А.К. Амброз

Фибулы юга европейской части СССР.

/ САИ Д1-30. М.: 1966. 142 с.     (текст на archeologia.ru)

Введение.

Металлические застёжки-фибулы давно привлекают внимание исследователей. И это не случайно. Будучи одним из наиболее распространённых украшений у многих племён и народов, населявших Европу, и постоянно изменяя форму и стиль, они являются надёжными, а для многих районов Европы и основными датирующими материалами, позволяющими установить время того или иного исторического явления. Наряду с этим по фибулам можно выделить продукцию местных мастеров, проследить торговые и культурные связи между племенами и народами, в ряде случаев наметить этнические и культурные области и проследить за перемещением племён в древности. Наконец, фибулы важны и как произведения искусства. Изучение их с учётом всего комплекса вещевых и письменных источников приобретает поэтому особое значение. [1]

Настоящая работа посвящена фибулам, бытовавшим на юге СССР в период со II в. до н.э. по IV в. н.э. В это время они известны во всей Европе, от Урала до Испании. На западе фибулам посвящена обширная литература, их история хорошо изучена, и эти данные давно привлекаются при широких исторических исследованиях о судьбах древнего населения Европы. В СССР хорошо изучены только фибулы Верхнего Поднестровья и Прибалтики. Фибулы огромной области Северного Причерноморья, Кавказа и лесной полосы Европейской части СССР известны ещё очень недостаточно, и это затрудняет правильное понимание многих важных проблем истории народов Восточной Европы.

Изучение фибул юга СССР началось в конце XIX в. В 1897 г. в Швеции и Венгрии появился ряд работ: публикации керченских фибул Стокгольмского музея, [2] публикации кавказских фибул из собрания Э. Зичи [3] и знаменитое исследование О. Альмгрена о фибулах Северной Европы. [4] О. Альмгрен отметил выдающееся значение материалов юга СССР не только для понимания развития фибул Европы, но и для решения больших проблем истории европейской культуры. Основываясь на сходстве наших фибул подвязного типа с североевропейскими, О. Альмгрен сделал важное предположение, что в III-IV вв., в период поздней Римской империи, источником античных влияний для народов Северной Европы стало Северное Причерноморье, а его распространителями — жившие тогда в Причерноморье готы. [5] О. Альмгрен наметил этапы развития подвязных фибул, выделил их специфически причерноморские формы, а также указал некоторые другие местные, причерноморские фибулы, неизвестные в Европе. [6] Таким образом, О. Альмгрен определил основные направления исследования фибул юга СССР, заложил основы классификации и частично хронологии, а главное, дал методику исследования фибул и показал большое значение их для широких исторических исследований.

К сожалению, эти возможности не были использованы в России, хотя книга О. Альмгрена была известна русским археологам уже с 1898 г., когда Р. Гаусман напечатал в Одессе рецензию на неё. [7] Раскопками русских археологов конца XIX — начала XX в. добыт огромный фактический материал, в том числе масса фибул из хорошо датируемых комплексов (Ольвия, Херсонес, Пантикапей, Кубань), но все это богатство, к сожалению, почти не было опубликовано и осталось на полках хранилищ. Опубликована, причём далеко не удовлетворительно, лишь незначительная часть материала, главным образом с Кавказа и из Среднего Поднепровья. [8] Выделяются на этом фоне лишь публикации А. А. Спицына (хорошие рисунки, указаны комплексы) [9] и маленькая заметка Н. Ф. Беляшевского, в которой

(5/6)

