях проводили в разное время, и, например, туркмены ещё накануне русского завоевания находились в стадии рабовладельческой военной демократии. Для Центральной Азии первыми носителями рабовладельческих отношений были гунны, для Средней Азии последними — туркмены. С. П. Толстов предполагает, что рабовладельческая формация, открываемая им в военной демократии, является основой для генезиса феодализма у кочевников. Исследования этого автора, посвященные истории кочевых обществ, имели большое методологическое значение. Они резко повернули внимание советских историков к изучению внутренних процессов истории кочевых народов, прежде всего к исследованию их социально-экономического строя. Его работы побудили советских исследователей к совершенно иному рассмотрению социальной природы и политической истории кочевников. Свидетельством сказанному является значительное количество трудов, вышедших особенно в последнее десятилетие.

Теоретические вопросы поднимались как в специальные исследованиях, посвящённых истории древнетюркских народов (Толстов, Бернштам), алтайцев (Потапов), якутов (Окладников) , казахов (коллектив авторов «Истории Казахской ССР»), узбеков (Тревер, Якубовский), таджиков (Гафуров), так и в специальных теоретических выступлениях. Укажу в этой связи на доклад И. П. Петрушевского «И. В. Сталин об истории народов Советского Востока в средние века», где докладчик, развивая положения товарища Сталина о кочевых и полукочевых народах Востока, отмечал их роль «как завоевателей и организаторов государств — конгломератов стран и народностей, в которых, как показывают источники, верхушки завоевателей — представители военной знати кочевых племён, — присвоив себе разными путями земли с прикрепленными к ним осёдлыми крестьянами, превращались в феодальных эксплоататоров этих последних». [11]

Тезис С. П. Толстова о связанности понятий «рабовладельческая формация» и «военная демократия» в своё время вызвал дискуссию и привлёк внимание исследователей к истории кочевых народов на времени военной демократии, которая

(10/11)

представляет собой зачатки рабовладельческих отношений. Однако следует учитывать, что в рассматриваемую пору кочевые общества (в том числе и гунны), как правило, представляют «варварскую» периферию крупных рабовладельческих центров. Большое значение сохраняют патриархальные отношения. В силу этого, кочевые общества дотюркского периода, т.е. до создания государства VI-VIII вв., играют по отношению к древним государствам (Китай, Средняя Азия, Иран, античное Причерноморье, Средиземноморская античность) прогрессивную роль, разрушая рабовладельческую формацию и способствуя быстрому вызреванию новых, более прогрессивных, феодальных отношений.

Напомним, что Ф. Энгельс рассматривал германское общество накануне завоевания Римской империи как общество типа военной демократии; [12] напомним противопоставление Ф. Энгельсом общества германцев обществу античного Рима; [13] напомним, наконец, аргументацию Ф. Энгельса в том, что общество древних германцев является обществом, стоявшим на ступени доклассовых отношений. [14] В то же время известны попытки буржуазных историков представить древнегерманское общество как общество классовое. Модернизация, стремление найти категории буржуазного общества у древнейших германцев — обычное явление в буржуазной науке.

Так же, как и Ф. Энгельс, И. В. Сталин противопоставляет «варваров», в том числе и германцев, античному Риму. Разве не явствует это из замечания И. В. Сталина по поводу отношений Рима и варваров: «...не-римляне, т.е. все «варвары», объединились против общего врата и с громом опрокинули Рим». [15] И. В. Сталин расширяет по сравнению с Ф. Энгельсом понятие варварской периферии, относя к ней совокупность всех племён, а не только германцев. И. В. Сталин рассматривает «варваров» и античность как разные системы общественных отношений. Совершенно ясны эти указания Ф. Энгельса и И. В. Сталина.

Остановимся подробнее на указаниях Ф. Энгельса, посвященных истории этого периода, ибо последующее изложение истории гуннов есть, по существу, анализ социально-экономических явлений последнего этапа первобытно-общинного строя.

Известно, что по Ф. Энгельсу, давшему развёрнутое определение, возникновению классового общества предшествовал

(11/12)

длительный период развития и сложения класса непосредственных производителей и форм его эксплоатации. Сложение класса непосредственных производителей и их экспроприация (первой формой которой является рабство) вызывают развитие классовых противоречий, неизбежно приводящих к возникновению государства. Появление рабства есть закономерное начало этого процесса.

Возникновение патриархальных отношений, в связи с развитием рабства и скотоводства, приводит, по заключению Ф. Энгельса, к новой ступени общественных отношений, к «высшей ступени варварства».