дана попытка определить пути проникновения и хронологию раннелатенских фибул в Поднепровье. [10] М. И. Ростовцев в те годы опубликовал небольшую заметку о фибулах типа Авцисса, приведя данные из зарубежной литературы. [11] В 1900-1914 гг. исследование фибул юга России по-прежнему оставалось делом шведских, финских, немецких и венгерских учёных. Они выяснили наличие в Северном Причерноморье среднелатенских фибул, уточнили время появления подвязных и наметили пути формирования раннесредневековых двупластинчатых фибул. [12] В чём причина такого различного отношения к фибулам юга России со стороны зарубежных и отечественных учёных? В дореволюционной России сложилось своеобразное положение: с одной стороны, огромная территория, богатые, яркие памятники скифов, античности и средневековья и, с другой стороны, очень небольшие кадры исследователей-археологов. Внимание русских археологов, изучавших древности юга, естественно обращалось к скифам и к античности. Фибулы остались вне поля зрения, так как их появление было связано с периодом упадка античной культуры в Северном Причерноморье и с широким внедрением варварских элементов. В Скандинавии, напротив, все силы учёных были направлены на изучение прошлого варварских, северогерманских народов и важного в их истории периода борьбы с Римом и начала формирования современных германских народов; поэтому каждое проявление варварской культуры (в том числе фибулы) вызывало у скандинавских и немецких учёных повышенный интерес.

В 20-30-е годы советские археологи выполнили огромную задачу осмысления материалов, накопленных русской наукой, нарисовав широкие исторические картины общего характера. В эти годы началось более глубокое изучение фибул Поволжья, [13] Оки, [14] частично Украины. [15] Выяснялись и уточнялись датировки отельных вариантов, фибулы публиковались вместе с комплексами. Особенно большую роль сыграли исследования П. Д. Рау.

За рубежом в это время учёные повторяли то, что раньше писали о фибулах юга СССР О. Альмгрен, Б. Салин, М. Эберт и др. Из их числа выделяются русские исследователи, жившие за границей: А. П. Калитинский и М. Н. Беляев. [16] А. П. Калитинский написал две большие работы: по подвязным и по двупластинчатым фибулам юга СССР, сведя в них весь доступный ему материал из публикаций, он же создал русскую терминологию для фибул. Но в позитивной части автор следовал за О. Альмгреном, Б. Салином и М. Эбертом, его попытки уточнить хронологию умозрительны и неудачны. Статьи А. П. Калитинского сохраняют своё значение как сводки фактического материала, хотя многие выводы и сама методика были шагом назад по сравнению с работами шведских учёных; они оказали большое влияние на послевоенные исследования советских археологов. Статья М. Н. Беляева отличается обоснованностью изложения, вескостью выводов, но, к сожалению, очень мало затрагивает материалы СССР. В 20-30-е годы появились ценные капитальные работы по фибулам Верхнего Поднестровья и Прибалтики. [17]

В послевоенные годы среди советских археологов резко возрос интерес к фибулам. Фибулы всё более приобретают значение одного из основных археологических источников.

Первая сводная работа о фибулах юга СССР принадлежит К. Ф. Смирнову. [18] Она состоит из двух частей: фибулы сарматских памятников Поволжья и их аналогии из Северного Причерноморья. В работе собран и датирован большой материал. Хотя работа не была опубликована, она использовалась многими советскими археологами и оказала большое воздействие на последующие исследования фибул. Не опубликована и глава о фибулах из работы Н. В. Анфимова, содержащая ценную сводку фибул Кубани. [19] В 1953 г. вышла статья А. И. Фурманской о фибулах Ольвии. [20] Приведя в этой работе ряд датировок отдельных комплексов, А. И. Фурманская, к сожалению, в большой мере обесценила собранный ею обширный материал крайним схематизмом рисунков и нечёткой классификацией. Отдельные типы фибул кратко рассмотрены Т. Н. Книпович, М. И. Вязьмитиной, Э. А. Сымоновичем. [21] В статье А. К. Амброза дана попытка выделить типы фибул, служащие этнографическим признаком зарубинецкой культуры. [22] Большое значение имел выход книги Я. Филипа «Кельты в Средней Европе». [23] Она впервые позволила советским археологам определить место фибул СССР в общем развитии латенских фибул. Следствием этого было повышение даты среднелатенских фибул на территории зарубинецкой культуры до I в. до н.э. [24] В 1959-1963 гг. появился ряд работ по хронологии фибул отдельных районов и памятников (Ю.В. Кухаренко, Н. Н. Погребова, Д. Б. Шелов, Д. А. Мачинский, Э. А. Сымонович), а также новые публикации.

За рубежом также вновь повысился интерес к фибулам юга СССР. Мнения ряда зарубежных археологов, однако, по-прежнему основаны на старом материале и отражают влияние старых концепций и

(6/7)

устаревших датировок (Б. Свобода в 1948 г. был введён в заблуждение устарелыми датировками М. Эберта и А. П. Калитинского). [25] Западные археологи обоснованно опровергли теорию о готско-причерноморском влиянии на народы Северной Европы, использовав для этого и фибулы (И. Вернер, К. Раддац, Б. Шернквист). [26] Б. Шернквист подчеркнула скудость тех знаний о фибулах юга СССР, которые находятся в распоряжении европейских археологов. Это сильно затрудняет выяснение культурных связей народов Северной и Южной Европы. И. Земан привлёк данные из послевоенных работ советских археологов и поставил вопрос о роли сармат в распространении на запад севернопричерноморских типов фибул. [27]

Итак, в изучении фибул юга СССР достигнуты определённые успехи, однако до сих пор нет цельной картины их развития, не выделены локальные формы, характерные для отдельных племён или областей, очень расплывчата хронология, нет карт распространения типов, не проведено детальное сравнение с фибулами соседних территорий и т.д. Местное происхождение фибул доказано лишь для части подвязных фибул (ещё О. Альмгреном), для остальных фибул севернопричерноморское происхождение просто подразумевается (причём сюда иногда включаются и явно импортные вещи).

Во всех послевоенных работах советских археологов значение фибул сведено к подсобному использованию при датировках. Для исторических исследований фибулы не привлекаются (исключение — исследования Б. А. Рыбакова о фибулах более позднего времени [28]). Не выработана классификация, поэтому определения типов слишком расплывчаты, отсюда нечёткость ареалов распространения и т.д. Главная ценность вышедших до сих пор работ заключается не в датировке типов фибул, а в датировке (по керамике, монетам и др.) отдельных комплексов, содержащих те или иные фибулы — эти результаты после проведения соответствующей детальной классификации материала (выделения разновременных вариантов внутри типов и серий) позволят получить узкие чёткие даты отдельных типов фибул. Важны сплошные раскопки больших могильников, давшие многочисленные хорошо датированные комплексы с фибулами и позволяющие выделить чёткие хронологические горизонты на массовом материале (раскопки Т. М. Арсеньевой, Н. А. Богдановой, В. П. Бабенчикова, Е. В. Веймарна, С. Ф. Стржелецкого, Д. Б. Шелова — на юге и Ю. В. Кухаренко, К. В. Каспаровой — на севере).

Задача данной работы — применение фибул для целей исторического исследования. Автор стремился выяснить узкие датировки (в пределах столетия и даже полустолетия), выделить локальные формы фибул, которые были этнографическим признаком отдельных культур, установить продукцию конкретных ремесленных центров, проследить межплеменные и торговые связи, а в отдельных случаях и перемещения населения.

При решении этой задачи автор исходил из ряда принципиальных установок: каждое явление находится в развитии, развивается в сложной взаимосвязи с другими явлениями и выделяется среди других явлений своими индивидуальными чертами, их особой, своеобразной комбинацией. Отсюда следует, что внутри каждого длительно существовавшего на юге СССР типа фибул можно найти разновременные варианты. Развитие этих типов и вариантов фибул протекало не изолированно, а в тесной связи с развитием фибул на всей территории Европы. При этом на их развитии сказывались не только изменения моды, но и общие особенности развития культуры и экономики народов изучаемого района, в частности сочетание элементов натурального хозяйства «варварских» племён и широкой торговой экспансии рабовладельческих центров, подъём и падение политических объединений, изменения в этнической географии. Наконец, можно выделить формы фибул, специфичные для отдельных районов и племён, и чем глубже будут наши знания материала, тем детальнее будут эти деления.