Характеризуя германцев перед завоеванием Рима как варваров, Ф. Энгельс особо отмечает роль их родового строя как систему социальных отношений и учитывает расслоения германского общества уже в ту эпоху. Классовое расслоение приводит к возникновению государства. Государство у германцев возникает окончательно из синтеза доклассового, варварского и античного обществ. В этом синтезе происходит процесс возникновения государства, возникает и народность с общей территорией. Процесс трансформации старых первобытно-общинных отношений в классовые Ф. Энгельсом резюмирован следующими словами:

«Союз родственных племён становится повсюду необходимостью, а вскоре становится необходимым даже и слияние их и тем самым слияние отдельных племенных территорий в одну общую территорию всего народа. Военачальник народа — rex, basileus, thiudans — становится необходимым, постоянным должностным лицом. Появляется народное собрание там, где его ещё не существовало. Военачальник, совет, народное собрание образуют органы развивающейся из родового строя военной демократии. Военной потому, что война и организация для войны становятся теперь нормальными функциями народной жизни. Богатства соседей возбуждают жадность у народов, которым приобретение богатства представляется уже одною из важнейших жизненных целей. Они варвары: грабёж им кажется более легким и даже более почётным, чем упорный труд. Война, которую раньше вели только для того, чтобы отомстить за нападения, или для того, чтобы расширить территорию, ставшую недостаточной, ведётся теперь только ради грабежа, становится постоянным промыслом. Недаром высятся грозные стены вокруг новых укреплённых городов: в их рвах зияет могила родового строя, а их башни упираются уже в цивилизацию. То же самое происходит и внутри общества. Грабительские войны усиливают власть верховного военачальника, равно как и второстепенных вождей; обычное избрание их преемников из одних и тех

(12/13)

же семейств мало-по-малу, в особенности со времени установления отцовского права, переходит в наследственную власть, которую сперва терпят, затем требуют и, наконец, узурпируют; закладываются основы наследственной монархии и наследственного дворянства. Так органы родового строя постепенно отрываются от своих корней в народе, в роде, в фратрии, в племени, а весь родовой строй превращается в свою противоположность: из организации племён для свободного регулирования своих собственных дел оно превращается в организацию для грабежа и угнетения соседей, и соответственно этому его органы из орудий народной воли превращаются в самостоятельные органы господства и угнетения, направленные против собственного народа. Но этого никогда не могло бы случиться, если бы алчное стремление к богатству не раскололо членов рода на богатых и бедных, если бы «имущественные различия внутри одного и того же рода не превратили общность интересов в антагонизм между членами рода» (Маркс) и если бы распространившееся рабство не повело уже к тому, что добывание средств к существованию собственным трудом стало признаваться делом, достойным лишь раба, более унизительным, чем грабёж». [16]

Эти слова Ф. Энгельса показывают процесс нарастания противоречий, приводящий к возникновению государства, о чем он в другом месте говорит: «Родовой строй отжил свой век. Он был разрушен разделением труда и его последствием — разделением общества на классы. Он был заменён государством». [17]

Военно-демократические объединения варварских племён возникают как закономерный антипод рабовладельческих государств. Мы не знаем рабовладельческих государств без варварской периферии. И когда в Китае формируется рабовладельческое государство времени Чжоу и Ханьских династий, [18] то в это время в степях Центральной Азии складывается племенной союз скифского типа, а затем гуннский союз, как варварская периферия рабовладельческого Китая. Территориально расширяющиеся гуннские объединения в Средней Азии организуют варварскую периферию среднеазиатской античности, хотя эта варварская периферия возникла ещё задолго до появления гуннов и гунны её лишь активизировали. Роль гуннов в конечном счёте завершилась в Средней Азии созданием эфталитского государства. В пределах Европы

(13/14)

гунны сыграли не последнюю роль в разгроме античного Причерноморья и, в известной степени, Римской империи в целом, причём завершили эти процессы, подобно эфталитам в Средней Азии, в Восточной Европе древние славяне и авары.

Хорошо резюмирует этот процесс С. П. Толстов, в следующих словах: «Общий кризис рабовладельческого мира, опрокинувший Римскую империю и разрушивший государство древнего Китая, не миновал и Средней Азии. В V в. кушанское царство падает под ударами варварских племён, выступающих здесь под тем же именем, что в IV в. в Китае и в IV-V вв. в Европе — под именем гуннов». [19] В согласии с этой точкой зрения мы писали о роли гуннов в истории античного мира. [20]

История гуннов, западных и восточных, не перестает интересовать и современных исследователей как специально, так и в связи с другими сюжетами.