Применяемый при этом метод — возможно более детальная классификация — позволяет уловить малейшие вариации формы, могущие оказать помощь в хронологическом и территориальном членении материала. Автором учитывалась вся сумма признаков данной вещи. При этом особо выделялись признаки: индивидуальные, характерные только для данной вещи; общие для небольшого числа близких вещей; общие для больших серий вещей и общие для большинства изделий определенной эпохи, территории и т.д. (в тексте работы порядок изложения обратный: от крупных делений — к более узким). Низшее звено классификации — узкий вариант, группа вещей, тождественных или почти тождественных по всей сумме признаков. Здесь не учтены пока только состав металла, вес и часто также размеры вещи. Но, несомненно, с развитием археологического металловедения и эти признаки должны будут войти в классификацию. Идеальным пределом было бы выделение вещей, отлитых в одной форме или выкованных одним мастером. Сейчас, на данном уровне накопления материала и его изученности, можно выявить изделия, характерные для отдельных культур или больших областей, в будущем, с углублением наших знаний, — продукцию отдельных мастерских. Плодотворность таких углубленных исследований показана Б. А. Рыбаковым на примере картографирования древнерусских металлических украшений, отлитых в одной форме. [29]

Как правило, выделенные здесь наиболее узкие варианты оказались монолитными и по хронологии, и по узкой территории распространения. Более общие признаки объединяют их в тип, или, точнее,

(7/8)

серию: ряд разновременных вариантов, очень близких по всей сумме признаков и обычно представляющих собой последовательное развитие одного и того же типа фибул. Серии в свою очередь объединяются в широкие группы вещей, связанных некоторым количеством общих признаков. Каждая группа объединяет серии, связанные обычно общими прототипами или изготовлением в одной и той же среде.

При классификации фибул автор исходил не из априорного выделения одинаковых для всего разнородного материала признаков, а пытался раскрыть реальное развитие древними мастерами форм вещей. Жёсткая, чисто формальная классификация, механически укладывающая весь разнородный материал в прокрустово ложе априорно выбранных исследователем признаков, искажает реальную связь явлений. Так, А. П. Калитинский классифицировал двупластинчатые фибулы на лишённые шипов, с одним шипом, с двумя, тремя, пятью шипами и т.д. [30] В одно звено у него попали фибулы разного времени, с разных территорий, а часто просто дефектные экземпляры. А. И. Фурманская, а за нею и Э. А. Сымонович объединили в один тип самые разнородные фибулы по одному признаку высокого приемника, [31] а в другом случае (А. И. Фурманская) — по наличию проволочной обмотки на дужке. [32] Фибулы, найденные археологами на юге СССР, — это сложившаяся за пятисотлетний период механическая сумма изделий различных народов, живших от Скандинавии до Далмации и от Урала до, Рейна. Естественно, что в разных местах фибулы развивались по-разному: в одном месте главное внимание мастера уделяли разнообразию форм пружины, в другом разрабатывали рельефные украшения, в третьем варьировали пропорции дужки. Поэтому нельзя классифицировать все фибулы подряд только по форме пружины или по форме спинки и т.д. Ведущие признаки варьировали внутри разных групп, серий и вариантов не одинаково, а в соответствии с местными особенностями их развития мастерами древности; такая историческая классификация уже давно и широко применяется археологами, в том числе знаменитая книга О. Альмгрена построена именно по этому принципу. [33]

Классификационная схема О. Альмгрена правильно показывает реальное развитие фибул Европы и поэтому сохранила своё значение до сих пор. Она принята и в данной работе. Но за истекшие 60 лет во много раз возрос фактический материал, стали глубже наши знания, поэтому классификация О. Альмгрена уже не отражает всего многообразия материала, её нижние звенья необходимо расширить, ввести новые деления, более детальные. Для своего времени классификация О. Альмгрена была максимально подробной, учитывавшей все детали; накопление нового материала заставляет продолжить эту детализацию. Предлагаемая здесь классификация более подробна, чем классификация О. Альмгрена, но и в ней ряд вариантов явно объединяет неоднородные вещи: сейчас пока нет данных для их подразделения, но с дальнейшим накоплением фактов такое подразделение станет неизбежным.