Из последних советских исследований следует прежде всего отметить монументальный труд С. В. Киселёва, [21] во второй части которого под названием «Гунно-сарматское время» автором уделено немало места гуннской проблеме. Автор включает в этот раздел рассмотрение культуры Пазырыкских курганов, относимых другими исследователями к предшествующему «скифскому» периоду, и таштыкские памятники Енисея.

Обращая главное внимание на развитие культуры, автор подчёркивает, что «впервые в Центральной Азии слагалось варварское государство племенной аристократии, опиравшейся на богатство и силу, созданные применением рабского труда и примитивной эксплоатацией соплеменников. Впервые создавалась политическая система, впоследствии надолго ставшая характерной для истории Центральной Азии. Войны и добыча ослабляли на время глубокие противоречия, развивавшиеся внутри великой «империи» хунну. Но это же предопределяло конечное её падение. Вместе с тем неизбежная военная активность обусловливала быстрое расширение «империи шаньюев» до фантастических пределов. А это обозначало включение в одно целое самых разнообразных областей с различными общественными и культурными особенностями. Несмотря на условность централизации, отличавшей «импе-

(14/15)

рию» хунну, не могло не происходить слияния этих особенностей и образования на их основе новых форм культуры и общественных связей». [22]

Анализ не только материальной и культурной остовы, но и социально-экономических противоречий в гуннском обществе составляет характерную черту советских исследований. [23] Именно эти положения и вызывают злобный протест со стороны буржуазной, прежде всего националистической, профашистской турецкой историографии. Турецкая историография, «отуречивая» все кочевые общества Востока, стремится представить их как гармоничные образования, где идиллическое соглашение аристократии с рядовыми кочевниками служило базой величия «предков», основой «несокрушимой» силы завоевателей, якобы способных, в силу природных, расовых качеств, держать мир в повиновении.

В этом духе изготовляется продукция турецких «историков», в этом плане развивается их «критика» трудов советских исследователей, с новыми материалами которых даже они не могут не считаться. Характерны, например, такие слова из одной рецензии на мою работу о гуннах [24] Абдулькадира Инана: «Этот этюд Бернштама, если отбросить в сторону рассуждения, которые он выдвигает для выявления наличия «классовой борьбы» у гуннов (курсив наш, — А. Б.), весьма важен и является произведением, помогающим изучению истории гуннов». [25]

Абдулькадир Инан не хочет понять, что только анализ социальных противоречий и дал мне возможность разъяснить причины раскола гуннов на две группы, северных и южных, что и помогает «изучению истории гуннов». Таким образом, наиболее «объективные» референты советской науки на страницах турецкой печати обрабатывают наши труды, безнадёжно пытаясь искоренить всё то, что составляет основу, «душу» советских исследований. Не случайно, именно они, довольно часто почти слово в слово переводя наши работы, как бы незаметно вставляют перед нашими этническими наименованиями древних культур эпитет kök türk, т.е. «голубые тюрки», не только «отуречивая» древние этнические массивы Средней

(15/16)

и Центральной Азии, а «уточняя» их мнимую турсцко-малоазийскую принадлежность.

Интерес к гуннскому вопросу и сейчас сохраняется (пожалуй даже возрос) в буржуазной литературе Европы и Америки. Нам уже доводилось отмечать монографию МакГоверна по этому вопросу. Известна и недавно вышедшая в Англии монография Е. Томпсона «История Аттилы и гуннов», [26] где всё чаше и чаще, не без влияния трудов советских исследователей, ставятся (но не решаются) вопросы экономики и социального строя, которые весьма далеки от рассмотрения всей сложной совокупности проблем, привлекающих внимание советских исследователей.

Советские исследователи не полемизируют о методе, они не расходятся в оценке общей исторической перспективы. Мы не упрощаем проблем «отбрасыванием» в сторону решающих, основных положений, как это «рекомендуют» Абдулькадир Инаны, а ставим их в основу своих исследований.

Характерно, что лейтмотивом современной англо-американской буржуазной научной прессы является активная борьба против связи восточных гуннов с западными и стремление видеть в западных гуннах, сложившихся на территории Восточной Европы, только разрушителей европейской «цивилизации». Такова точка зрения упомянутого Е. Томпсона в Англии, Отто Мэнчэн Хэлфэна в Америке. [27] Этот интерес и своеобразная трактовка исторической роли гуннов имеют в работах буржуазных авторов определенный политический: смысл: — Азия всегда была врагом Европы.