Важную роль играет картографирование как по узким вариантам, так и по объединяющим признакам. Оно выявляет узкие ареалы, позволяет выяснить, было ли в данном районе местное производство фибул, показывает направление связей. Датировка ведется по наиболее узким вариантам, что обеспечивает определение времени в пределах столетия и полустолетия вместо существующих датировок многих фибул юга СССР в рамках 200-300 лет. При этом применяются датировка по отдельным комплексам, синхронизация разных серий по взаимной встречаемости, по наличию общих черт, но наилучшие результаты даёт выделение стратиграфических горизонтов на массовом материале целых памятников, когда погребения одного времени содержат фибулы одного варианта, а более поздние — близкого, но уже более развитого. При этом выясняется, что фибулы служат датирующим предметом лишь в основной период своего бытования. Единичные экземпляры, сохранившиеся дольше, датирующим средством уже не являются, так как в каждом отдельном случае их дата зависит теперь лишь от сопровождающего инвентаря. Методически неверно поступают те исследователи, которые рассматривают дату фибул как механическую сумму дат всех разновременных находок без исключения. Насколько это возможно по литературе, привлечён сравнительный материал по другим странам: это позволило яснее понять особенности развития фибул нашей территории. К сожалению, многие проблемы оказались слабо изученными за рубежом, нет сводных карт многих важных типов фибул и т.д. Приводимые здесь карты распространения фибул за рубежом не претендуют на полноту, так как сведены по неполным литературным данным, но они достаточно ясно отражают особенности распространения европейских фибул.

При изучении фибул юга СССР следует учитывать ещё ряд обстоятельств. Неверно было бы думать, что изменения формы и декора фибул не подчинялись никаким закономерностям и зависели только от случайной прихоти того или иного мастера. Руку мастера направляли два побудителя: вкусы и запросы заказчика (потребителя), подчинявшиеся вкусам эпохи, и глубокая традиционность древнего ремесла. При детальном анализе фибул хорошо заметно, что местное производство нередко начиналось с копирования какого-нибудь приносного образца, причём естественно появлялись некоторые отклонения от оригинала, со временем они накапливались и сами создавали новую традицию: возникала местная серия фибул. Так возникли, например, на основе дунайского импорта (табл. 8, 1-5) боспорские сильно профилированные фибулы (табл. 8, 6-22). Иногда мастер, работая в своей тех-

(8/9)

нике, не мог точно повторить сложного незнакомого оригинала, и тогда он, тщательно сохранив облик оригинала, менял его конструкцию (табл. 10, 1-3). Если новая конструкция оказывалась удачной, она завоёвывала широкое признание — так возникли подвязные фибулы (табл. 9) на основе подражания роскошным среднелатенским фибулам. Ошибочно думать, что развитие фибул всегда шло от простого к сложному. В век имущественного неравенства богатые украшения знати вызывали иногда серию дешёвых подражаний [34] и постепенно возникал новый тип фибул, так сформировались двупластинчатые фибулы (рис. 4-8 и табл. 13, 10-14). Наконец, мастера заимствовали отдельные популярные технические и декоративные приёмы, это облегчалось и тем, что один и тот же мастер мог делать фибулы разных типов. Так объясняется появление фибул, соединяющих некоторые черты двух разных серий (ср. табл. 10, 12-20 и табл. 11, 6-20). Такие особенности позволяют иногда синхронизировать вещи, даже если они пока не найдены совместно.

В литературе иногда встречается мнение, что фибулы — легко переносимый предмет и поэтому в отличие, например, от керамики они не могут служить этнографическим признаком культур. Сопоставление ареалов фибул с ареалами археологических культур опровергает это необоснованное утверждение. За распространением фибул, как и других предметов, всегда скрываются отношения людей. Так, на картах видна общность фибул Боспора и восточных сармат (табл. 20, 2, 4) и их резкое отличие по ряду типов от фибул западнее боспорской границы (табл. 20, 1, 3). Этнографические различия в распространении фибул III-IV вв. хорошо видны в Подунавье: различаются фибулы западных сармат, карпо-дакийских племён, черняховской культуры и групп провинциального населения, ютившихся в развалинах римских городов (табл. 24, 4).