Совершенно естественно, что говоря о прогрессивности движения гуннов, мы меньше всего предполагаем противопоставлять культуру гуннов кочевников культуре земледельцев. Гунны были и оставались «варварами», которые в процессе завоевания разрушали большое количество производительных сил осёдлых, земледельческих районов, уводили в плен и обращали в рабство множество людей, не говоря уже об уничтожении населения в результате военных набегов.

Неправильным было бы приукрашивать эту историческую деятельность. Суть прогрессивности заключается в другом. Гуннское завоевание, которое часто отождествляется с аналогичными завоеваниями кочевниками осёдлой полосы, например с монгольским завоеванием, объективно исторически было иным. Монголы действовали в совершенно другой исто-

(16/17)

рической обстановке. Они разрушали молодой, тогда прогрессивный феодальный строй, они возвращали общество в исходные, давно уже пережитые отношения, они топили население завоёванных стран в потоках крови — это было «иго кровавого болота».

Гуннское завоевание проходило в принципиально отличных исторических условиях, в условиях разложения рабовладельческих отношений, в условиях длительного и затяжного кризиса рабовладельческой системы производства. В этих условиях варварское завоевание было едва ли не главным толчком, определившим крушение рабовладельческого строя и генезис феодальных отношений. Уже в самом акте завоевания и установления дани рождались примитивные формы феодальной зависимости, более прогрессивные, чем эксплоатация раба. Это «обновление» Европы буржуазные учёные приписывали германским племенам. Мы считаем, что эта роль была выполнена прежде всего племенами, объединёнными в гуннском племенном союзе. Среди них видную роль играли племена Средней Азии и Восточной Европы и прежде всего славянские. В значительной степени славянские племена и определили рост культуры завоевателей гуннов, выходцев из Средней Азии.

Культура гуннов на разных этапах их развития была различной. Культура осёдлого населения была всегда выше и сильней и культура славянских племён в значительной степени победила культуру гуннов Средней Азии. К сожалению, эта тема весьма мало разработана и, следовательно, общая картина западногуннского племенного союза ещё остается неполной.

Гуннский племенной союз в Средней Азии играл ещё и ту положительную роль, что он способствовал объединению кочевых племён Средней Азии и подготовлял сложение таких народностей, как киргизы, казахи, в известной мере и туркмены. В этом отношении он логически продолжает ту линию исторического развития, которая наметилась со времени образования скифских племенных союзов. К тому же и скифские и гуннские племенные союзы развивались, во-первых, в сходных исторических условиях рабовладельческой формации, во-вторых, в родственной этнической среде, в-третьих, в тесном взаимодействии с теми местными племенами, роль которых была исключительно велика, хотя и слабо отразилась в письменных источниках из-за внимания древних авторов к истории только господствующих племён. В этом плане значение археологического материала особенно велико и ему принадлежит будущее в окончательной разработке этого вопроса.

В настоящей работе главное внимание посвящено истории

(17/18)

гуннов и послегуннских образований (до тюрок) на Востоке и затронута история западных гуннов и аваров, в основном, в Восточной Европе. История аваров в Западной Европе освещена в минимальной степени. Эфталитской проблеме, заслуживающей специального внимания, уделено внимание постольку, поскольку она связывает историю восточных и западных гуннов.

На доступном материале мы попытаемся проследить, как отдельные части распадающегося восточногуннского племенного союза откочевывали из Центральной Азии на запад, как они скрещивались с местными племенами и постепенно достигли южнорусских степей и Западной Европы. [28]

Вне учета роли местных племён, вливавшихся в состав гуннского племенного союза, история последнего не может быть восстановлена.

Предлагая вниманию читателей настоящую книгу, автор видит основную задачу её в том, чтобы привлечь внимание исследователей к обсуждению прежде всего общеисторических проблем, связанных с временем «великого переселения народов». Если творческая дискуссия на основе изучения фактического материала, в свете идей марксизма-ленинизма, даст возможность выработать общее отношение советской исторической науки к этой большой и важной проблеме, то задачу, которую поставил перед собой автор, выпуская настоящую книгу, он будет считать выполненной.

[1] И. Сталин. Марксизм и вопросы языкознания. Госполитиздат, 1950, стр. 31.

[2] Из наиболее последних монографий см.: McGovern. The Early Empires of Central Asia. A W. М. Study of the Scythians and the Huns and the part they played in World History with special reference to the Chinese Sources. The University of North Carolina Press, 1939. См. рецензию на указанную книгу: А. Н. Бернштам, ВДИ, вып. 4, 1940; ср. также главы, связанные с историей гуннов. См. также: Е. A. Thompson. A History of Attila and the Huns. Oxford, 1948. — Список принятых сокращений см. на стр. 240-241.