Рамки данной работы сознательно ограничены периодом II-I вв. до н.э. — IV в. н.э. Они определены не только самим характером изучаемого материала (взятого от первого массового появления у нас фибул с симметричной пружиной до значительного изменения их форм на рубеже IV и V вв.), но и (в конечном итоге) особенностями исторического процесса на данной территории. Археологически наблюдаемые изменения черт материальной культуры этого времени отражают закономерности эпохи позднего рабовладельческого строя у народов Причерноморья и начала эпохи «великого переселения народов». Начало периода совпало с усилением варваризации южных городов во II-I вв. до н.э., а конец — с гибелью многих старых культурных центров, со значительными изменениями экономической и этнической географии юга СССР и большей части Европы, происшедшими в конце IV — начале V в. в результате вторжения гуннов и последовавших за ним событий. Фибулы V-IX вв. — это особая тема, поэтому в данной работе привлечены только некоторые материалы V-IX вв., наиболее необходимые для понимания истории фибул I-IV вв.

Территориально работа ограничена Кавказом и Европейской частью СССР без Прибалтийских республик и Калининградской обл. Фибулы Прибалтики хорошо известны по многочисленным капитальным работам, прежде всего О. Тишлера, О. Альмгрена, Э. Блюме, Н. Оберга, А. Хакмана, X. А. Моора, М. X. Шмидехельм, результаты этих работ учтены. Для II в. до н.э. — IV в. н.э. по фибулам не прослеживается связей между Восточной Прибалтикой (Литвой, Латвией и Эстонией) и остальной территорией СССР, эти связи развились лишь позднее, в период распространения эмалевых фибул мощинского стиля. Фибулы Восточной Прибалтики примыкают к северноевропейским, фибулы юга СССР — к фибулам Дуная, это две совершенно самостоятельные большие темы.

В предлагаемой работе две основные части: аналитическая, построенная как сумма очерков, посвященных отдельным группам фибул, и завершающий работу общий обзор истории фибул юга СССР с теми историческими выводами, которые были получены на этом материале. Приложены таблицы типов вещей, схемы их распространения, сводная карта мест находок фибул на юге СССР, список литературы.

При работе мною были использованы коллекции следующих музеев: Государственного Эрмитажа, Государственного исторического музея, Государственного музея изобразительных искусств, Одесского государственного археологического музея, историко-археологических музеев в Херсонесе, Бахчисарае и Керчи, Государственного исторического музея в Киеве, Государственного музея Грузии, музея Абхазии, Государственного исторического музея Азербайджана, музея Дагестана и областных краеведческих музеев в Брянске, Туле, Орле и Саратове.

Пользуюсь случаем поблагодарить дирекции и сотрудников этих музеев, особенно М. К. Иналипа, И. Д. Марченко, Е. Д. Мачавариани, Л. Ф. Силантьеву, К. М. Скалон, Н. П. Сорокину, Н. В. Трубникову, И. Д. Яценко — за большую помощь в работе. Приношу искреннюю благодарность археологам, предоставившим мне неопубликованные материалы из своих раскопок: Т. М. Арсеньевой, М. И. Артамонову, Г. М. Асланову, Д. М. Атаеву, В. П. Бабенчикову, В. Д. Блаватскому, Н. А. Богдановой, Р. М. Ваидову, Е. В. Веймарну, Б. Н. Гракову, Ф. М. Заверняеву, А. Н. Каландадзе, Н. А. Карасёву, К. В. Каспаровой, М. М. Кобылиной, В. Г. Котовичу, В. В. Кропоткину, И. Т. Крутиковой, Ю. В. Кухаренко, В. И. Марковину, О. Н. Мельниковской, В. Б. Никитиной, Т. Н. Никольской, С. А. Плетнёвой, Э. А. Рикману, Б. А. Рыбакову, В. В. Седову, Л. М. Славину, Н. П. Сорокиной, С. Ф. Стржелецкому, М. М. Траншу, Д. А. Халилову, Д. Б. Шелову и авторам использованных здесь рукописных работ: Н. В. Анфимову, В. Ф. Генингу, В. М. Жибура, В. И. Зубкову, К. Ф. Смирнову и предоставившим мне зарисовки фибул из своих архивов М. Г. Мошковой, Г. Ф. Никитиной, Э. А. Симоновичу, Н. Н. Угрелидзе. Особенно хочу поблагодарить Б. Н. Гракова, бывшего моим первым руководителем в изучаемой теме.