[3] Тесно связано с настоящей работой исследование: А. Н. Бернштам. Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок: VI-VIII вв. (Восточно-тюркский каганат и кыргызы). Л., 1946.

[4] См. сл. наши работы: Изображения быка в находках из Ноинулинских курганов. ПИДО, № 5-6, 1935. — Наследственность и выборность у древних народов Центральной Азии. ПИДО, № 7-8, 1935. — К вопросу о социальном строе восточных гуннов. ПИДО, № 9-10, 1935. — Гуннский могильник Ноин-ула и его историко-археологическое значение. Изв. ООН, № 4, 1937. — Из истории гуннов I в. до н.э. Хуханье и Чжичжи шаньюи. СВ, I, 1940. — Кенкольский могильник. Гос. Эрмитаж, 1940. См. также ряд замечаний в других работах, ссылки на которые читатель найдет далее.

[5] Deguinges. Hisioire des Huns, des Turcs, des Mongols et des autres Tartares occidentaux, 4 тома (5 книг), Paris, 1756-1758; нем. пер.: I. G. Dähert, Greiswald, 1768. Еще раньше Дегинь издал работу: Memoire sur 1'origine des Huns et des Turcs. Paris, 1748. О Дегине как ученом см. в энциклопедическом словаре «Biographic universelle ancienne et moderne», XVIII, 1857, стр. 126 и сл. За свои работы Дегинь получил от королевского правительства пенсию, которая была оставлена за ним и после Великой французской революции; см.: Biographic..., стр. 126, 127. О работе Дегиня см.: К. А. Иностранцев. Хунну и Гунны. ЛИЖВЯ ГТС, 1926, стр. 6 сл.

[6] См.: К. А. Иностранцев, ук. соч.

[7] См. А. Н. Бернштам. Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок VI-VIII вв. (Восточно-тюркский каганат и кыргызы). Л., 1946, стр. 4 сл.

[8] И. Сталин, Марксизм и вопросы языкознания. Госполитиздат, 1950, стр. 12.

[9] Там же, стр. 13.

[10] С. П. Толстов. Военная демократия и проблема «генетической революции». ПИДО, № 7-8, 1935; ср. доклад: С. П. Толстов. Генезис феодализма в кочевых скотоводческих обществах. ИГАИМК, № 103, 1934.

[11] Тезисы доклада, ЛГУ, 1949.

[12] К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XVI, ч. I, стр. 109 сл.

[13] Там же, стр. 126 сл.

[14] Там же, стр. 133.

[15] И. Сталин. Вопросы ленинизма, изд. 11-е, стр. 432.

[16] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. I. стр. 139-140.

[17] Там же, стр. 144.

[18] Л. В. Симоновская. Вопросы периодизации древней истории Китая. ВДИ, вып. 1, 1950.

[19] С. П. Толстов. Основные вопросы древней истории Средней Азии. ВДИ, вып. 1, 1938, стр. 187.

[20] А. Н. Бернштам. Из истории гуннов I в. до н.э., СВ, I, 1940. стр. 76-77.

[21] С. В. Киселёв. Древняя история Южной Сибири. М., 1949. См. рецензии Арциховского и Фёдорова; Вопросы истории, VII, 1949. См. также: А. Монгайт, Вести. Акад. Наук, X, 1949. А. Бернштам, ВЛУ, IV, 1950. Ср. второе издание, М., 1951.

[22] С. В. Киселёв, ук. соч., стр. 177.

[23] В общем труды советских исследователей достаточно широко известны за границей (см. например: Y. Werner. Ein hunnischer Lager der Han-Zeit in Transbaikalien, Sinica, 1939, стр. 193-196, многочисленные рефераты Х. Фильда в «Antiquities», «American Journal of Archeology» и т. д.) и несмотря на это они довольно часто замалчиваются.

[24] Из истории гуннов I в. до н. э Хуханье и Чжичжи шаньюи СВ, I, 1940.

[25] Belleten Türk Tarih Korumu, VII, вып. 28, Ankara, 1943, стр. 379.

[26] E. A. Thоmpson. A History of Attila and the Huns. Oxford, 1948. Несмотря на цитирование трудов Л. Моргана и Ф. Энгельса, автор всё же скатывается на идеалистические позиции.

[27] Е. Thompson, ук. соч. — Otto Menchen Helfen. Huns and Hsiung-nu. Byzantion, XVII (1944-1945), Baltimore, 1945, стр. 222-243.

[28] Этот вопрос затронут в упоминавшейся уже работе: А. Н. Бернштам. Из истории гуннов I в. до н.э.