[1] Не случайно Ф. Энгельс, широко использовавший в своих исторических трудах данные археологии, привлекал фибулы наряду с такими основными источниками, как монеты, оружие и домостроительство (Ф. Энгельс. К истории древних германцев. — В кн.: К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. I, стр. 373-374).

[2] F.K. Martin, 1897 (эта публикация до сих пор наиболее полная по представленным в ней типам).

[3] E. Zichi, 1897, табл. XX.

[4] O. Almgren, 1897 (2-е издание, 1923).

[5] O. Almgren, 1897, стр. 125-126, 14; B. Salin, 1904. стр. 136-137.

[6] O. Almgren, 1897, стр. 44, 71-74, 76, 77, 90, 92, 93, рис. 82, 87, 156, 157, 172, 192, 200, 204.

[7] Р. Гаусман, 1898. К рецензии Р. Гаусман приложил описание фибул Одесского музея. Очень краткое и неясное, при полном отсутствии иллюстраций, это описание лишено научного значения.

[8] П. С. Уварова, 1900; В. В. Xвойка, 1901; Б. Н. и В. И. Xаненко, 1901 и 1907 и др.

[9] А. А. Спицын, 1901, 1903, 1904 и др.

[10] Н.Ф. Беляшевский, 1905.

[11] М.И. Ростовцев, 1918.

[12] B. Salin, 1904 стр. 5-25; A. Hackman, 1905, стр. 142; M. Ebert, 1911; 1913 a, b; O. Almgren, 1923, стр. 250-253.

[13] П. С. Рыков, 1925; P. Rau, 1927 a, b.

[14] П. П. Ефименко, 1926.

[15] П. Клiменко, 1928; N. Makarenko, 1930.

[16] А. П. Калитинский, 1927 и 1928; М. Н. Беляев, 1929.

[17] M. Schmiedehelm, 1923; H. Moora, 1923, 1929, 1938; M. Smiszko, 1932,1935.

[18] К. Ф. Смирнов, 1947.

[19] Н. В. Анфимов, 1954, № 1228.

[20] А. I. Фурманська, 1953.

[21] Т. Н. Книпович, 1949, стр. 59-60; М. И. Вязьмитина, 1953, 1954, стр. 240; Э. А. Сымонович, 1955а, стр. 28-32.

[22] А. К. Амброз, 1959.

[23] I. Filip, 1956.

[24] А. К. Амброз. Доклад 1958 — см. Л. В. Алексеев, 1960, стр. 128; Ю. В. Кухаренко, 1959а. В статьях А. К. Амброза, 1959 и Ю. В. Кухаренко, 19596, сданных в печать до получения книги Я. Филипа, хронология дана по Ж. Дешелетту.

[25] B. Svoboda, 1948, стр. 114-116. Также устарели многие положения статьи F. Kuchenbruch, 1954, написанной ещё до войны.

[26] J. Werner, 1941; K Raddatz, 1954; B. Stjerquist, 1955.

[27] J. Zeman, 1961, стр. 183-188.

[28] Б. А. Рыбаков, 1948, стр. 46-89; 1953, стр. 50-104.

[29] Б. А. Рыбаков, 1948а, стр. 441-466, 480; 1948б, стр. 350-352.

[30] А. П. Калитинский, 1928, стр. 284-294, 300-301.

[31] Были объединены фибулы типов табл. 5, 19-22, табл. 6, 2-5, 18, табл. 7, 11-14, 18, табл. 8, 9, 13, табл. 10, 9, табл. 12, 4-6 и табл. 12, 75 (см. А. I. Фурманська, 1953 стр. 83, 85-88; Э. А. Сымонович, 1955а, стр. 30).

[32] А. И. Фурманская подразделила: одночленные лучковые подвязные фибулы на три варианта: 1) табл. 9, 1-8, 10, 11, 16, 17, 2) 9, 12 и 3) 13, 15 (А. I. Фурманська, 1953, стр. 82).

[33] O. Almgren, 1897.

[34] Б. А. Рыбаков, 1948, стр. 251, 270-277.

наверх